будни работника психиатрии в Швеции
Cегодня я переступила границы два раза. По крайней мере из того, что я сама заметила. Наплевала на те невидимые границы, которые именуются иногда социальными кодами или организационной культурой, а может и менталитетом. Об этих границах не говорят, их чувствуют. Люди, которые их не чувствуют и не соблюдают вызывают сомнение, страхи, недоверие, насмешку, сожаление... Иногда таких людей выплевывает из коллектива, иногда - им дают почувствовать, что так... не стОит, не надо так... Люди с синдромом Аспергера, аутизмом, понаехавшие из других культур с иными социальными кодами, те, кто пережили нарушение личных границ в результате травматических событий - все эти люди испытывают трудности в с границами подобного рода. Люди, выросшие в семьях, где границы между членами семьи размыты и принято постоянно внедряться в личную сферу друг друга, тоже испытывают подобные проблемы.
"Я не веду разговоров на личные темы с моими коллегами" - говорит мне Юля. Со мной она, тем не менее, ведет эти самые приватные разговоры и я слышу в этой фразе: я тебе доверяю, я тебя не боюсь и с тобой это можно. Для меня это очень ценно, хотя я и не подаю вида. Катя, делясь подробностями своей жизни, роняет слезы, но делает это ужасно смущаясь и все время просит за это прощения (и за слезы и за подробности). Линда, попав в экстремально тяжелую ситуацию, расплакалась на планерке и, сбежав оттуда, тоже просит прощения у группы: не сдержалась.
Я не прошу прощения, я считаю само собой разумеющимся,что в организации подобной нашей, люди могут использовать свои знания и свои исключительно развитые помогающие способности, чтобы поддержать друг друга в тяжелые моменты жизни. И моим коллегам приходится каким-то образом осмыслять мою точку зрения и вытекающее из нее поведение и иметь со всем этим дело. Инга терпеливо выслушивает, Инна участливо наставляет: поговори об этом с Психиатрическим отделением в Мотале (город в 60 км. от нас), так будет лучше, там по крайней мере нет твоих коллег. Лиза просто прячется, узнав, что мою семью посетила проблема, по которой она - самый авторитетный специалист на всю нашу клинику. Зато деятельная Элла, недавно просочившаяся к нам из социальной службы, та сразу бросается на помощь (даже не поинтересовавшись, какая помощь нужна).
Все вышеописанное мне понятно. Этому есть причины, это можно объяснить и с этим можно жить. Не хочется, но можно. Меня умиляет другое. Честно ли то, что мы делаем огромные глаза, когда наши пациенты рассказывают нам о том, что хотели бы держать в тайне свое знакомство с психиатрией? Честно ли то, что мы успокаиваем их и убеждаем в том, что ничего страшного и стыдного нет в том, что они нуждаются в помощи и обращаются за ней? При том, что мы сами, работники психиатрии, позволяем себе обсуждать друг с другом все, кроме психических и социальных проблем у нас и у наших близких. Мы можем делиться тем, что наш близкий родственник заболел раком, но для нас совершенно неуместно и даже стыдно делиться тем, что у кого-то из близких анорексия, депрессия или проблемы с алкоголем.
Все имена используемые в этом постинге, разумеется вымышленные.
"Я не веду разговоров на личные темы с моими коллегами" - говорит мне Юля. Со мной она, тем не менее, ведет эти самые приватные разговоры и я слышу в этой фразе: я тебе доверяю, я тебя не боюсь и с тобой это можно. Для меня это очень ценно, хотя я и не подаю вида. Катя, делясь подробностями своей жизни, роняет слезы, но делает это ужасно смущаясь и все время просит за это прощения (и за слезы и за подробности). Линда, попав в экстремально тяжелую ситуацию, расплакалась на планерке и, сбежав оттуда, тоже просит прощения у группы: не сдержалась.
Я не прошу прощения, я считаю само собой разумеющимся,что в организации подобной нашей, люди могут использовать свои знания и свои исключительно развитые помогающие способности, чтобы поддержать друг друга в тяжелые моменты жизни. И моим коллегам приходится каким-то образом осмыслять мою точку зрения и вытекающее из нее поведение и иметь со всем этим дело. Инга терпеливо выслушивает, Инна участливо наставляет: поговори об этом с Психиатрическим отделением в Мотале (город в 60 км. от нас), так будет лучше, там по крайней мере нет твоих коллег. Лиза просто прячется, узнав, что мою семью посетила проблема, по которой она - самый авторитетный специалист на всю нашу клинику. Зато деятельная Элла, недавно просочившаяся к нам из социальной службы, та сразу бросается на помощь (даже не поинтересовавшись, какая помощь нужна).
Все вышеописанное мне понятно. Этому есть причины, это можно объяснить и с этим можно жить. Не хочется, но можно. Меня умиляет другое. Честно ли то, что мы делаем огромные глаза, когда наши пациенты рассказывают нам о том, что хотели бы держать в тайне свое знакомство с психиатрией? Честно ли то, что мы успокаиваем их и убеждаем в том, что ничего страшного и стыдного нет в том, что они нуждаются в помощи и обращаются за ней? При том, что мы сами, работники психиатрии, позволяем себе обсуждать друг с другом все, кроме психических и социальных проблем у нас и у наших близких. Мы можем делиться тем, что наш близкий родственник заболел раком, но для нас совершенно неуместно и даже стыдно делиться тем, что у кого-то из близких анорексия, депрессия или проблемы с алкоголем.
Все имена используемые в этом постинге, разумеется вымышленные.