31 декабря. Продолжение.
Я удобно устроился на полеуритановом коврике легкомысленного голубого цвета, в старой воронке от авиабомбы, зарастающей травой ещё с Первой войны и слегка доработанной под парный окоп дозора. Полулежа и, прикрыв глаза от падающих снежинок, несу службу согласно Устава - бодро, ничем не отвлекаясь. Пахнет рекламной тайдовской свежестью снега, прелостью мокрой травы и чужеземной вспаханной глиной. Если приподнять нос, то добавляется дополнительный коктейль из запахов дизельного выхлопа, дыма печей, какой-то еды. Моя задача, как часового - вести наблюдение вверх, вправо и иногда - влево.
Впрочем, влево наблюдать, большого смысла нет - дозорный окопчик со мной внутри находится на самом краю огромного обрыва, который порос дьявольски колючим и густым кустарником, спускаясь далеко и, почти, отвесно, к местной речке Аксай. Обрыв очень крутой, глинистый и непроходимый. Колючки - очень колючие, злые и жестокие, напоминают проволоку «Концертино» в растительном варианте.
Сам Шамиль, упокой Всевышний его грешную душу, не смог бы пробраться по такому скользкому и заросшему обрыву, для того, чтобы ворваться в наш лагерь и разобраться с неверными, но - порядок есть порядок. Охрана и оборона. Никуда не отлучаться. Даже - если.Так говорит Паша - ротный, а уж, он-то знает толк в местной действительности и необходимости охраны любых обрывов над любыми речками.Почему я один? Да потому, что пара моих бойцов-подчинённых ушла обедать, это их крайний предновогодний обед. Следующий будет в следующем году.
А почему - моих? Да потому что наша 531-я группа заступила сегодня в почётный новогодний наряд по охране и обороне нашего же лагеря, это звучит красиво, хотя и не очень интересно на практике. В реалиях местной жизни получается, как у лошади на свадьбе - голова в цветах, а задница - в мыле. Мыла - традиционно больше, чем цветов.Почему, именно, наша группа? Как самая, потенциально, малопьющая и склонная к употреблению запретного, так решил Паша-Ротный, исходя из каких-то своих мудрых стратегических предновогодних раскладов. Комбат на утреннем совещании молчаливым кивком подтвердил эти расклады и мой жизненный опыт понял, что ему предстоит обогатиться ещё одним набором впечатлений от ещё одной военной встречи очередного военного Нового года.На небольшом земляном брустверке, одиноким сторожем притулился, покрытый куском грубой плащ-палатки, мой родной «старичок» РПКС - ручной пулемёт Калашникова, верный боевой товарищ семьдесят восьмого года рождения. Стреляет он, довольно, оптимистично для своих лет и на сто метров даёт, вполне себе, небольшое и штатное отклонение от центра маленького чёрного кружка пристрелочной мишени, вселяя надежду на то, что все враги с такой же бодрой точностью будут уничтожены ещё на дальних подходах ко мне. Я очень надеюсь, что дальше двухсот метров стрелять не придётся.Ниже меня, полусотней метров по тропе располагается наш отрядный лагерь - пяток больших армейских палаток, в которых копошится по роте бойцов в каждой, и десяток палаток поменьше, там располагаются службы, штаб, склады и прочие атрибуты военной поры. Не считая механизированного собрания тыловых и технических служб под общим названием «Парк», в котором всегда что-то гремит, дымит, рычит и не желает заводиться.Отдельным обитаемым островом посреди лагеря собрались связисты со своим проводым и антенным хозяйством. В самом низу лагеря горделиво стоят четыре самодельные избушки-бани, предмет лютой зависти всего окрестного войска. Кроме нас, самураев, остальной командированный на кавказские фронтА народ моется абы как и где, кто в армейской «душегубке» (*), кто в ведре + ковшике, кто - нигде.Из всех палаток торчат трубы самых разнообразных сортов и калибров, которые нещадно дымят и коптят - войска жгут всё, что можно каким-нибудь образом поместить в печку. Дров в округе катастрофически не хватает, точнее - их нет в принципе, вылазки за ними в окрестные леса опасны и напоминают боевую операцию, чреватую потерями и прочими неприятностями, а вышестоящему начальству ни за что не догадаться о том, что печки в палатке - две, а зимой их надо топить круглосуточно. Начальство живёт в столичной Ханкале, в тёплых кунгах (*), во всяком случае, я никогда не слышал ни об одном замерзающем полководце. Отсюда - полная анархия с топливом. В дело идёт любое вещество, которое может попытаться воспламениться, хотя бы и - теоретически. Запахи дыма при этом, составляют непередаваемую гамму ароматов и букетов и ни один писатель или художник не смогли бы придумать названия запаху дыма, идущего, например, из палатки - столовой.
Бойцы, которых я подменяю, придут ещё не очень скоро - через час, наверное. Обед, затем - мойка, скобление и обезжиривание котелков в ледяной воде до идеальной чистоты, потом - неспешный перекур с разговорами и прибаутками, которые необходимы и обязательны перед долгим дозорным молчанием.
Туалет, точнее - эквилибристическое нависание над огромной ямой, источающей зловещие хлорно-экскрементные ароматы, неимоверная и очень опасная балансировка на двух скользких дощечках, тщательное мытьё рук после. Набивание ночного и непромокаемого друга-сидора сигаретами, печенюшками, конфетками, заварка во фляжки крепчайшего чаю, проверка оружия, фонарей, батареек, ночника - все эти действия очень медлительны и неторопливы, но караульных никто не подгоняет и не торопит - харам (*)
Караул - священное место для солдата и его командира, все действия и понятия в нём расписаны задолго до моего рождения, а посему - приходится мне одиноко дымить вонючей моршанской «Примой», вставленной в купленный ещё до отъезда на рынке наборный фильдеперсовый мундштук.С этим мундштуком я со стороны выгляжу, пожалуй, современным Василием Тёркиным, который, невесть зачем забрался из святых окопов Великой Отечественной в наш постперестроечный глиняный бедлам.Тёркин изрядно похудел и утратил присущий ему некогда, оптимизм. Сменил воспетую в былинах и мемуарах серую солдатскую шинель на пятнистый армейский бушлат - тяжёлый, промокаемый и неудобный. Ему не очень понятно - что же это такое вокруг происходит и в чём заключается его, Тёркина, боевая задача, но, природная русская привычка к военному труду и уверенность в своих силах помогают персонажу скрасить унылые коричнево-глинянные будни. Единственно - Тёркину очень не хватает гармони в руках, для полного завершения образа.
Представляю, как вытянулись бы лица всех обитателей окрестностей при звуках тёркинской тальянки. Местные жители, с Первой войны, переставшие чему-либо удивляться, вероятно, решили бы, что русские кяфиры спятили окончательно, перепились водки и, поиграв на гармони, вытащат из своих бездонных запасников бурого облезлого медведя с ведром клюквы в когтистой лапище.Выше меня и правее, фоном идёт предновогодний армейский шум: неровная работа прогреваемого дизеля, жалобный звон русского топора, безуспешно пытающегося одолеть коварные и неразрубаемые местные буковые коряги, отборная матерщина какого-то прапора, у которого неизвестные, якобы, спёрли бутылку спирта, стук кувалды по чему-то очень крепкому и железному, бубнёж связиста, чавканье сапог и лай приблудной собачонки.Там, выше нас, на самой макушке холма, стоит своеобразная запчасть от пехотного военного механизма - зенитный артиллерийский дивизион, сокращённо - ЗАДН, что очень точно отражает его, дивизиона, сущность.Несколько «Шилок» (*), брутальными носорогами рассматривающих окрестности, составляют костяк этой структуры. «Шилки» изрядно пошорканы, не очень исправны и помнят гораздо, лучшие времена. Пара двухствольных «зэушек» (*), четыре очень облезлые и очень древние «мотолыги»(*), какие-то неясные технические машины на колёсах и гусеницах. Особняком выделяется одинокое орудие, похожее на 85-мллиметровую зенитную пушку, одну из тех, что некогда защищало небо Москвы в лихую годину. Зачем и для чего оно здесь - огромная загадка для всех нас. Возможно, орудие трофейное, а может быть, пехотеи (*) привезли его в Чечню из Сибири для того, чтобы списать и, наконец-то избавиться от раритета. Во всяком случае, ствол орудия смотрит вверх, а возле него виднеются уложенные в штабель, снаряды. Весь этот военизированный колхоз зелёно-коричневого цвета непрерывно гудит, шумит, дымит и ругается, вполне себе, тихо и мирно, по крайней мере - пока что.
Ничего другого из моего окопчика не видно и не слышно, поэтому я, расслабившись, покуриваю, выпуская примовскую дымную струю, безбоязно вниз и в сторону.Иногда я поднимаю голову вверх и смотрю в беспросветную вату серого чеченского неба, с которого продолжает падать мягкий снег. Добрые и весёлые снежинки щекочут моё подзаросшее щетиной лицо и умыв его, растаявшими каплями скатываются за отворот старенького зелёного свитера - самовязанного подарка мамы непутёвому бродяге-вояке сыну.Разной глубины и степени важности мысли рождаются в моей лысой голове, при виде небесной серо-белой действительности.«Как там, мои, дома, интересно, ёлку наряжают? Кто бы им её принёс бы ещё. Может, командование додумается помочь семьям командированных на войну? Скорей всего - нет, у них свой праздник и свои дети… хотя, ходил, как-то, по детишкам переодетый Дедом Морозом прапорщик из строевой части вместе со Снегурочкой-медсестрой, поздравлял… до последних детей не добрался, правда, по причине сильного перепития, но, то - такое… деньги, интересно, не кончились у моих, что-то письма долго нет, могли бы почту к празднику добросить…»
Это главная и самая грустная мысль. Остальные не сильно отличаются от неё по смыслу и содержанию. Дом - это больная тема.Я очень понимаю тех солдат, которые прочитав накануне постовой смены письмо из дома, открывают огонь по собственной голове или сугробят ещё что-нибудь подобное. Тоска по дому и родным тебе людям - сильнейший депрессант и справиться с такими мыслями обычному российскому вояке нелегко - жизненные реалии способны победить самую крепкую нервную систему. Здесь возможны самые пагубные варианты - от запоя в полный рост, до дезертирства или даже - самострела. Поэтому мы стараемся солдат поодиночке надолго не оставлять, дабы не провоцировать головных тараканов на странные и нелепые подвиги.Постепенно, мысли скатываются на текущую действительность и оперативная память берёт вверх над ностальгией.Командировка отряда началась в первой половине декабря.
Первый разведвыход у нас был на самую границу с Дагестаном, где по суровым сибирским представлениям стояла не зима, а, вполне себе - позднее окончание лета.Две вертушки выплюнули очередь из навьюченных, как ломовые лошади, разведчиков на лысую макушку небольшого холма. Вокруг места высадки группы стояли, гораздо, более внушительные холмы и горы, со склонов которых наши грязные военные танцы просматривались на много километров вокруг всеми желающими.Зачинать удачную командировку поехал, конечно же, сам Паша-Ротный, не желая сглазить военный фарт и скомкать первый блин.Он зелёной пандой вывалился первым из округлой вертушечной двери, перекатившись вместе с рюкзаком и автоматом каким-то немыслимым кульбитом, бодро вскочил и ринулся вбок, от свистящих сабель вертолётного пропеллера. Мы бравой толпой посыпались за ним. Правда - без кульбитов и попроще, всего лишь - соблюдая порядок развёртывания группы, ну или - стараясь соблюдать. Паша, оглянувшись, кривил губы в полном презрении к нашим потугам и бросал многозначительные взгляды на Андрюху. Тот Пашины взгляды игнорировал, бодро и уверенно размахивая руками и потрясая кулачищами, определяя порядок расположения группы.Вертушки, упрямо накренив прозрачные лбы, ушли к своим двадцатьчетвёртым сородичам, кружившим, чуть в стороне и хищно разглядывавшим редкий кустарник.Паша по-разбойничьи свистнул, отмахнув рукой в сторону кустарника, и я только успел подумать: - «Хорошо, что не в гору…твою же ж, мать».Следующая мысль возникла в моей голове, часа через два, когда пот окончательно залил лицо и глаза, а ноги стали ватными, подкосились напрочь, сердце готово было выпрыгнуть прямо из ушей, в глазах качался и ходил кругами Пашин «сплавовский» рюкзак.Мысль была о том, что неплохо было бы, прямо сейчас, вот сию секунду, застрелиться, ну или, на худой конец - героически подорвать себя гранатой, чтобы смыть тот позор, который вот-вот обрушится на мою бедную прапорщицко-разведчискую голову на глазах у изумлённой публики двух групп российского спецназа.Но, именно, в этот самый момент, когда я мысленно уже развалился на отдельные составляющие, Паша-Ротный остановился, слегка согнув левую руку в кисти.Я, качнувшись, отрепетовал сигнал и встал в позу собирателя озимой ягоды, зачем-то прихватившего с собой ручной пулемёт с солидным запасом патронов.
- Наблюдать! - прошипел злобно Паша и, отыскав в середине колоны Андрюху-группника, вполголоса дал ему ЦУ (*):
- Приведи своего замка (*) в чувство, Андрей Евгенич. А то, он у тебя уже навоевался, похоже. Андрюха подошёл ко мне, в головной дозор и сочувственно глядя, протянул карамельку «Дюшес». Кивнув ему вместо «Большого спасиба», я запихал дюшесину за щёку и приготовился умереть, но не сдаться обстоятельствам, как и подобает истинному спецназовскомиу прапору. Андрюха по-отечески взял меня за подбородок, посмотрел в глаза и удовлетворительно кивнул, заключив: «Жить будет. Какое-то время».
Не то, чтобы, я был худой и дохлый, нет. Вполне себе - нормальный дядька, в меру тренированный, в меру - уставший, свыше меры - нагруженный. Здесь мы все были такие, за редким исключением. Обычные российские мужики на войне. Кто и как бы нас не называл и к каким категориям не причислял. Просто, вот именно - сегодня, что-то не пошло. Не хотелось и не шлось. Не тащился рюкзак, дрожали руки, не дышалось и не терпелось. Мне бы, в таком состоянии посидеть чуток, попить чайку горячего, съесть шоколадку, прикрыть глаза на пол часика… Я-то себя знаю лучше, чем кто-либо - оно всё быстро бы прошло. Но, вместо этого я с перекошенной от злобы и усталости, рожей, расставлял наблюдателей по периметру небольшой лощинки, в которую мы скатились, повинуясь Пашиному указательному пальцу.
- Смотри правее, Викторыч. Сейчас оттуда выйдут трое. Не стрелять, подпустить на полсотни метров - Андрюха зашипел мне в свободное от гарнитуры ухо.
- Угму, принял - бодро, насколько смог, ответил я и пнул в пятку снайпера группы.
- Наблюдать правее, при появлении людей - доклад.Снайпер молча приподнял левую кисть руки, показывая, что понял задачу.
Я сдвинул самошитый «поджопник» (*) на низ живота и, наконец-то, плюхнулся рядом. Жить не хотелось, точнее - хотелось меньше, чем, например - спать и курить, но, выбирать не приходилось. Руки тряслись мелкой дрожью, спина была мокрой, сердце предательски скакало, периодически напоминая о грядущих кардиологических проблемах.
Через десяток минут снайпер зашипел и мотнул головой в сторону виднеющейся вдали кромки леса. Поднеся к глазам бинокль, я увидел стоящего человека с автоматом, явно - кавказской наружности. Сердце запрыгало ещё сильнее.
Подобравшись на карачках к Паше-Ротному, я доложил:
- Азимут триста пять, дальность семьсот тридцать, один вооруженный, в бороде, стоит, смотрит в нашу сторону.
Паша кивнул, не отрывая взгляд от своего бинокля:
- Давай, к нему. Это наш проводник.
Я устало побрёл, по дороге помотав головою своим бойцам. Вскоре мы живой извилистой змейкой подошли к стоящему, как буковое бревно, кавказцу. На наше появление он не отреагировал никак, едва кивнув Паше и полностью проигнорировав всех остальных. Заросшее бородой до самых глаз, лицо не выражало ни чувств, ни эмоций. Черный чапан (*), мягкие сапоги-ичиги, крючковатый нос - образ был по лермонтовски, грозен и колоритен. Автомат он держал в руках как боец - двухгодичник - ложку, полную мяса, в столовой. Откуда у него автомат - никто из нас спросить не решился. Двух других проводников - абреков видно не было, но, что-то мне подсказывало, что они находятся неподалёку и отлично нас видят.
Зайдя в лес, мы рассосредоточились. Паша с Андрюхой переговорив с незнакомцем, удовлетворительно и синхронно покивали, погрузились в изучение карты и закончили общение коротким сеансом связи с комбатом, видимо, получив от него одобрение на дальнейшие действия.Меня всё это мало волновало. Я чувствовал себя не очень хорошо и это напрягало.Все-таки, я числил себя, достаточно подготовленным бойцом. Таёжное трудовое детство, какая-никакая подготовка в армии, не первая командировка на тот же Кавказ позволяли мне надеяться на то, что я не паду, как загнанная лошадь на первом же выходе. Однако, организм жил отдельной от моего мнения, жизнью и самостоятельно определял параметры моего он-лайн существования.Чтобы отвлечь его, я решил осмотреть окрестности повнимательнее. Паша с Андрюхой качали связь в окружении двух связистов, связь традиционно игнорировала их потуги. Кавказец безучастно смотрел перед собой, прислонившись спиной к дереву, бойцы расположившись по кругу, вслушивались в тишину.Мы расположились на опушке леса, состоящего из огромной толщины буковых деревьев, под которыми были насыпаны горы желтых листьев. Остальное пространство было заполнено серо-зеленовато-желтыми колючими стогами кустарника - непроходимого и свирепого, как и вся окружающая нас жизнь.Видимость, несмотря на отсутствие бОльшей части листвы, составляла не более полусотни метров, небо было закрыто широкими кронами деревьев и наблюдать было, собственно, некуда. Если только не таращиться тупо и прямо в ветки с колючками перед своим носом.Так прошёл час. Потом - другой. Я обходил по кругу лежащих на толстых перинах из листьев бойцов, подмигивал, шепотом расспрашивал о замеченном или услышанном, пожимал плечами на вопрос о разрешении курева.Вопросы об обеде или обустройстве лагеря мною игнорировались, хотя - нельзя сказать, чтобы меня этот вопрос не занимал.Горец-проводник неподвижно сидел, прислонив спину к буковому стволу.Война становилась скучной.
******************* ****************** ********************** *********
«душегубка» (*) - Дезинфекционная-душевая установка ДДА-66, смонтирована на шасси автомобиля ГАЗ 66. За отсутствием бань в Группировке использовалась для помывки личного состава.
кунг (*) - кузов универсальный, а по-простому - будка на автомобиле, которую можно приспособить для жилья.
харам (*) - арабское слово حرام нельзя, запрещено, не допускается
«Шилка»(*) - зенитная ствольная установка ЗСУ-23-4
«зэушка» (*) - зенитная ствольная установка ЗУ-23
Пехотеи (*) - жаргонное название мотострелковых подразделений
ЦУ (*) - ценные указания
Замок (*) - жаргонное название заместителя командира разведгруппы в спецназе
«поджопник»(*) - полиуретановая пластина на ремне, крепится на поясе, нужна для сидения на мокром, холодном, твёрдом.
чапан (*) - так у нас называлась круглая шапка из овечьей шерсти. Местное название не знаю.