4 апреля (продолжение)
Вылет назначен на после обеда.
Ротный, придя накануне вечером с оперативного совещания, презрительно усмехнувшись, сообщил нам, что вертушки подойдут в количестве четырёх штук «с тринадцати до четырнадцати, так что будете расслабляться, как коты на рыбалке» и добавил нечто непечатное, из чего следовало, что он глубоко презирает такую мягкую и комфортную организацию боевой работы. Вот в его былое время - трава была совсем не такой, да и деревья были ростом повыше. Не говоря уже об всём остальном сущем этого мира….
Что же это такое творится, граждане, как с этим теперь жить и что же дальше-то будет? Эдак, на боевые задачи нас возить будут, как на работу - с восьми утра и до пяти вечера, с обеденным перерывом и файф-о-клоком в тени беседки, так что ли? Ну, собственно, положа руку - хорошо бы… мне, например, наплевать на прошлогоднюю траву и чьи-то высокие деревья, а также, на славное боевое прошлое кого бы то ни было.
В кои это веки не надо будет продирать глаза в три часа ночи, стремительно глотать гигантские объёмы крепчайшего горячущего кофе и натужно запихивать в себя шматья тушёнки с хлебом, пытаясь совместить ночной завтрак с завязыванием деревянных военных ботинок и попыткой не забыть бы что-нибудь в густом водовороте подразделения, собирающегося на выход, одновременно, в сорок с лишним, не самых худых личностей.
Не надо полуобморочно дремать в дребезжащем ледяном кузове и судорожно вскидывать голову на каждой кочке раннеутренней горно - лесной дороги, глупо тараща глаза. Не надо думать и размышлять - какого рожна им всем с утра не спится и почему это они всю жизнь не дают поспать вдоволь, лично мне?
Сегодня мы встали, не торопясь, как важные белые люди, плотно позавтракали в палатке - столовой, попили в удовольствие чайку от всей души. Оставили Василичу под его суровое старшинское око, посаженый накануне, огород с крепким наказом - следить и беречь, пробу без нас не снимать. Василич поклялся здоровьем командира роты, что вся трава, которая произрастёт на данном участке в наше отсутствие, будет в полном сохране, какого бы сорта или размера она ни была. Это серьёзная клятва, которая с большой долей вероятности, будет выполнена.
Транспорт подадут к обеденным часам, повезут нас вертушки - «восьмёрки», пойдём в открытую, среди бела дня, на виду у всей изумлённой местной публики, как я понимаю - низенько, по над самым краешком деревьев. Хотя, полёты на предельно малой высоте - те ещё карусели и забава - очень на любителя, мне такие аттракционы очень не по душе.
Я отлично помню эти покатушки по прошлым командировкам. Как-то раз, нас прокатили в дюралевом звенящем брюхе «крокодила» - вертолёта огневой поддержки МИ-24. М-м-да, заблевали тогда лётчикам весь десантный отсек, кто, интересно, его потом отмывал, впрочем, я сейчас не об этом… было страшно и не интересно, короче.
Видимо, в таком способе вывода разведгрупп командование усматривает некую военную хитрость, пытаясь сбить с толку потенциальных наблюдателей противника, а может, преследуется какая другая цель, нам до поры, неведомая.
В любом случае, мы всей зелёной стриженой оравой сидим по стремительно нагревающимся палаткам и с дремотным видом банально бездельничаем, ожидая раннего обеда. Солдат спит, а война идёт, это правило работает во все времена и действует безотказно и нравится всем, без исключения.
В соседней же, группе командир решил погонять народ ещё раз, отрабатывая скоростную высадку из вертолёта. Мы с сочувствием поглядываем на сослуживцев - неудачников, а также, украдкой - на своего командира: не придёт ли ему в голову такая же бестолковая мысль?
Но наш командир - Андрюха - достаточно опытен и в меру ленив, чтобы перед самым выходом на боевую задачу начинать раньше времени выматывать личный состав ненужной беготнёй и создавать суету перед ответственным мероприятием.
Из старшинской палатки на свет божий выходит Василич в выцветшей панаме-афганке, с каким-то свёртком в руках. Оглядев диспозицию, он проникается преждевременными страданиями бойцов, изображающих стремительное покидание вертолёта, и советует группнику - молодому старшему лейтенанту Максу:
- Ты людей-то не загоняй раньше времени, а? Им же потом как топать-то, по горам с набитыми ногами? Угомонитесь, посидите, чайку запарьте лишний раз. Набегаться ещё успеете.
Запыхавшиеся бойцы с тайной надеждой и благодарностью поглядывают на старшину - отца родного: выручай, мол, батяня.
Макс недовольно морщится в сторону старшины. Его группа - его вотчина и посягать на неё - против законов, уставов и правил. Отвечать за всё происходящее в группе и вокруг неё, в итоге, опять же - ему, на душманские мины и стволы переть - ему и бой принимать - тоже ему, в случае чего, поэтому в работу командира группы посторонним можно вмешиваться только в самой крайней необходимости. К тому же, это его первая командировка и Макс рвёт поводья, чтобы показать себя толковым и грамотным командиром.
Но Василич просто так бы выступать не стал, Макс это отлично понимает. В данном случае старшина, наверняка, выражает позицию ротного, который не желает сам пресекать рвение и служебную инициативу молодого офицера, и с этой целью отправляет папашу-старшину, который способен не нарушить баланс и в то же время - сохранить необходимые на войне, межличностные и служебные отношения.
Ибо, обижаться на старшину - дело в армии, бесполезное, бесперспективное и бессмысленное, это знает каждый.
Побеждает, как всегда, лень. Макс отмахивает нехотя, цедит сквозь зубы: «Отбой!».
Бойцы, добрым старшинским словом, освобождённые от повинности прыгать и скакать на набирающей силу, дневной жаре, разваливаются тюленями там же, где и бегали только что, покидав под головы рюкзаки и сложив в «быструю» пирамиду оружие. Быструю - это значит, такую, из которой достать пулемёт или автомат можно любому за секунду или две, не более.
Но, вдоволь насладиться кавказским свежим воздухом и тишиной не удаётся не им, ни нам. Из штабной палатки кубарем катится посыльный, махая руками, как штурмующая объект, вертушка - лопастями. Ещё на бегу он громко кричит:
- Подъём! Вертухи вышли! Время - пятнадцать минут!!
Мы дружно подпрыгиваем, кто-то опрокидывает недопитую кружку с чаем, и покрывает её чернющим русским матом, слышны команды сержантов и замков, из своей палатки выходит ротный и главой львиного прайда ревёт:
- Построились! Оружие зарядить! Командиры групп - доложить о готовности!
Суета постепенно завихряется, ускоряется, танец готовящихся к бою людей становится всё осмысленней и организованней, наконец, все замирают.
- Готовы! Готовы! Готовы! Готовы! - все четыре группы к высадке и выполнению боевой задачи готовы. Сердце застучало сильнее и быстрее, дыхание участилось, в ногах появилась предательская дрожь. В кровь впрыскиваются запредельные дозы адреналина, организм готовится к неимоверным нагрузкам, тяжёлым испытаниям, к потерям, боли, или даже - возможной гибели в самое ближайшее время.
Со стороны Ханкалы уже слышится рокочущий шум подходящей к лагерю, авиации, воздух, вдруг, стал упругим, напряжённым, запахло тревогой и опасностью, в голову полезли всякие глупые мысли и воспоминания.
И, вот, наконец, первая «восьмёрка» весёлой акулой выпрыгивает из-за чахлой рощицы в полукилометре от лагеря и, заложив лихой и, явно, неуставной, вираж, пошла по кругу, прицеливаясь и принюхиваясь к месту посадки. Следом по кругу побежали ещё три товарки - «веранды»* и мы бодрым быстрым шагом затопали на поляну - местный аэродромчик, на который уже наш дежурный по лагерю успел накидать едких оранжевых дымов. Ветра нет, палка с «колбасой» - полосатым тряпичным цилиндром для определения силы того самого отсутствующего ветра, висит, что называется - «на пол шестого» и весь этот дым густыми волнами расползается вширь, предлагая нам погрузиться в его цветные недра и на некоторое время стать невидимыми для окружающих.
С неба стремительно валится вертолёт, лопастями моментально разогнав оранжевые клочья, открывается полукруглая дверь и усатый борттехник в лихо заломленном авиашлемофоне спрыгивает на землю, моментально, с большой сноровкой устанавливает трап и снова исчезает в дюралевом тёмном нутре.
Мы гуськом ковыляем к машущей лопастями машине, краем глаза отмечаю слева и справа своих коллег, спешащих на погрузку в грохочущие пятнисто - зелёные чрева.
Ступеньки с пупырышками - раз - два, в проём - прыг, к стенке, влево, рюкзак долой, руку назад - за неё цепляется следующий, прыг - оп - взад к открытому блистеру, оружие - в окно, следующий - оп - взад на другой борт, следующий - оп-оп-оп, трапик забираем, бортачу - сигнал: «Все на борту, поехали, старина!»
Взлетели. Пошли.
«Пошли» - это тяжёлое, нелёгкое и очень опасное слово. Казалось бы - ну что в нём может быть тяжёлого или ещё какого другого? Слово - как слово, обозначает, как правило, команду на начало движения.
Но это слово - начало для очень многих дел, порой, жутких или страшных, всегда - нелёгких, трудных и опасных, предполагающих движение навстречу большим неприятностям и проблемам.
«Пошли» - и покрытая солярным дымом, колонна двинулась в предновогодний декабрьский город, молча поджидающий свою обильную и кровавую добычу.
«Пошли» - командир махнул флажком и головная машина начала движение в вечность, к чужому и непонятному селению Ярыш-Марды.
«Пошли» - и с грохотом откинулся железный борт КАМАЗа, разведгруппа попрыгала на бело-грязную землю, подхватила тяжеленные рюкзаки и, накинув капюшоны маскхалатов, растворилась в белой вате зимнего тумана, спускающегося на стоящий под горой, Харачой, чтобы вернуться оттуда домой в серых цинковых ящиках, обшитых свежепахнущими досками с коряво написанными на них, фамилиями.
«Пошли» - и я делаю шаг вперёд из сырого, полуобвалившегося окопчика боевого охранения в чернильную густоту ночи, начиная древнюю военную забаву - охоту человеком на человека.
Я очень не люблю это короткое, но, очень ёмкое слово. Но оно забито в моём мозгу навсегда, заставляя каждый раз вздрагивать, когда произносишь его не на войне.
Идём низко, из кабины лётчиков периодически слышится: «Провода!», при этом вертолёт подпрыгивает и делает крутую горку, желудок внутри послушно повторяет его движения, словно раздумывая - вывалить содержимое сейчас прямо на вибрирующий пол или дождаться следующего виража? Зелёный ковёр внизу мельтешит и сливается в одно сплошное полотно, не давая увидеть или идентифицировать какие-нибудь детали стремительного путешествия.
Лётчиков мне не очень видно, но, вот, борттехник - «бортач» - фигура знатная и, весьма, колоритная. Он сидит по-чапаевски, между пилотами, наблюдая и находясь в готовности к любым возможным обстоятельствам и невзгодам.
Их я за годы службы и разных полётов в разные места насмотрелся в достатке, обычные лётные мужики-работяги, летают - помогают, ничего особенного.
Этот же борттехник выделялся из общего строя своей военностью, возведённую в абсолютную степень.
Он был в коротком бронежилете, в который тщательно и грамотно были уложены пистолет, магазины к автомату, пара гранат и другие штуковины и предметы, показывающие, что их обладатель в войне толк понимает, свою жизнь ценит и боевую задачу выполнять максимально готов в любой обстановке. Курсовой пулемёт в кабине лётчиков был, так же, образцом стрелкового вооружения - безукоризненно вычищен и блестящ, короба с лентами аккуратно и толково уложены, патроны блестели яркой медью, обхваченной ярко-чёрными поясами лент. Это, также, предмет заботы борттехника.
Дополнял благостную и суровую картину, висящий на поясе бортача нож очень аккуратного, но, в то же время - очень профессионального вида, восточной работы, с потёртой рукоятью.
- Афган? - прокричал я усатому хозяину машины в кожаное ухо шлемофона.
Он зыркнул на меня исподлобья и показал указательным пальцем себе на запястье, предупреждая о вскорости, предстоящей посадке.
Я поднял руку, чтобы все бойцы обратили на меня внимание, и пытаясь без большого успеха, перекричать ревущий и воющий вертолётный движок, рявкнул:
- Высаживаемся по-боевому!! Не тормозить на выходе!!
Ибо, на покидание вертолёта нам отводится очень малое время, уж, больно лакомый кусок и отличная мишень этот грохочущий сарай с пропеллером. Поговаривают, боевикам платят по полста тыщ долларов за сбитую вертушку… Прайс-листов, понятное дело, мы не видели, но проверять эту информацию своей, пусть и не столь, ценной задницей, желающих нет.
Замедляется бег вертушки, она постепенно пошла вниз, ускоряется пульс и дыхание, лица бойцов побледнели.
Дверь поехала вбок, набегающая земля встречает нас густой волнующейся под воздушным потоком, зеленью, запахами травы, сгоревшего авиакеросина, горячей дюрали и дымом каких-то непонятных сожжённых где-то недавно, дров.
Пошли!
Я сигаю в омут, пульс - сто восемьдесят, рывок - встал на ноги, не упал - ухожу вперёд и вправо , бегом-бегом-бегом-бегом, отбегаю от свистящих над головой, сабель, кидаю рюкзак перед собой, падаю, откатываюсь, утыкаю свой РПКС и оглядываю окрест - не желает ли кто-нибудь как-нибудь помешать героическому гвардейскому десанту?
Ничего впереди не понять - густые заросли кустарника начинаются метров, в полсотни, за ними виднеются какие-то непонятные странного вида и цвета, строения, развалины.
Ладно, разберёмся позже. Оглядываюсь влево - вправо. Нормально, группа лежит, вроде бы, все вовремя и правильно выскочили на свет божий с неба об землю и готовы к немедленному бою.
Командир! Вижу, машу рукой - аллес ист ин орднунг!*
Наша вертушка уже уходит, наклонив лобастую стеклянную голову, три другие выплевывают из камуфлированных боков остатки нашего десанта, который ночными ошалевшими тараканами разбегается по своим маршрутам, занимая, довольно, обширную поляну с густой опушкой по краям.
Стрельбы не слышно, взрывов - тоже.
Сверху нас разглядывают три «двадцатьчетвёрки», слегка опустив хищные бронированные морды и вынюхивая что-то в окружающей зелёной массе, периодически отстреливая от серо-зелёных бортов яркие ракетницы - «теплоловушки». Делают круг и с набором высоты, исчезают, по-английски, не прощаясь.
Нормальная обстановка для начала, высадились. Теперь отсюда надо умотать на заход солнца, на запад, то есть. Таковы были наши планы ещё час назад и наступило время для их успешной реализации.
Я начинаю стремительно, насколько можно, перемещаться по направлению на солнце, призывно помахивая рукой в надежде, что мои коллеги по головному дозору сообразят пристроиться за мной, не растеряв в сумасшедшей авиагонке остатки солдатской смекалки и сообразительности. Да нет, вроде бы, пыхтят сзади, молодцы бойцы.
Хорошо идём, товарищи группа в полосатых купальниках! Уже собрали какой-никакой, предбоевой порядок, двигаемся бодро, противника не наблюдаем…. Кстати, командир, а куда мы двигаемся-то? Нет, понятно, что на Запад, подальше от места высадки и побыстрее, но, хотелось бы, конкретики в данном случае. А то, впереди, прямо, дальность триста пятьдесят - какие-то непонятные строения виднеются, над ними - какие-то, опять же, непонятные провода, тряпки, завалы вокруг…
Осмотреться бы, командир, а?
И в это время громом среди ясного неба звучит глас Господень:
- Эй, мужики, вы что там, воевать с нами удумали, что ли?
У Господа окающий верхнерусский акцент, сытое брюхо и огромный вселенский пофигизм, прорывающийся на много сотен метров вокруг, такой я делаю вывод из анализа прослушанного звукового ряда.
Интересно, чем это он так усилил свой голос? Перед глазами встают картины с волжскими михалковскими параходными забавами - «эй, на Ласточке…», и красавица-Гузеева и вот это вот, всё такое….
- Вы оружие разряжайте, в колонну по одному и к вам сейчас человек выйдет, так вы на него не кидайтесь, он хороший. Понятно?
Господь благодушен, как субботний мужик после удачной ярмарки и внушает определённую уверенность. Хм, чеченского акцента, вроде, не слыхать…
Встаём, потихоньку, три остальные группы лежат, прикрывая нас, на всякий случай. Видали мы шутки и посмешнее, да. Оттуда, с родины всяких смешных шуток, мы вынесли знание о том, что хорошо смеётся тот, кого прикрывают три снайпера и шесть пулемётчиков, а там видно будет - кто из нас смешнее.
Навстречу нам из навороченной горы хлама вдруг выходит мужичок средних лет. Мужичок одет вполне себе, по-деревенски: морской тельник с длинными рукавами, криво обрезанные шорты из бывших камуфлированных портков, ниже колен, на ногах резиновые галоши на босу ногу. Образ деревенщины очень портит офицерская портупея с кобурой, которая так и норовит съехать мужичку в пах. Мужичок очень небрит, тёмен лицом и, я не удивлюсь, если от него разит вчерашней сивухой.
Идиллия, картина маслом! Куда же это мы попали, интересно?
- Здравия желаю! Вы кто будете? - мужичок прикладывает руку к лохматой голове.
Я подхожу к нему в упор и не переставая целиться мужичку в пивное полосатое брюшко сообщаю традиционный набор бреда, который мы любим вываливать на окружающий мир:
- Четырнадцатая рота юргинской бригады, командир. Спецдесант, прибыли к вам на усиление, танкисты наши с колонной по трассе идут, завтра к обеду будут.
После таких сообщений мир, как правило, смешивает в кучу ранее имеющуюся информацию и полученный бред, пытаясь некоторое время, анализировать коктейль, потом бросает это бессмысленное занятие, к нашему большому удовлетворению.
Мужичок хлопает глазами, чешет затылок и, пожав плечами, приглашает двигаться за собой:
- Ну-у-у, пошли тогда, что ли..э-э, да, пройдёмте, э-э, туда - и вяло машет рукой в направлении строений.
- Погодь, уважаемый. Ты сам-то - кем приходишься? А то, может, ты Сусанин какой тут местный, пойдёшь за тобой, потом вылезать от вас замаешься?
Он смеётся:
- Да не, мы - ОМОН - и называет город в средней российской полосе, откуда прибыл под славное чеченское село.
- Блокпост тут у нас организовался, переехали мы намедни, пехоту вашу сменили, обживаемся. Я кинолог ихний. А вы, значится, не знали, что ли, про пехоту-то?
Мы с Андрюхой переглядываемся. Ну ладно, поди, не брешет. Хм.
- Конечно знали. Это мы тебя проверяли, вдруг ты - казачок засланный.
Потенциальный казачок чешет в затылке. Аргумент его убедил.
Проходим между наваленных останков железобетонных конструкций, между бетонных блоков, гор колючей проволоки, обрывков масксетей и каких-то вонючих куч. Попадаем в прохладное помещение из серых и мощных железобетонных стен, сырых и внушающих уважение своей толщиной.
Здесь нас встречают обитатели укрепления - крепкие и мощные бородатые и полосатые дядьки в разного вида и сорта, камуфляже, разной степени лысости, лохматости и небритости. Кто с автоматом, кто - с поварским черпаком, а кто - с маленьким котёнком на руках. Откуда-то из глубины строения непрерывно гавкают собаки. Слышны радиопереговоры.
Во главе этой компании стоит тот самый вещатель, обладатель густого волжского баса, вооружённый огромадным медным корабельным рупором и болтающимся на боку АКСУ.
- Т-а-ак, гости, в подвал, значицца, проходите, там у нас самое безопасное место. Старший командир - ко мне, в отдельный кабинет, господа офицеры - ваше помещение слева. Руки моем, готовимся к ужину! Михалыч! Ты где? На гостей накрыть, чтобы всё было чотко, в полном соответствии!
Директор этого оборонного комплекса хлебосолен, дружелюбен и весел, как и любой толстяк. Но я понимаю, что ОМОНовцы - это, всё же, не крестьяне из деревни, а ребята-скорохваты, очень обученные и профессиональные, смелые и умелые, а буффонада - это человек с непривычки растерялся немного, бывает. Не каждый день на него с неба такое вот, войско валится.
Тем временем, подтягивается наша остальная ватага. По общему количеству народа, составу и вооружению местные начинают понимать, что всё не так однозначно и улыбки постепенно сменяются уважительными взглядами. Хе-хе, много знаешь - меньше спишь! Подмигиваю местным, и они пожимают в ответ плечами. Да и верно, какая им разница, кто мы и зачем.
Возвращается Андрюха, собирает руководство нашего отряда и объявляет диспозицию.
- В общем, так. Обстановка херовая. Каждую ночь эту брестскую крепость обстреливают. Несильно, из автоматов, бывает - снайпера, но это значит - наблюдают постоянно и нас засекли. Транспорта у местных нет, две «буханки - УАЗики», один БТР и два «Урала», нам не дадут ничего, горючки только-только самим.
Нам отсюда до района работы - четыре километра по дороге, местность ровная и лысая абсолютно, будем как на ладони, прятаться негде.
Где мы войдем в лес, увидят все, направление нашего движения вычислят в моменте, так что - кто кого будет засаживать - вопрос стоит ребром. Село не наше, не лояльное, много шахидов, недовольных, агентов и просто боевиков на отдыхе, власти нет никакой.
Минная обстановка вокруг непонятная, карт или схем полей нет, и никто ничего про них сказать не может.
В районе действуют несколько бандгрупп, ребята серьёзные и лихие, по оперативной информации за районом следят плотно и могут попытаться на нас поохотиться.
Сегодня спим здесь, все вместе, погруппно. В случае обстрела, нападения - находимся в резерве и воюем только по моей личной команде, никакой инициативы, лихих атак и громкой пальбы.
Уходим отсюда утром, в три часа, за полтора часа задача - дойти до кромки леса, утром обещают туман. Посмотрим.
Войдя в лес, резко меняем направление, увеличиваем темп движения, делаем «шнурки»* и к обеду выходим в район засады. Вопросы?
Из этого монолога мне более всего не нравится выражение «увеличиваем темп» и «выходим в три часа утра», остальное - как всегда, ничего нового.
Показываю бойцам место для складирования мусора, импровизированный туалет, объявляю ужин и отбой. Спать с оружием, не разуваться. Можно курить открыто.
Местные по закону гостеприимства дарят нам возможность поспать без охранения и дозора, это очень шикарный подарок, спасибо пацаны! Будет возможность - отблагодарим.
И то - моя милиция меня бережёт.
--------------------------------------------------------------------------------
«веранды»* - жаргонное обозначение вертолёта МИ-8
аллес ист ин орднунг!* - по-немецки «всё в порядке»
«шнурки»* - один из способов передвижения разведгрупп, смена направления движения хаотично, бессистемно, в противоположных направлениях, с целью запутать наблюдателей или преследователей.
Ротный, придя накануне вечером с оперативного совещания, презрительно усмехнувшись, сообщил нам, что вертушки подойдут в количестве четырёх штук «с тринадцати до четырнадцати, так что будете расслабляться, как коты на рыбалке» и добавил нечто непечатное, из чего следовало, что он глубоко презирает такую мягкую и комфортную организацию боевой работы. Вот в его былое время - трава была совсем не такой, да и деревья были ростом повыше. Не говоря уже об всём остальном сущем этого мира….
Что же это такое творится, граждане, как с этим теперь жить и что же дальше-то будет? Эдак, на боевые задачи нас возить будут, как на работу - с восьми утра и до пяти вечера, с обеденным перерывом и файф-о-клоком в тени беседки, так что ли? Ну, собственно, положа руку - хорошо бы… мне, например, наплевать на прошлогоднюю траву и чьи-то высокие деревья, а также, на славное боевое прошлое кого бы то ни было.
В кои это веки не надо будет продирать глаза в три часа ночи, стремительно глотать гигантские объёмы крепчайшего горячущего кофе и натужно запихивать в себя шматья тушёнки с хлебом, пытаясь совместить ночной завтрак с завязыванием деревянных военных ботинок и попыткой не забыть бы что-нибудь в густом водовороте подразделения, собирающегося на выход, одновременно, в сорок с лишним, не самых худых личностей.
Не надо полуобморочно дремать в дребезжащем ледяном кузове и судорожно вскидывать голову на каждой кочке раннеутренней горно - лесной дороги, глупо тараща глаза. Не надо думать и размышлять - какого рожна им всем с утра не спится и почему это они всю жизнь не дают поспать вдоволь, лично мне?
Сегодня мы встали, не торопясь, как важные белые люди, плотно позавтракали в палатке - столовой, попили в удовольствие чайку от всей души. Оставили Василичу под его суровое старшинское око, посаженый накануне, огород с крепким наказом - следить и беречь, пробу без нас не снимать. Василич поклялся здоровьем командира роты, что вся трава, которая произрастёт на данном участке в наше отсутствие, будет в полном сохране, какого бы сорта или размера она ни была. Это серьёзная клятва, которая с большой долей вероятности, будет выполнена.
Транспорт подадут к обеденным часам, повезут нас вертушки - «восьмёрки», пойдём в открытую, среди бела дня, на виду у всей изумлённой местной публики, как я понимаю - низенько, по над самым краешком деревьев. Хотя, полёты на предельно малой высоте - те ещё карусели и забава - очень на любителя, мне такие аттракционы очень не по душе.
Я отлично помню эти покатушки по прошлым командировкам. Как-то раз, нас прокатили в дюралевом звенящем брюхе «крокодила» - вертолёта огневой поддержки МИ-24. М-м-да, заблевали тогда лётчикам весь десантный отсек, кто, интересно, его потом отмывал, впрочем, я сейчас не об этом… было страшно и не интересно, короче.
Видимо, в таком способе вывода разведгрупп командование усматривает некую военную хитрость, пытаясь сбить с толку потенциальных наблюдателей противника, а может, преследуется какая другая цель, нам до поры, неведомая.
В любом случае, мы всей зелёной стриженой оравой сидим по стремительно нагревающимся палаткам и с дремотным видом банально бездельничаем, ожидая раннего обеда. Солдат спит, а война идёт, это правило работает во все времена и действует безотказно и нравится всем, без исключения.
В соседней же, группе командир решил погонять народ ещё раз, отрабатывая скоростную высадку из вертолёта. Мы с сочувствием поглядываем на сослуживцев - неудачников, а также, украдкой - на своего командира: не придёт ли ему в голову такая же бестолковая мысль?
Но наш командир - Андрюха - достаточно опытен и в меру ленив, чтобы перед самым выходом на боевую задачу начинать раньше времени выматывать личный состав ненужной беготнёй и создавать суету перед ответственным мероприятием.
Из старшинской палатки на свет божий выходит Василич в выцветшей панаме-афганке, с каким-то свёртком в руках. Оглядев диспозицию, он проникается преждевременными страданиями бойцов, изображающих стремительное покидание вертолёта, и советует группнику - молодому старшему лейтенанту Максу:
- Ты людей-то не загоняй раньше времени, а? Им же потом как топать-то, по горам с набитыми ногами? Угомонитесь, посидите, чайку запарьте лишний раз. Набегаться ещё успеете.
Запыхавшиеся бойцы с тайной надеждой и благодарностью поглядывают на старшину - отца родного: выручай, мол, батяня.
Макс недовольно морщится в сторону старшины. Его группа - его вотчина и посягать на неё - против законов, уставов и правил. Отвечать за всё происходящее в группе и вокруг неё, в итоге, опять же - ему, на душманские мины и стволы переть - ему и бой принимать - тоже ему, в случае чего, поэтому в работу командира группы посторонним можно вмешиваться только в самой крайней необходимости. К тому же, это его первая командировка и Макс рвёт поводья, чтобы показать себя толковым и грамотным командиром.
Но Василич просто так бы выступать не стал, Макс это отлично понимает. В данном случае старшина, наверняка, выражает позицию ротного, который не желает сам пресекать рвение и служебную инициативу молодого офицера, и с этой целью отправляет папашу-старшину, который способен не нарушить баланс и в то же время - сохранить необходимые на войне, межличностные и служебные отношения.
Ибо, обижаться на старшину - дело в армии, бесполезное, бесперспективное и бессмысленное, это знает каждый.
Побеждает, как всегда, лень. Макс отмахивает нехотя, цедит сквозь зубы: «Отбой!».
Бойцы, добрым старшинским словом, освобождённые от повинности прыгать и скакать на набирающей силу, дневной жаре, разваливаются тюленями там же, где и бегали только что, покидав под головы рюкзаки и сложив в «быструю» пирамиду оружие. Быструю - это значит, такую, из которой достать пулемёт или автомат можно любому за секунду или две, не более.
Но, вдоволь насладиться кавказским свежим воздухом и тишиной не удаётся не им, ни нам. Из штабной палатки кубарем катится посыльный, махая руками, как штурмующая объект, вертушка - лопастями. Ещё на бегу он громко кричит:
- Подъём! Вертухи вышли! Время - пятнадцать минут!!
Мы дружно подпрыгиваем, кто-то опрокидывает недопитую кружку с чаем, и покрывает её чернющим русским матом, слышны команды сержантов и замков, из своей палатки выходит ротный и главой львиного прайда ревёт:
- Построились! Оружие зарядить! Командиры групп - доложить о готовности!
Суета постепенно завихряется, ускоряется, танец готовящихся к бою людей становится всё осмысленней и организованней, наконец, все замирают.
- Готовы! Готовы! Готовы! Готовы! - все четыре группы к высадке и выполнению боевой задачи готовы. Сердце застучало сильнее и быстрее, дыхание участилось, в ногах появилась предательская дрожь. В кровь впрыскиваются запредельные дозы адреналина, организм готовится к неимоверным нагрузкам, тяжёлым испытаниям, к потерям, боли, или даже - возможной гибели в самое ближайшее время.
Со стороны Ханкалы уже слышится рокочущий шум подходящей к лагерю, авиации, воздух, вдруг, стал упругим, напряжённым, запахло тревогой и опасностью, в голову полезли всякие глупые мысли и воспоминания.
И, вот, наконец, первая «восьмёрка» весёлой акулой выпрыгивает из-за чахлой рощицы в полукилометре от лагеря и, заложив лихой и, явно, неуставной, вираж, пошла по кругу, прицеливаясь и принюхиваясь к месту посадки. Следом по кругу побежали ещё три товарки - «веранды»* и мы бодрым быстрым шагом затопали на поляну - местный аэродромчик, на который уже наш дежурный по лагерю успел накидать едких оранжевых дымов. Ветра нет, палка с «колбасой» - полосатым тряпичным цилиндром для определения силы того самого отсутствующего ветра, висит, что называется - «на пол шестого» и весь этот дым густыми волнами расползается вширь, предлагая нам погрузиться в его цветные недра и на некоторое время стать невидимыми для окружающих.
С неба стремительно валится вертолёт, лопастями моментально разогнав оранжевые клочья, открывается полукруглая дверь и усатый борттехник в лихо заломленном авиашлемофоне спрыгивает на землю, моментально, с большой сноровкой устанавливает трап и снова исчезает в дюралевом тёмном нутре.
Мы гуськом ковыляем к машущей лопастями машине, краем глаза отмечаю слева и справа своих коллег, спешащих на погрузку в грохочущие пятнисто - зелёные чрева.
Ступеньки с пупырышками - раз - два, в проём - прыг, к стенке, влево, рюкзак долой, руку назад - за неё цепляется следующий, прыг - оп - взад к открытому блистеру, оружие - в окно, следующий - оп - взад на другой борт, следующий - оп-оп-оп, трапик забираем, бортачу - сигнал: «Все на борту, поехали, старина!»
Взлетели. Пошли.
«Пошли» - это тяжёлое, нелёгкое и очень опасное слово. Казалось бы - ну что в нём может быть тяжёлого или ещё какого другого? Слово - как слово, обозначает, как правило, команду на начало движения.
Но это слово - начало для очень многих дел, порой, жутких или страшных, всегда - нелёгких, трудных и опасных, предполагающих движение навстречу большим неприятностям и проблемам.
«Пошли» - и покрытая солярным дымом, колонна двинулась в предновогодний декабрьский город, молча поджидающий свою обильную и кровавую добычу.
«Пошли» - командир махнул флажком и головная машина начала движение в вечность, к чужому и непонятному селению Ярыш-Марды.
«Пошли» - и с грохотом откинулся железный борт КАМАЗа, разведгруппа попрыгала на бело-грязную землю, подхватила тяжеленные рюкзаки и, накинув капюшоны маскхалатов, растворилась в белой вате зимнего тумана, спускающегося на стоящий под горой, Харачой, чтобы вернуться оттуда домой в серых цинковых ящиках, обшитых свежепахнущими досками с коряво написанными на них, фамилиями.
«Пошли» - и я делаю шаг вперёд из сырого, полуобвалившегося окопчика боевого охранения в чернильную густоту ночи, начиная древнюю военную забаву - охоту человеком на человека.
Я очень не люблю это короткое, но, очень ёмкое слово. Но оно забито в моём мозгу навсегда, заставляя каждый раз вздрагивать, когда произносишь его не на войне.
Идём низко, из кабины лётчиков периодически слышится: «Провода!», при этом вертолёт подпрыгивает и делает крутую горку, желудок внутри послушно повторяет его движения, словно раздумывая - вывалить содержимое сейчас прямо на вибрирующий пол или дождаться следующего виража? Зелёный ковёр внизу мельтешит и сливается в одно сплошное полотно, не давая увидеть или идентифицировать какие-нибудь детали стремительного путешествия.
Лётчиков мне не очень видно, но, вот, борттехник - «бортач» - фигура знатная и, весьма, колоритная. Он сидит по-чапаевски, между пилотами, наблюдая и находясь в готовности к любым возможным обстоятельствам и невзгодам.
Их я за годы службы и разных полётов в разные места насмотрелся в достатке, обычные лётные мужики-работяги, летают - помогают, ничего особенного.
Этот же борттехник выделялся из общего строя своей военностью, возведённую в абсолютную степень.
Он был в коротком бронежилете, в который тщательно и грамотно были уложены пистолет, магазины к автомату, пара гранат и другие штуковины и предметы, показывающие, что их обладатель в войне толк понимает, свою жизнь ценит и боевую задачу выполнять максимально готов в любой обстановке. Курсовой пулемёт в кабине лётчиков был, так же, образцом стрелкового вооружения - безукоризненно вычищен и блестящ, короба с лентами аккуратно и толково уложены, патроны блестели яркой медью, обхваченной ярко-чёрными поясами лент. Это, также, предмет заботы борттехника.
Дополнял благостную и суровую картину, висящий на поясе бортача нож очень аккуратного, но, в то же время - очень профессионального вида, восточной работы, с потёртой рукоятью.
- Афган? - прокричал я усатому хозяину машины в кожаное ухо шлемофона.
Он зыркнул на меня исподлобья и показал указательным пальцем себе на запястье, предупреждая о вскорости, предстоящей посадке.
Я поднял руку, чтобы все бойцы обратили на меня внимание, и пытаясь без большого успеха, перекричать ревущий и воющий вертолётный движок, рявкнул:
- Высаживаемся по-боевому!! Не тормозить на выходе!!
Ибо, на покидание вертолёта нам отводится очень малое время, уж, больно лакомый кусок и отличная мишень этот грохочущий сарай с пропеллером. Поговаривают, боевикам платят по полста тыщ долларов за сбитую вертушку… Прайс-листов, понятное дело, мы не видели, но проверять эту информацию своей, пусть и не столь, ценной задницей, желающих нет.
Замедляется бег вертушки, она постепенно пошла вниз, ускоряется пульс и дыхание, лица бойцов побледнели.
Дверь поехала вбок, набегающая земля встречает нас густой волнующейся под воздушным потоком, зеленью, запахами травы, сгоревшего авиакеросина, горячей дюрали и дымом каких-то непонятных сожжённых где-то недавно, дров.
Пошли!
Я сигаю в омут, пульс - сто восемьдесят, рывок - встал на ноги, не упал - ухожу вперёд и вправо , бегом-бегом-бегом-бегом, отбегаю от свистящих над головой, сабель, кидаю рюкзак перед собой, падаю, откатываюсь, утыкаю свой РПКС и оглядываю окрест - не желает ли кто-нибудь как-нибудь помешать героическому гвардейскому десанту?
Ничего впереди не понять - густые заросли кустарника начинаются метров, в полсотни, за ними виднеются какие-то непонятные странного вида и цвета, строения, развалины.
Ладно, разберёмся позже. Оглядываюсь влево - вправо. Нормально, группа лежит, вроде бы, все вовремя и правильно выскочили на свет божий с неба об землю и готовы к немедленному бою.
Командир! Вижу, машу рукой - аллес ист ин орднунг!*
Наша вертушка уже уходит, наклонив лобастую стеклянную голову, три другие выплевывают из камуфлированных боков остатки нашего десанта, который ночными ошалевшими тараканами разбегается по своим маршрутам, занимая, довольно, обширную поляну с густой опушкой по краям.
Стрельбы не слышно, взрывов - тоже.
Сверху нас разглядывают три «двадцатьчетвёрки», слегка опустив хищные бронированные морды и вынюхивая что-то в окружающей зелёной массе, периодически отстреливая от серо-зелёных бортов яркие ракетницы - «теплоловушки». Делают круг и с набором высоты, исчезают, по-английски, не прощаясь.
Нормальная обстановка для начала, высадились. Теперь отсюда надо умотать на заход солнца, на запад, то есть. Таковы были наши планы ещё час назад и наступило время для их успешной реализации.
Я начинаю стремительно, насколько можно, перемещаться по направлению на солнце, призывно помахивая рукой в надежде, что мои коллеги по головному дозору сообразят пристроиться за мной, не растеряв в сумасшедшей авиагонке остатки солдатской смекалки и сообразительности. Да нет, вроде бы, пыхтят сзади, молодцы бойцы.
Хорошо идём, товарищи группа в полосатых купальниках! Уже собрали какой-никакой, предбоевой порядок, двигаемся бодро, противника не наблюдаем…. Кстати, командир, а куда мы двигаемся-то? Нет, понятно, что на Запад, подальше от места высадки и побыстрее, но, хотелось бы, конкретики в данном случае. А то, впереди, прямо, дальность триста пятьдесят - какие-то непонятные строения виднеются, над ними - какие-то, опять же, непонятные провода, тряпки, завалы вокруг…
Осмотреться бы, командир, а?
И в это время громом среди ясного неба звучит глас Господень:
- Эй, мужики, вы что там, воевать с нами удумали, что ли?
У Господа окающий верхнерусский акцент, сытое брюхо и огромный вселенский пофигизм, прорывающийся на много сотен метров вокруг, такой я делаю вывод из анализа прослушанного звукового ряда.
Интересно, чем это он так усилил свой голос? Перед глазами встают картины с волжскими михалковскими параходными забавами - «эй, на Ласточке…», и красавица-Гузеева и вот это вот, всё такое….
- Вы оружие разряжайте, в колонну по одному и к вам сейчас человек выйдет, так вы на него не кидайтесь, он хороший. Понятно?
Господь благодушен, как субботний мужик после удачной ярмарки и внушает определённую уверенность. Хм, чеченского акцента, вроде, не слыхать…
Встаём, потихоньку, три остальные группы лежат, прикрывая нас, на всякий случай. Видали мы шутки и посмешнее, да. Оттуда, с родины всяких смешных шуток, мы вынесли знание о том, что хорошо смеётся тот, кого прикрывают три снайпера и шесть пулемётчиков, а там видно будет - кто из нас смешнее.
Навстречу нам из навороченной горы хлама вдруг выходит мужичок средних лет. Мужичок одет вполне себе, по-деревенски: морской тельник с длинными рукавами, криво обрезанные шорты из бывших камуфлированных портков, ниже колен, на ногах резиновые галоши на босу ногу. Образ деревенщины очень портит офицерская портупея с кобурой, которая так и норовит съехать мужичку в пах. Мужичок очень небрит, тёмен лицом и, я не удивлюсь, если от него разит вчерашней сивухой.
Идиллия, картина маслом! Куда же это мы попали, интересно?
- Здравия желаю! Вы кто будете? - мужичок прикладывает руку к лохматой голове.
Я подхожу к нему в упор и не переставая целиться мужичку в пивное полосатое брюшко сообщаю традиционный набор бреда, который мы любим вываливать на окружающий мир:
- Четырнадцатая рота юргинской бригады, командир. Спецдесант, прибыли к вам на усиление, танкисты наши с колонной по трассе идут, завтра к обеду будут.
После таких сообщений мир, как правило, смешивает в кучу ранее имеющуюся информацию и полученный бред, пытаясь некоторое время, анализировать коктейль, потом бросает это бессмысленное занятие, к нашему большому удовлетворению.
Мужичок хлопает глазами, чешет затылок и, пожав плечами, приглашает двигаться за собой:
- Ну-у-у, пошли тогда, что ли..э-э, да, пройдёмте, э-э, туда - и вяло машет рукой в направлении строений.
- Погодь, уважаемый. Ты сам-то - кем приходишься? А то, может, ты Сусанин какой тут местный, пойдёшь за тобой, потом вылезать от вас замаешься?
Он смеётся:
- Да не, мы - ОМОН - и называет город в средней российской полосе, откуда прибыл под славное чеченское село.
- Блокпост тут у нас организовался, переехали мы намедни, пехоту вашу сменили, обживаемся. Я кинолог ихний. А вы, значится, не знали, что ли, про пехоту-то?
Мы с Андрюхой переглядываемся. Ну ладно, поди, не брешет. Хм.
- Конечно знали. Это мы тебя проверяли, вдруг ты - казачок засланный.
Потенциальный казачок чешет в затылке. Аргумент его убедил.
Проходим между наваленных останков железобетонных конструкций, между бетонных блоков, гор колючей проволоки, обрывков масксетей и каких-то вонючих куч. Попадаем в прохладное помещение из серых и мощных железобетонных стен, сырых и внушающих уважение своей толщиной.
Здесь нас встречают обитатели укрепления - крепкие и мощные бородатые и полосатые дядьки в разного вида и сорта, камуфляже, разной степени лысости, лохматости и небритости. Кто с автоматом, кто - с поварским черпаком, а кто - с маленьким котёнком на руках. Откуда-то из глубины строения непрерывно гавкают собаки. Слышны радиопереговоры.
Во главе этой компании стоит тот самый вещатель, обладатель густого волжского баса, вооружённый огромадным медным корабельным рупором и болтающимся на боку АКСУ.
- Т-а-ак, гости, в подвал, значицца, проходите, там у нас самое безопасное место. Старший командир - ко мне, в отдельный кабинет, господа офицеры - ваше помещение слева. Руки моем, готовимся к ужину! Михалыч! Ты где? На гостей накрыть, чтобы всё было чотко, в полном соответствии!
Директор этого оборонного комплекса хлебосолен, дружелюбен и весел, как и любой толстяк. Но я понимаю, что ОМОНовцы - это, всё же, не крестьяне из деревни, а ребята-скорохваты, очень обученные и профессиональные, смелые и умелые, а буффонада - это человек с непривычки растерялся немного, бывает. Не каждый день на него с неба такое вот, войско валится.
Тем временем, подтягивается наша остальная ватага. По общему количеству народа, составу и вооружению местные начинают понимать, что всё не так однозначно и улыбки постепенно сменяются уважительными взглядами. Хе-хе, много знаешь - меньше спишь! Подмигиваю местным, и они пожимают в ответ плечами. Да и верно, какая им разница, кто мы и зачем.
Возвращается Андрюха, собирает руководство нашего отряда и объявляет диспозицию.
- В общем, так. Обстановка херовая. Каждую ночь эту брестскую крепость обстреливают. Несильно, из автоматов, бывает - снайпера, но это значит - наблюдают постоянно и нас засекли. Транспорта у местных нет, две «буханки - УАЗики», один БТР и два «Урала», нам не дадут ничего, горючки только-только самим.
Нам отсюда до района работы - четыре километра по дороге, местность ровная и лысая абсолютно, будем как на ладони, прятаться негде.
Где мы войдем в лес, увидят все, направление нашего движения вычислят в моменте, так что - кто кого будет засаживать - вопрос стоит ребром. Село не наше, не лояльное, много шахидов, недовольных, агентов и просто боевиков на отдыхе, власти нет никакой.
Минная обстановка вокруг непонятная, карт или схем полей нет, и никто ничего про них сказать не может.
В районе действуют несколько бандгрупп, ребята серьёзные и лихие, по оперативной информации за районом следят плотно и могут попытаться на нас поохотиться.
Сегодня спим здесь, все вместе, погруппно. В случае обстрела, нападения - находимся в резерве и воюем только по моей личной команде, никакой инициативы, лихих атак и громкой пальбы.
Уходим отсюда утром, в три часа, за полтора часа задача - дойти до кромки леса, утром обещают туман. Посмотрим.
Войдя в лес, резко меняем направление, увеличиваем темп движения, делаем «шнурки»* и к обеду выходим в район засады. Вопросы?
Из этого монолога мне более всего не нравится выражение «увеличиваем темп» и «выходим в три часа утра», остальное - как всегда, ничего нового.
Показываю бойцам место для складирования мусора, импровизированный туалет, объявляю ужин и отбой. Спать с оружием, не разуваться. Можно курить открыто.
Местные по закону гостеприимства дарят нам возможность поспать без охранения и дозора, это очень шикарный подарок, спасибо пацаны! Будет возможность - отблагодарим.
И то - моя милиция меня бережёт.
--------------------------------------------------------------------------------
«веранды»* - жаргонное обозначение вертолёта МИ-8
аллес ист ин орднунг!* - по-немецки «всё в порядке»
«шнурки»* - один из способов передвижения разведгрупп, смена направления движения хаотично, бессистемно, в противоположных направлениях, с целью запутать наблюдателей или преследователей.