обрывок лирическо...
Ночь в Питере ранняя. Когда темно, тогда и ночь. Когда не дождь, тогда и прогулка.
Не глупого экстрима ради, а просто - некуда пойти и негде остаться.
Я вышел в ночь - узнать, понять
далекий шорох, близкий ропот,
несуществующих принять…
Куда там шорох. За сто лет, минувшие со времен мрачных развлечений классика, их стало больше, как и живых. Они сделались бесцеремонны и небрежны. Таиться по углам, метаться по стенам, шелестеть на манер мышей - все это ушло из обихода.
Хеллоуин. Ночь свободы, глоток жизни для всей что только бывает смерти.
За наш, между прочим, телесный счет.
Они наполняли дворы и подворотни. Толкались и переругивались. Подходили и просили огоньку. Я щелкала древней, покалеченной в походах зажигалкой. Благодарили. Пристраивались шляться рядом. Кто молча, кто - без энтузиазма рассказывая свою банальнейшую историю.
Замерз по пьяни. Сверзился с моста. Угорел в захламленной своей комнате. Поймал перо под ребро за тощий кошелек. Вылетел из окна - тоже по пьяни. Редко кому помогли.
Исчезала тишина. Иссякала зажигалка. Отделяясь от стен, набухал плотью ИХ Петербург. Город депрессивных поэтов, припадочных мыслителей, обкуренных художников и удачливых самоубийц. Город отчаяния, одиночества и безысходности, безумия и тоски, вошедших в привычку.
Так, что и не различишь.
Болталась по улицам в поисках живых - огоньку и поговорить - неприкаянная, невостребованная, нераспознаваемая петербургская нежить.
Закрывшись в клубах, живые играли в смерть.
Дешевая конфетная смерть в красно-черных плащах. С приставными рожками и густо подведенными глазами. Чужая заезжая смерть с английским акцентом. Гувернантка. Детский утренник в ночную смену. Мультяшный труп невесты не гниет и не воняет, и конечно, при таких условиях побеждает любовь.
Только не смотрите, никогда не смотрите в окна.
Не глупого экстрима ради, а просто - некуда пойти и негде остаться.
Я вышел в ночь - узнать, понять
далекий шорох, близкий ропот,
несуществующих принять…
Куда там шорох. За сто лет, минувшие со времен мрачных развлечений классика, их стало больше, как и живых. Они сделались бесцеремонны и небрежны. Таиться по углам, метаться по стенам, шелестеть на манер мышей - все это ушло из обихода.
Хеллоуин. Ночь свободы, глоток жизни для всей что только бывает смерти.
За наш, между прочим, телесный счет.
Они наполняли дворы и подворотни. Толкались и переругивались. Подходили и просили огоньку. Я щелкала древней, покалеченной в походах зажигалкой. Благодарили. Пристраивались шляться рядом. Кто молча, кто - без энтузиазма рассказывая свою банальнейшую историю.
Замерз по пьяни. Сверзился с моста. Угорел в захламленной своей комнате. Поймал перо под ребро за тощий кошелек. Вылетел из окна - тоже по пьяни. Редко кому помогли.
Исчезала тишина. Иссякала зажигалка. Отделяясь от стен, набухал плотью ИХ Петербург. Город депрессивных поэтов, припадочных мыслителей, обкуренных художников и удачливых самоубийц. Город отчаяния, одиночества и безысходности, безумия и тоски, вошедших в привычку.
Так, что и не различишь.
Болталась по улицам в поисках живых - огоньку и поговорить - неприкаянная, невостребованная, нераспознаваемая петербургская нежить.
Закрывшись в клубах, живые играли в смерть.
Дешевая конфетная смерть в красно-черных плащах. С приставными рожками и густо подведенными глазами. Чужая заезжая смерть с английским акцентом. Гувернантка. Детский утренник в ночную смену. Мультяшный труп невесты не гниет и не воняет, и конечно, при таких условиях побеждает любовь.
Только не смотрите, никогда не смотрите в окна.