Автобиографическая поэма Георгия Исакова (1899-1977) «Мои дорогие женщины».
Свице Я. Автобиографическая поэма Георгия Исакова «Мои дорогие женщины». В серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX - начала XX вв. // Истоки. - Уфа, 2018. - № 35 (29 августа); № 36 (5 сентября).
Автобиографическая поэма «Мои дорогие женщины»
Георгия Исакова
Янина СВИЦЕ
При публикации поэтических подборок в «Истоках», в серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX - начала XX вв.» были представлены стихотворения, напечатанные различных уфимских периодических изданиях, сборниках или вышедших в виде отдельных книг. В этом же номере читатели еженедельника могут познакомиться с поэмой уфимца Георгия Дмитриевича Исакова (1899-1977), до этого никогда не публиковавшейся и хранившейся в семейном архиве.
Об этой поэме я узнала середине 2000-х когда собирала материал для будущей книги по истории Бирского женского Свято-Троицкого монастыря. Как и все другие обители Уфимской губернии, в середине 1920-х годов монастырь был закрыт, а в его стенах была размещена тюрьма НКВД. Монахини, поселившиеся в Бирске, кто где смог (в землянках, у родственников, снимая какие-то углы), сохранили иноческую общину, и ее до самой своей смерти в 1936 году возглавляла последняя настоятельница монастыря - игуменья Феофания (Морозова). До 1937 года у общины был молельный дом, службы в нем совершали священники общины. Одним из них был Алексей Григорьевич Блинов (1865-1937) - человек удивительного мужества, достоинства и необычной судьбы. Кто-то мне подсказал, что в Уфе живет его потомок, и так я познакомилась с его правнуком - Игорем Геннадьевичем Блиновым. Многие годы он занимается поиском сведений о своих родственниках, и стал своеобразным центром объединения рода Блиновых. Игорь Геннадьевич познакомил меня не только со старинными документами и фотографиями, но и литературным наследием семьи - воспоминаниями Константина Алексеевича Блинова (1895-1995) и поэмой Георгия Дмитриевича Исакова.
Так как Блиновы являются одними из главных персонажей поэмы Георгия Исакова, расскажу о них подробнее. И кроме того это станет пояснением к событиям описанным в этом произведении.
Блиновы происходят из старинного, и когда-то очень большого села Байки, расположенного в живописной горно-лесной местности, в нынешнем Караидельском районе нашей республики. Основанное в середине XVIII века к началу XX в. Байки, превратились в крупное торгово-промышленное село, волостной центр. В 1917 году было принято решение о предании ему статуса уездного города, но осуществить это не успели. Оборот хлебной байкинской биржи составлял более 1 млн. пудов в год (для сравнения в Бирске он составлял 2 млн. пудов). В селе действовало несколько мельниц, мастерские по изготовлению металлической утвари, мебели, изделий из дерева, по переработке масла, овчин, кожи, шерсти, пеньки и др. В году действовали три ярмарки. Было построено много каменных зданий - жилые дома, лавки, торговые ряды, земская школа и двухэтажная больница. В доме попечительства действовала библиотека, и был зрительный зал на 150 мест, где местная интеллигенция устраивала вечера, ставила любительские спектакли. В Байках была большая каменная Михаило-Архангельская церковь, построенная в 1822 году.
В Байках было несколько крестьянских семей, считавшихся основателями села, к ним принадлежали и Блиновы. Фома Блин участвовал в пугачевском восстании, за что его с башкирами отправляли в Уфу. Его сын Петр (1770-1857) сражался в Отечественной войне 1812 года и возвратился с нее инвалидом на костылях. Пока не подросли его сыновья Максим и Яков семья была очень бедной. Максим Петрович Блинов (1805-1890) женился на девушке из старообрядческой семьи Татьяне Григорьевне Козловой. Женщина энергичная, волевая и обладавшая довольно крутым нравом, она создала сильную работоспособную семью, которая из безлошадных постепенно крепко стала на ноги, а все ее четыре их сына - Савватий, Григорий, Николай и Петр «вышли в люди». В центре села до сих пор сохранились большие на каменных основаниях дома, когда то принадлежавшие Блиновым. Во второй половине XIX - начале XX вв. Россия переживала промышленный подъем, и многие упорно трудившиеся крестьяне получили возможность торговать, создавать ремесленные предприятия и крупные сельские хозяйства, в которых применялась новейшая техника. У одного из сыновей Максима и Татьяны Блиновых - Григория Максимович был дом в Байках и обширное хозяйство, включавшее около 100 десятин земли. Алексей Григорьевич Блинов, родившийся в 1865 году, закончил Бирское городское училище, и был достаточно образованным для своего времени человеком - много читал, особенно богословские книги, а тексты Священного Писания знал почти наизусть. В молодости ему даже удалось совершить паломничество в Иерусалим ко Гробу Господню. Верующий, высокодуховный человек, он был так же зажиточным, прогрессивным сельским хозяином, основателем одного из первых крестьянских кооперативов. Алексей Григорьевич Блинов был известным пчеловодом-новатором, разработавшим новые методы содержания пчел, которые применяются до сих пор как «методы Блинова». Даже в советском «Календаре пчеловода», изданном в 1951 в разделе “Выдающиеся пчеловоды России” есть статья, посвященная А.Г. Блинову, помещен его портрет и это не смотря на то, что в 1937 году он был расстрелян как «враг народа».
В предреволюционные годы А.Г. Блинов вел активную общественную и церковно-общественную жизнь. Участвовал в диспутах со старообрядцами, после февральской революции в августе 1917 был делегатом на епархиальном съезде духовенства и мирян, избиравших депутатов на поместный собор. В 1923 г. в жизни Алексея Блинова произошло важнейшее событие - он принял сан священника. Это было итогом его многолетних духовных поисков и поступком глубоко верующего, мужественного человека, ставшего священником в период гонений на Церковь, которые начались с самого прихода к власти большевиков.
Служил священником в родном селе Байки, затем в Бирске, в 1929 был арестован и приговорен к ссылке в Бугульму, там еще раз арестован, после освобождения из заключения, вернулся опять в Бирск. 1937 год стал апогеем небывалых гонений против православной церкви. Практически все священники еще находившиеся в это время на свободе были арестованы; арестовывались монашествующие, члены церковных советов, прихожане, многие из них были расстреляны. Хотя о. Алексею Блинову в это время было уже 72 года, 23 июля 1937 года был арестован, и после непродолжительного следствия в Уфе 24 ноября 1937 года расстрелян.
У Алексея Григорьевича Блинова было шесть детей, которые все родились в селе Байки. В 1909 году его старшая дочь Елизавета совершила поступок удививший многих. Привлекательная далеко не бедная девушка, она вышла замуж за вдовца с пятью детьми - за Дмитрия Тихоновича Исакова (1872-1937). Происходивший из крестьян к этому времени он стал уже довольно состоятельным подрядчиком, занимавшимся сплавом леса по реке Уфе. После бракосочетания Исаковы поселились в Уфе. Семейную жизнь ее нельзя было назвать легкой. При многих достоинствах: «…не курит и не пьет в быту и в службе безупречно со всех сторон себя ведет, как и она религиозен, в работе - опытен, умен..», Д.Т. Исаков обладал тяжелым властным характером, от которого страдали и дети и жена. К своим приемным детям Елизавета Алексеевна относилась с большой любовью, о чем с благодарностью и признательностью затем напишет в своей поэме ее пасынок - Георгий Дмитриевич Исаков. Он часто и подолгу жил в Байках в доме приемного деда - Алексей Григорьевича Блинова, об этом так же будет сказано в поэме.
Если уфимских Блиновых я знаю достаточно давно, то с правнуком Георгия Исакова - Евгением Софроновым, по интернет переписке познакомилась совсем недавно. Он прислал мне фотографии, написанную им биографию прадеда, а так же сообщил о том, что сохранились две толстые тетради дневников Г.Д. Исакова (по ним и была составлена биография), которые он планирует издать отдельной книгой. По сведениям Евгения Софронова - Георгий Дмитриевич Исаков родился 11 апреля (29 марта по ст. стилю) 1899 года в деревне Старая Тушка Вятский губернии. Его отец Дмитрий Тихонович родом из крестьян, в молодости был бурлаком, но впоследствии смог стать доверенным у одного из лесопромышленников. Дмитрий Тихонович Исаков не пил, не курил, был религиозен. К церкви приобщились и дети (в семье было шестеро детей) - Георгий с детства пел в церковном хоре. Так отцу почти постоянно приходилось жить в Уфе, мать одна растила детей и занималась хозяйством. Она умерла, когда Георгию было 9 лет, после чего семья перебралась в Уфу. Весной 1909 года Г.Т. Исаков женился на 24-летней Елизавете Алексеевне Блиновой из села Байки. Там, у ее родителей, в большой и новой для него семье, Георгий впоследствии часто проводил каникулы, вместе со всеми участвуя в различных полевых работах.
Весной 1911 года мальчик окончил начальную школу и уехал в Красноуфимск - к отцу и мачехе (которая стала для него второй мамой) и поступил в Красноуфимское промышленное училище. Здесь он продолжил петь в церковном хоре. В 1914 году семья вернулась в Уфу, где призвали на войну старших братьев. Георгий с 1914 по 1918 год учился в Уфимском реальном училище, параллельно, закончив курсы по обслуживанию сельхозмашин и проработав в разных местах губернии, в том числе в усадьбе Аксаковых. Летом 1918 года устроился в Уфимскую контрольную палату, вместе с которой, в связи с приближением к Уфе большевиков, был эвакуирован в Омск. По роду своей деятельности, участвовал в проверке золотого запаса России, вывезенного чехами из Казани.
В марте 1919 года, по приказу Колчака «О мобилизации интеллигенции» был призван в белую армию - направлен в Екатеринбург в учебно-инструкторскую школу, после которой, в звании портупей-юнкера стал командиром взвода в 51 стрелковом полку. В сентябре того же года, во время наступления возле станции Лебяжье, был ранен в ногу, попал в госпиталь, после чего получил отпуск и отправился в Иркутск, зная, что там так же в эвакуации находится дед - Алексей Григорьевич Блинов. В Иркутске работал на железнодорожной станции, после прихода Красной армии участвовал в переписи населения. Вскоре, как бывший участник белого движения, был помещен в концентрационный лагерь и в апреле 1920 года через Красноярск и Омск направлен в товарном вагоне, среди прочих заключенных, в Челябинск. В лагере стал участником самодеятельности - пел в хоре, который выступал, в том числе, и в городском театре.
В феврале 1921 года был перевезен в Екатеринбург, а еще спустя два месяца освобожден и в 1922 году вернулся в Уфу - в семью отца. В Уфе был прихожанином Ильинской церкви, где и познакомился со своей будущей супругой - Варей Горской. Через некоторое время молодые люди зарегистрировали брак, но не жили совместно пока не обвенчались в июне 1922 года, в 1927 году у них родилась дочь Софья. С 1922 по 1937 работал экономистом в плановых отделах разных учреждений, таких как: Рауполсплав, Башсельскосоюз, Башсельхозснаб, Уфимский хлебозавод, Трест хлебопечения. Параллельно участвовал в мужском вокальном квартете - сначала любительском, позднее в составе филармонии. Также пел в хоре, в том числе исполняя партию Евгения Онегина. Квартет часто выступал на радио. В июле 1937 года арестован по обвинению в «умышленном занижении планов по выпечке хлеба с целью создания очередей в городе». После длительных ночных допросов подписал признательные показания. Спустя четыре месяца был освобожден под подписку о невыезде, а еще через месяц арестован повторно с тем же обвинением. В общей камере, в которой находилось более двухсот человек, произошла удивительная встреча с отцом, арестованным за антисоветскую пропаганду. В марте 1938 года был освобожден, а в мае суд снял все предъявленные ранее обвинения; после этого сразу же устроился в артель «Пищевик» и спустя четыре года, стал в ней начальником производства. В начале войны, по причине сильной близорукости, не был мобилизован, но, как и многие другие, вступил в тыловое ополчение. В апреле 1943 года по результатам ревизии и вскрытых незначительных нарушений, как бывший белогвардеец, был обвинен «в массовых хищениях», снят с работы и должен был быть отдан под суд, но это не произошло, в связи с получением повестки в военкомат для мобилизации. По результатам комиссии повторно был признан негодным по зрению, после чего устроился на новое место работы - в Башкирский Спирттрест. В это время в составе дополнительного хора выступал в опере «Иван Сусанин», поставленной совместно Башкирским и эвакуированным в Уфу Киевским государственным театром. В 1955 году с братом Федором и внуком Володей на пароходе отправился на родину, где побывали и в Старой Тушке и в Красном Ключе - месте рождения матери. В 1961 году на 77 году жизни умерла мачеха Елизавета Алексеевна, а годом позже супруга - Варвара. В том же году, после 14 лет работы в Спирттресте, вышел на пенсию, незадолго до этого получив характеристику со словами: «Советской власти предан!». Георгий Дмитриевич Исаков умер в 1977 году, похоронен на Южном кладбище.
Трагически сложилась судьба Дмитрия Тихоновича Исакова. Будучи человеком очень религиозным, он остался с Церковью и в те годы, когда это требовало большого мужества. В конце 1830-х гг. он являлся секретарем епархиального управления, а в 1937 году был арестован и расстрелян. Два его сына, рожденных от брака с Елизаветой Алексеевой Блиновой погибли во время Великой Отечественной войны.
Георгий ИСАКОВ
Мои дорогие женщины
Автобиографическая повесть
Я прожил семь десятков лет
И мне всегда везло на женщин,
Не на случайно встреченных, нет,
С такими был я недоверчив.
А на таких, с какими жил,
Как самый близкий человек
По многу зим, по многу лет.
И с сожалением расставался.
Их уважал, ценил, любил.
От них в душе моей остался
Неизгладимый вечный след.
И первая из них - родная мама.
Ее давно, давно уж нет…
Я прожил с нею очень мало:
Лишь самых первых девять лет.
Ее лицо давно забыто,
Но память многое хранит
Того, что с нею пережито
И как свеча в душе горит.
В те годы мы в деревне жили
В далекой вятской стороне,
Среди других как будто были
Мы всех, наверное, бедней.
Я помню ветхую избушку,
Подслеповатых три окна.
В избе ни деда, ни старушки,
И мама - женщина одна.
Чтоб прокормить семью большую,
Отец наш мало дома жил
Избрав профессию сплавную,
Он у купца в Уфе служил.
Домой наведывался редко,
По большей части лишь зимой,
И маме доставалось крепко
С хозяйством справиться одной.
В деревне мало ли работы
У матерей и дочерей.
У нашей - сверх того забота:
Шесть человек поднять детей.
В те годы как себя я помню,
Ребятам было, верно, так:
Ивану - старшему - пятнадцать,
Второму, Федору - двенадцать,
Никите - девять, мне лет шесть,
Анюта бегала не шибко,
А Машенька пищала в зыбке.
Но кроме малых ребятишек
Еще не мало есть забот:
В хлеву корова, шесть овчишек,
За хлевом длинный огород.
И душевой надел земли -
Пять тощих узеньких полосок,
Что за деревнею легли
Вдоль лога, где-то на откосах.
Сюда однажды я принес
Сестру - зареванную Машу,
Когда здесь мама жала рожь,
На небольшой полоске нашей,
Она присела на меже
И грудь свою дала девчонке,
А я, схвативши мамин серп,
Стал жать, и чиркнул по ручонке
Частица пальца отвалилась,
Едва на кожице держась…
Я поднял рев, что было силы,
А кровь из пальчика лилась.
А мама на ноги вскочила,
Что-то с себя оторвала,
Лист подорожника нашла,
С ним палец крепко закрутила,
И рана скоро зажила.
Но след от этой детской раны
На пальце виден и сейчас.
Он мне мою родную маму
Напоминает каждый раз.
Теперь лишь можно удивляться
Как удавалось ей одной
С такою массой дел справляться,
С такой огромною семьей.
Она всегда была в работе:
С утра всегда квашню творила,
Топила печь, пекла, варила,
На всю семью сама все шила,
Чинила, штопала и мыла,
А летом, как и весь народ
Она полоску нашу жала,
И золоты снопы вязала.
Вела огромный огород.
Сажала лён и коноплю,
Их дергала, сушила, мыла.
Я помню мялку возле бани
Кострику для завалин брали
Где мы сидели и играли.
Зимой в избе на прялке пряла,
Холсты суровые ткала,
Их растирала и белила…
Не знаю лишь когда спала,
А помогать ей кое в чем
Мог только первенец - Ванюша:
А Федор рос озорником
И нашу маму плохо слушал.
Но вот отец увез Ивана,
А через год был Федор взят.
И тут осталась наша мама
С четвёркой маленьких ребят.
Еще бы год и вместе с мамой
Мы оказались бы в Уфе.
Но все прервать тяжелой драмой
Угодно было злой судьбе.
Сперва Анюта заболела -
Пора осенняя была.
Анюта плакала, хрипела,
И замолчала. Умерла.
И мама уж тогда болела,
Но все крепилась, как могла,
А тут вдруг как-то ослабела
И окончательно слегла.
Деревня наша хоть большая,
Но там не только о врачах,
О фельдшере-то знали мало:
Он был от нас в семи верстах.
Там, в волостном селе Рожках,
И кладбище, и церковь были,
Туда везли умерших прах,
Там отпевали, хоронили.
Туда вот маму бы свозить,
Хоть фельдшеру бы показать…
Но лошадь надо попросить,
Кому-то и сопровождать.
А время - вешняя страда:
Навоз, посевы, огороды.
И мать, наверное, тогда
Рвалась туда же, на свободу.
Не удалось побыть в Рожках,
Ей не нашлось туда дороги,
И мать казала нам в слезах
Распухшие, как бревна, ноги.
Мы ногу пальцем нажимали
И ямка долго оставалась.
А мы тогда не понимали,
Как мама Ваню дожидалась.
Он, первенец, пока был дома,
Был утешением её:
Пригож собой, умен и скромен.
И вот два года нет его.
От нас с версту было до Вятки,
И пароходные свистки
Вполне отчётливо и внятно
К нам доносились от реки.
Услышит мама тот свисток,
и нас торопит: «Посмотрите,
Нейдет ли Ванюшка сынок!
Скорей его поторопите».
И так в тоске о малых детях
Ушла она от нас совсем,
Ушла, когда была в расцвете:
Ей было только тридцать семь.
Не помню я ее улыбки!!!
Но помню, как она ласкала,
Как на ножонках детских цыпки
Коровьим маслом растирала.
Все первых детских девять лет
Наполнены ее дыханьем.
Как яркий, тёплый, нежный свет
Она в моем воспоминанье.
Отец, прибыв на срочный вызов,
В живых уж маму не застал,
Он продал всё, что можно было,
И нас с собой в Уфу забрал.
В ту пору жил в Уфе Лысанов,
Лесопромышленник-купец.
Вот у него, верша делами,
Доверенным был наш отец.
Семья Лысанова большая -
Двенадцать человек детей,
И он нужды видать не зная,
Дом занимал большущий с ней.
Теперь на Крупской, номер первый,
Стоит ещё тот самый дом.
Штук двадцать комнат в нем, наверно.
Да был ещё пристрой при нем.
Вот в этом маленьком пристрое,
Где кухня барская была,
Нас, малышей, отец устроил,
А сам отправился на сплав.
Вот так в Уфе мы очутились,
Вся наша детская семья:
За кухней в комнате ютились
Никита, Машенька и я.
В той комнате до нас жила
Христина Егоровна - кухарка,
Еще не старая вдова,
И нас ей, верно, стало жалко.
Вот этой ласковой вдове
Отец оставил нас на время;
Она по доброте своей
Взяла на плечи это бремя.
Здесь прожили мы месяц - два.
Иван и Федор к нам ходили,
Они давно уже служили.
А наша добрая вдова
За нами бережно следила.
Потом хозяин нам отвел
Отдельный домик на заводе.
Отец туда нас перевёл
И добрую Христину вроде.
Лесозавод стоял на Белой,
От центра города верст пять
И центр она не пожалела,
А пожалела нас, ребят.
Здесь с нами год она жила,
К нам, как родная относилась
И даже плакала она,
Узнав, что мачеха у нас
Как будто где-то появилась.
Тогда Ванюша к нам явился
И объявил: «Отец женился!».
И долго я в молитвах детских
Христины имя поминал,
Перечисляя самых близких,
Вслед за отцом и новой мамой,
Ее с любовью называл.
Но вот и мама появилась.
Тут должен честно я сказать
Она не мачехой явилась,
Она всегда была нам мать.
Я прожил с ней двенадцать лет,
А Маша больше, ровно втрое,
И никаких претензий нет
К ней, матери, у нас обоих.
Она пришла к нам из другого,
Совсем нам чуждого бытья.
И вот об этом хоть немного
Теперь поведать должен я.
В тот год, когда отец женился,
Он место службы изменил,
И должен был переселиться
Туда, где он теперь служил -
В Красноуфимск.
Отец и мать тогда решили:
Никиту сдать в ученики
В Уфе, купцу-обувщику,
Меня же отвезли в Байки.
И вот уж я в дороге,
Еду к Блинову - матери отцу
А моему теперь уж деду.
Хотя тогда на самом деле
Он был еще совсем не дед -
Имел лишь сорок с чем-то лет.
И вот в Байках я очутился.
Два года там прожил, учился.
В семье у деда жил как свой,
И много лет уже спустя
Туда я ехал, как домой,
Там не считал себя в гостях.
Но я уж забежал немного
И должен сам себя прервать -
Сейчас мне о семье Блиновых,
О маме надо рассказать.
Ее отец - простой крестьянин,
Он был начитан и умен
И необычными делами
Был широко известен он.
Его отец и дядя были
Не то, что полные купцы,
Но далеко не бедно жили
И были умные дельцы.
Зимой они купцам скупали
Зерно, пеньку, мочало, мед,
А летом на баржах сплавляли
В Уфу, пока не встанет лед.
Конечно, свой посев держали,
Имели скот и рысаков.
Луга и лес арендовали,
Порой держали батраков.
Они все были староверы,
Религиозны с давних пор,
И часто по вопросам веры
Вели ожесточенный спор.
Алеша умным парнем рос,
Был любознательным без меры
И занимал его вопрос:
Где ж истина в вопросах веры.
Где правильный ответ найти,
Такой, чтоб Богу был угоден?
И он решил за ним пойти
В Иерусалим, на гроб Господен.
Тогда он только что женился,
Имел от роду двадцать лет.
И он в далекий путь пустился,
В такой не всякий бы решился,
Хотя б он был и мудр и сед.
А старики не возражали,
Собрали денег на дорогу,
И всем селеньем провожали,
Усердно помолившись Богу.
До цели наш герой добрался,
И целый месяц прожил там,
И с патриархом сам встречался,
С ним вел беседу по душам.
А в день Христова воскресенья
В огромном храме он стоял.
В толпе молящихся с волненьем,
Как все, он чудо наблюдал.
Святой огонь с небес спустился,
Зажег свечу пред алтарем
И от свечи к свече потом
По храму он распространился,
И загорелся на свечах
У богомольцев на руках.
Они им к телу прикасались,
Но тем огнем не обжигались.
И в подтвержденье Алексей
Привез огарки тех свечей.
Об этом чуде я слыхал,
Когда в Байках еще живал.
Вот возвратился он в Россию,
Поехал в Петербург, в Синод.
Потратил там немало силы,
Чтоб толком завершить поход.
В старинных книгах там копался,
Ища ответ на свой вопрос,
С митрополитами встречался,
Благословенье их увез.
И, наконец, в Уфу прибыв,
Предстал пред здешним архиереем,
Его немало удивив,
Своим не юношеским рвеньем.
Возвратясь домой со славой,
Весь свой род довольно скоро
Повернул он в православье
Без особых драм и споров.
В годы те в Уфе, в соборе
Нередко диспуты бывали.
Там, с духовенством жарко споря,
Старообрядцы воевали.
И бывало так случалось,
Что отцам миссионерам
Победить не удавалось
Ветеранов старой веры.
Архиерей теперь нередко
Блинова в помощь вызывал,
И он находчиво и метко
Старообрядцев разбивал.
Так юный Алексей Григорьич
Известность громкую снискал.
Он в людях, с кем бы не встречался,
Лишь уваженье вызывал.
И не только как паломник,
Энтузиаст-мессионер:
В делах совсем другого рода
Он так же подавал пример.
Стал получать литературу
И с интересом изучать,
О том, как общую культуру
В деревне надо поднимать.
И чтоб скорей поднять хозяйство,
Дорогу новому открыв,
Образовал он для крестьянства
Кредитный кооператив.
Задача кооператива -
Крестьянам ссуду выдавать,
Рабочий скот, сельхозмашины
Для них ввозить и продавать
И тем хозяйство поднимать.
Блинов, бессменный председатель,
Поставил дело в нем неплохо,
И скоро в этом дальнем крае
Исчезли дедовские сохи.
Взамен их появились всюду
Плуги и бороны зиг-заг,
И сеяли уже не худо.
Сам изучал он пчеловодство
И много нового в нем ввел:
Сломавши дедов руководство
Пчел из колодин и дуплянок
Он первый в ульи перевел.
И вот на пасеку Блинова
Поехали со всех сторон
Знакомиться с наукой новой
И пчеловод, и агроном.
Своим новаторский подходом
Он далеко известен стал,
В управе земской пчеловодам
На курсах лекции читал.
Советская литература
О пчеловодстве тех времен
Блинова имя сохранила:
Как о новаторе культурном
Упоминается о нем.
Когда я к ним в Байки приехал,
Блинов был там уж знаменит.
С людьми общителен, приветлив,
И дом его для всех открыт.
Кооператор-предводитель,
И знаменитый пчеловод,
Больницы, школы попечитель,
Еще какой-то представитель -
Он за собою вел народ.
Был ли богат он, я не знаю,
Но выглядел не бедняком:
Имел два дома на усадьбе,
Один поменьше шел в наем.
В другом, на каменном подвале,
Жил сам. Стоял дом на углу.
Таких домов еще едва ли
С десяток было по селу.
Пред домом улица и площадь,
Здесь самый центр всего села.
Квартира - городской не проще,
Высоко наверху была.
Большая кухня и пять комнат
Обильны светом и теплом,
Но жили здесь довольно скромно:
Все в кухне за одним столом
Семьею дружною сидели,
С прислугой вместе пили-ели.
Две спальни - женская, мужская,
Ребята на полу в ней спали.
Столовая, гостиный зал,
Они обычно пустовали,
Столы и стулья в них стояли.
Богатой обстановки нет -
Ни мягких стульев, ни зеркал,
А в пятой - дедов кабинет,
Он в нем работал, в нем и спал.
Вверху, со стороны двора,
Вдоль дома крытая терраса.
Два входа в дом через нее,
И чтобы на нее подняться,
Две лестницы в концах ее
Устроены ступенек в двадцать.
Прямая, строгая одна,
В переднюю часть дома
Парадно с улицы вела,
А со двора для обихода
В два марша лестница была.
Здесь и внизу и наверху,
Владенья бабушки-хозяйки.
Хоть «бабушки», но не старушки.
Чуланы, погреб, сундуки,
Запасы всякие еды,
Горшки, корчаги и кадушки.
Да сбоку - городской предмет:
Вполне опрятный туалет.
Низ дома - каменный подвал,
В нем три отдельных помещенья.
На площадь дверью - кладовая,
Хранилось в ней свое именье:
Мед, пчеловодный инвентарь,
Да скраб различный деревенский,
И то, что так ценилось встарь -
Сундук с приданым женским.
На улицу - дверь магазина.
Мануфактурой торговал
Из Аскина села в нем Шахов,
Открыв в Байках свой филиал.
Он здесь приказчика держал.
И съемный дом у деда
С семьей приказчик занимал.
В надворной части помещенье
Являлось как бы мастерской,
Хотя по правде-то с сомненьем
Ей титул можно дать такой.
В нее был вход и со двора,
И сверху лестницей из спальни,
В которой наша детвора
Да бабушка Матрена спали.
Там только летом занимались
Изготовлением вощины
В неделю раз своя семья
По преимуществу «мужчины»,
Среди которых был и я.
Искусственная же вощина
Здесь в обиход с тех пор вошла,
Как деда инициатива
Пчел в ульи всех перевела.
Здесь пчеловоды воск сдавали -
Сырьем он на вощину шел -
Взамен вощину покупали,
Как очень нужную для пчел.
А во дворе к стене подвала
И дальше тесно размещалось
Все, что в хозяйстве полагалось:
Амбары, два под общей крышей,
Меж ними - разный инвентарь,
Потом опять под общей крышей
Конюшни, хлевы, сеновал.
И там же справа был тот дом
Который шел тогда в наем.
Верстах в пятнадцати иль далее
Имел дед с младшим братом лес.
Там пасеку они держали,
Известную на весь уезд.
Не отставая от людей,
Имел посевы и покосы,
Пять-шесть рабочих лошадей,
Да для разъезда пару прочих.
Храня традиции отца,
Он старых дел не оставлял:
По договору для купца
Пеньку и хлеб заготовлял.
При этом жили очень скромно,
Весь обиход был в доме прост,
Семья была религиозна -
Всегда держала строго пост.
Не помню я, чтоб здесь бывали
Большие сборища гостей,
Чтоб веселились, пировали -
Не помню шумных, пьяных дней.
Когда родные приходили,
Как гости или невзначай,
Спиртного, кажется, не пили,
А пили только с медом чай.
И только в праздники бывало,
Что мед в бочонке здесь бродил,
Его радушно подавали
Тому, кто гостем в дом входил.
Простое было угощенье:
Ватрушки, шаньги, пироги,
Да деревенское соленье -
Капуста огурцы, грибы.
Грибов здесь было очень много,
Солили их на целый год,
В Уфу нам зимнею дорогой
Их привозили чуть не воз.
Сам дед, не пил и не курил,
Он был общителен и весел,
Поговорить с людьми любил,
Как собеседник - интересен.
В семье у деда девять душ -
Он чадолюбия не чужд:
Всего детей имел двенадцать,
В живых только шесть-
Три дочери, три сына есть.
Дочь старшая теперь не здесь.
Она, ведь, мачеха моя,
Взамен ее теперь здесь я.
Так вот, нас шестеро детей
Сам дед с женой, да мать его.
Вот девять душ и есть всего.
Дочь старшая - Елизавета,
Что стала матерью моей,
Была на много старше этих,
Потом родившихся детей.
Понятно, старшая сестра
Для них хорошей нянькой стала,
И вместе с матерью она
Сестер и братьев поднимала.
Да мать неграмотна была,
И вся в хозяйство погрузилась,
А Лиза года три училась,
К письму и чтенью пристрастилась,
Была довольно развита
И в этом смысле для детей
Вполне в наставницы годилась.
Она была религиозна,
Трудолюбива и скромна,
И с возрастом вполне серьезно
Себя ребятам отдала.
Отца же Лиза обожала,
И ум и правду видя в нем,
Ему в работе помогала -
Была его секретарем.
И Лизой в доме дорожили
Отец и мать, и малыши.
Родители ее любили,
А те не чаяли души.
Конечно, Лизиной руки
Не раз поклонники искали,
Но Лизу, верно, женихи
Не очень интересовали.
Отец и мать ей цену знали,
За дочь свою спокойны были,
С ней расставаться не желая,
С замужеством не торопили.
И так она в отцовском доме
До двадцати трех лет жила,
О лучшей не мечтала доле,
Спокойна, счастлива была.
И только жертвенное чувство
Служить сиротам до конца
Заставило ее решиться
Пойти за нашего отца.
В заботе о душе своей,
Желая быть угодной Богу,
Она, тая в душе тревогу,
Пошла на пятерых детей.
«Пошла на пятерых детей!» -
Вот так тогда в Байках считалось,
Хотя по правде-то при ней
Одна лишь Маша оставалась,
Ведь трое старших сыновей
Уже давно отдельно жили
У тех торговцев, где они
Тогда учились и служили.
А я, как видишь, мой читатель,
Уже Байкинский обитатель.
Но в самом деле было ей,
Конечно страшно расставаться
С семьей любимою своей
И в неизвестность отправляться.
Ведь только взять сомненья эти:
Как жить, быть может целый век,
В чужой семье, чужие дети,
И муж - что он за человек?
Он был почти что неизвестен:
Его представил им в тот год
Дмитриев - крестьянин местный,
Давно знакомый пчеловод.
А у него отец наш жил
Ведя зимой там заготовку.
Дмитриев его любил
За трезвость, честность, за сноровку.
Вот от него было известно:
Жених не курит и не пьет
В быту и в службе безупречно
Со всех сторон себя ведет.
Как и она религиозен,
В работе - опытен, умен,
И вообще благонадежен.
Вдобавок внешне недурен,
Высок и строен, аккуратен,
Всегда подтянут, свеж и чист
Как говорят - аккуратист.
Что он постарше - что ж бывает,
Ведь это вовсе не беда:
Лишь уваженье вызывает
Его густая борода.
Все это в жизни подтвердилось,
И жить бы им да поживать,
Но и другое в нем открылось,
Что стало с первых дней мешать.
Он в жизни шел большим трудом
И кажется достиг венца:
Начавши путь свой бурлаком,
Он стал доверенным купца.
Почти неграмотен,
Учился всего один лишь только год,
Но очень быстро научился
Вести дела: приход - расход.
Он научился вести дела, приход-расход,
Сам подбирал себе народ,
Им управлял, заготовлял
Сто тысяч бревен каждый год,
Сплавлял на Волгу, продавал -
Была в нем деловая хватка,
И выручку купцу сдавал
Всю до копейки, без остатка.
И шла среди купцов молва
О нем, как о явленье редком,
Что золотая голова:
Не пьет и дело знает крепко,
Религиозен, моралист
И безупречно в деле чист:
Сам взяток сроду не берет
И никому их не дает,
Ворочая таким добром,
Себе не нажил даже дом.
Все это было очень лестно.
Отец об разговорах знал
И сам себя в душе, известно,
Он очень сильно уважал.
И в отношении к семье
В нем вырастали непомерно
Абсолютизм и деспотизм,
Хоть слов таких не знал он, верно.
Он нас по-своему любил,
Семье все силы отдавая,
Но жить с ним вместе мы могли,
Его лишь волю признавая.
Он возражений не терпел
Чтоб было все как он хотел,
В религиозном увлеченьи
Отец почти фанатик стал,
Кроме церковного ученья
Других идей не признавал.
Большими ставших их ребят
Тянуло в люди, к молодежи,
Но кроме школы - никуда,
В субботу - в церковь, завтра тоже.
На тех, же кто посмел нарушить
Им заведенный домострой
Он мог неистово обрушить
Потоки брани, даже бой.
«Аккуратист» - вот это слово
Я слышал только от него,
Он весь порядок обихода
Любовно вкладывал в него.
Он был предельно аккуратен
В одежде, в обуви, в вещах,
И не терпел ни дыр, ни пятен,
Ни упущений в мелочах.
Он не терпел, когда роняли
Из рук какой-нибудь предмет,
И что-то били, что-то рвали -
Уж тут не мил и белый свет!
Любой пустяк, ребячья шалость,
Могли в нем вызвать шум и гром,
И вся семья тогда сжималась,
Унылым становился дом.
Вот эта страшная черта
В его характере, губила
Сердечность милого отца
И душу добрую сушила.
Три старших брата возвращались
Еще в отцовскую семью.
Но быстро с нею расставались,
Чтобы налаживать свою.
И я чуть на ноги поднялся,
В тревожную уехал даль,
Лишь на полгода возвращался
И позже жить отдельно стал.
Но каково же было маме
С ним рядом много лет прожить
Когда ее самосознанье
Он начал с первых дней давить?
Особенно, тогда вначале:
Ведь там у них в родной семье
Ни на кого так не кричали,
Отца и мужа уважали,
И жили в мирной тишине.
А тут - попреки, оскорбленья
Их невозможно перечесть.
Лишь вера в Бога и терпенье
Ей помогли все перенесть.
Прожив с ним долгие года,
Мать много горя испытала,
Но ни на ком из нас она
Своих невзгод не вымещала,
Она на брань не отвечала,
И не ругалась никогда.
А лишь подавленно молчала,
Или поплачет иногда.
Она родила шесть детей,
С двумя я нянчился немало,
А остальных поднять скорей
Мария наша помогала
И много мачехе своей
Маруся в жизни помогала.
Она позднее, став взрослей,
Для матери опорой стала.
Надо сказать, что постарев,
Отец немного стал смягчаться,
И крики бранные в семье
Пореже стали раздаваться.
Быть может в доме бы совсем
Не стало ругани напрасной,
Но жизнь готовила меж тем
Удар нежданный и ужасный.
За что судьбою уготован
Такой удар был старику?
Он был внезапно арестован
И ночью увезен в тюрьму.
То был жестокий год репрессий,
Людей хватали без суда
И люди гибли там без вести,
Так и отец погиб тогда.
Неведома его могила,
Не знаем, как он умирал,
Но несомненно, все что было,
Он перед смертью осознал.
Последним я десяток дней
Был с ним пред вечною разлукой.
Тогда о детях, о жене
Он вспоминал с тоской и мукой.
Он жил тогда еще надеждой,
Что все окончится добром,
И он, смягчившийся и нежный,
К родной семье вернется в дом.
Но злой судьбою решено
Всему иначе завершиться,
К родной семье не суждено
Ему уж было возвратиться.
Надежды лопнули совсем,
И дух отчаяньем смутился,
Как будто бедный наш отец
Живым в могиле очутился.
Один, больной, не понимал
За что так страшно пострадал,
Душой немыслимо страдая,
Он где-то жизнь свою порвал.
Так страшен был его конец!
И я шепчу в сметеньи духа:
Земля тебе пусть будет пухом.
Семья была потрясена
Столь неожиданным арестом,
Но жизнь сама собою шла
И скоро стало все на место.
Жена сначала поджидала
Не возвратится ль он домой,
Потом со вздохом записала
Имя его за упокой
И до конца, пока жила,
Его в молитвах поминала.
Она безхитростно, спокойно
Семьею стала управлять.
Возможно, было б ей и трудно:
Когда б не было у нее -
В семье помощника и друга.
То наша Машенька была.
Уж ей тогда за тридцать было,
Она давно уже служила,
А дома все она вела.
И в эту тягостную пору,
Сильней, чем в прошлые года,
Она надежною опорой
Во всем для матери была.
Ребята все уж подросли -
Три дочери уже служили.
И только младшая да сыновья,
Еще на иждивении были.
Жить можно было бы неплохо,
Но шла уж новая беда
Неумолимо и жестоко
Пришла кровавая война.
Растила мать двух сыновей -
Свою любовь и утешенье.
Гордиться можно было ей
Умом ребят и поведеньем.
Один уже преподавал
И скоро должен был жениться.
Другой старшого догонял
Уж в техникум пошел учиться.
Но вот ушел на фронт один,
А через год другого взяли
И много матери седин
Добавилось тогда в печали.
А скоро страшные пакеты
Прислали с вестью роковой:
Нет сыновей уже на свете -
Погиб один, потом другой.
Лишь время в промысел небес,
Надеясь так найти награду,
Могла бедняжка перенесть
И эту страшную утрату.
А жизнь все двигалась вперед,
И заглушала боль и муки.
Своим порядком, в свой черед
У мамы появились внуки.
И им все силы отдавая,
Теперь для них она жила.
Больших невзгод уже не знала,
Среди них счастлива была.
Потом старушка заболела
И как душою не хотела
Уже подняться не могла.
И так среди детей и внуков,
Проживши семьдесят шесть лет,
Преодолев земные муки,
Ушла спокойно на тот свет.
Мы с ней всегда друзьями были,
А с возрастом еще дружней,
Она нас как родных любила,
Не меньше, чем своих детей.
Она уж глаз не открывала,
Когда я тихо подошел.
Одна сестра ей прошептала:
«Ты слышишь, мама, кто пришел?».
Она глаза еще открыла,
Хоть смерть была уж за порогом,
И так тепло проговорила:
«Георгий! Живи с Богом!».
И уж навек глаза закрыла.
И я живу ее заветом,
Живу, душой не унывая,
И ей шепчу всегда с приветом:
«Покойся, мама дорогая!».
Автобиографическая поэма «Мои дорогие женщины»
Георгия Исакова
Янина СВИЦЕ
При публикации поэтических подборок в «Истоках», в серии «Антология русской поэзии Башкортостана XIX - начала XX вв.» были представлены стихотворения, напечатанные различных уфимских периодических изданиях, сборниках или вышедших в виде отдельных книг. В этом же номере читатели еженедельника могут познакомиться с поэмой уфимца Георгия Дмитриевича Исакова (1899-1977), до этого никогда не публиковавшейся и хранившейся в семейном архиве.
Об этой поэме я узнала середине 2000-х когда собирала материал для будущей книги по истории Бирского женского Свято-Троицкого монастыря. Как и все другие обители Уфимской губернии, в середине 1920-х годов монастырь был закрыт, а в его стенах была размещена тюрьма НКВД. Монахини, поселившиеся в Бирске, кто где смог (в землянках, у родственников, снимая какие-то углы), сохранили иноческую общину, и ее до самой своей смерти в 1936 году возглавляла последняя настоятельница монастыря - игуменья Феофания (Морозова). До 1937 года у общины был молельный дом, службы в нем совершали священники общины. Одним из них был Алексей Григорьевич Блинов (1865-1937) - человек удивительного мужества, достоинства и необычной судьбы. Кто-то мне подсказал, что в Уфе живет его потомок, и так я познакомилась с его правнуком - Игорем Геннадьевичем Блиновым. Многие годы он занимается поиском сведений о своих родственниках, и стал своеобразным центром объединения рода Блиновых. Игорь Геннадьевич познакомил меня не только со старинными документами и фотографиями, но и литературным наследием семьи - воспоминаниями Константина Алексеевича Блинова (1895-1995) и поэмой Георгия Дмитриевича Исакова.
Так как Блиновы являются одними из главных персонажей поэмы Георгия Исакова, расскажу о них подробнее. И кроме того это станет пояснением к событиям описанным в этом произведении.
Блиновы происходят из старинного, и когда-то очень большого села Байки, расположенного в живописной горно-лесной местности, в нынешнем Караидельском районе нашей республики. Основанное в середине XVIII века к началу XX в. Байки, превратились в крупное торгово-промышленное село, волостной центр. В 1917 году было принято решение о предании ему статуса уездного города, но осуществить это не успели. Оборот хлебной байкинской биржи составлял более 1 млн. пудов в год (для сравнения в Бирске он составлял 2 млн. пудов). В селе действовало несколько мельниц, мастерские по изготовлению металлической утвари, мебели, изделий из дерева, по переработке масла, овчин, кожи, шерсти, пеньки и др. В году действовали три ярмарки. Было построено много каменных зданий - жилые дома, лавки, торговые ряды, земская школа и двухэтажная больница. В доме попечительства действовала библиотека, и был зрительный зал на 150 мест, где местная интеллигенция устраивала вечера, ставила любительские спектакли. В Байках была большая каменная Михаило-Архангельская церковь, построенная в 1822 году.
В Байках было несколько крестьянских семей, считавшихся основателями села, к ним принадлежали и Блиновы. Фома Блин участвовал в пугачевском восстании, за что его с башкирами отправляли в Уфу. Его сын Петр (1770-1857) сражался в Отечественной войне 1812 года и возвратился с нее инвалидом на костылях. Пока не подросли его сыновья Максим и Яков семья была очень бедной. Максим Петрович Блинов (1805-1890) женился на девушке из старообрядческой семьи Татьяне Григорьевне Козловой. Женщина энергичная, волевая и обладавшая довольно крутым нравом, она создала сильную работоспособную семью, которая из безлошадных постепенно крепко стала на ноги, а все ее четыре их сына - Савватий, Григорий, Николай и Петр «вышли в люди». В центре села до сих пор сохранились большие на каменных основаниях дома, когда то принадлежавшие Блиновым. Во второй половине XIX - начале XX вв. Россия переживала промышленный подъем, и многие упорно трудившиеся крестьяне получили возможность торговать, создавать ремесленные предприятия и крупные сельские хозяйства, в которых применялась новейшая техника. У одного из сыновей Максима и Татьяны Блиновых - Григория Максимович был дом в Байках и обширное хозяйство, включавшее около 100 десятин земли. Алексей Григорьевич Блинов, родившийся в 1865 году, закончил Бирское городское училище, и был достаточно образованным для своего времени человеком - много читал, особенно богословские книги, а тексты Священного Писания знал почти наизусть. В молодости ему даже удалось совершить паломничество в Иерусалим ко Гробу Господню. Верующий, высокодуховный человек, он был так же зажиточным, прогрессивным сельским хозяином, основателем одного из первых крестьянских кооперативов. Алексей Григорьевич Блинов был известным пчеловодом-новатором, разработавшим новые методы содержания пчел, которые применяются до сих пор как «методы Блинова». Даже в советском «Календаре пчеловода», изданном в 1951 в разделе “Выдающиеся пчеловоды России” есть статья, посвященная А.Г. Блинову, помещен его портрет и это не смотря на то, что в 1937 году он был расстрелян как «враг народа».
В предреволюционные годы А.Г. Блинов вел активную общественную и церковно-общественную жизнь. Участвовал в диспутах со старообрядцами, после февральской революции в августе 1917 был делегатом на епархиальном съезде духовенства и мирян, избиравших депутатов на поместный собор. В 1923 г. в жизни Алексея Блинова произошло важнейшее событие - он принял сан священника. Это было итогом его многолетних духовных поисков и поступком глубоко верующего, мужественного человека, ставшего священником в период гонений на Церковь, которые начались с самого прихода к власти большевиков.
Служил священником в родном селе Байки, затем в Бирске, в 1929 был арестован и приговорен к ссылке в Бугульму, там еще раз арестован, после освобождения из заключения, вернулся опять в Бирск. 1937 год стал апогеем небывалых гонений против православной церкви. Практически все священники еще находившиеся в это время на свободе были арестованы; арестовывались монашествующие, члены церковных советов, прихожане, многие из них были расстреляны. Хотя о. Алексею Блинову в это время было уже 72 года, 23 июля 1937 года был арестован, и после непродолжительного следствия в Уфе 24 ноября 1937 года расстрелян.
У Алексея Григорьевича Блинова было шесть детей, которые все родились в селе Байки. В 1909 году его старшая дочь Елизавета совершила поступок удививший многих. Привлекательная далеко не бедная девушка, она вышла замуж за вдовца с пятью детьми - за Дмитрия Тихоновича Исакова (1872-1937). Происходивший из крестьян к этому времени он стал уже довольно состоятельным подрядчиком, занимавшимся сплавом леса по реке Уфе. После бракосочетания Исаковы поселились в Уфе. Семейную жизнь ее нельзя было назвать легкой. При многих достоинствах: «…не курит и не пьет в быту и в службе безупречно со всех сторон себя ведет, как и она религиозен, в работе - опытен, умен..», Д.Т. Исаков обладал тяжелым властным характером, от которого страдали и дети и жена. К своим приемным детям Елизавета Алексеевна относилась с большой любовью, о чем с благодарностью и признательностью затем напишет в своей поэме ее пасынок - Георгий Дмитриевич Исаков. Он часто и подолгу жил в Байках в доме приемного деда - Алексей Григорьевича Блинова, об этом так же будет сказано в поэме.
Если уфимских Блиновых я знаю достаточно давно, то с правнуком Георгия Исакова - Евгением Софроновым, по интернет переписке познакомилась совсем недавно. Он прислал мне фотографии, написанную им биографию прадеда, а так же сообщил о том, что сохранились две толстые тетради дневников Г.Д. Исакова (по ним и была составлена биография), которые он планирует издать отдельной книгой. По сведениям Евгения Софронова - Георгий Дмитриевич Исаков родился 11 апреля (29 марта по ст. стилю) 1899 года в деревне Старая Тушка Вятский губернии. Его отец Дмитрий Тихонович родом из крестьян, в молодости был бурлаком, но впоследствии смог стать доверенным у одного из лесопромышленников. Дмитрий Тихонович Исаков не пил, не курил, был религиозен. К церкви приобщились и дети (в семье было шестеро детей) - Георгий с детства пел в церковном хоре. Так отцу почти постоянно приходилось жить в Уфе, мать одна растила детей и занималась хозяйством. Она умерла, когда Георгию было 9 лет, после чего семья перебралась в Уфу. Весной 1909 года Г.Т. Исаков женился на 24-летней Елизавете Алексеевне Блиновой из села Байки. Там, у ее родителей, в большой и новой для него семье, Георгий впоследствии часто проводил каникулы, вместе со всеми участвуя в различных полевых работах.
Весной 1911 года мальчик окончил начальную школу и уехал в Красноуфимск - к отцу и мачехе (которая стала для него второй мамой) и поступил в Красноуфимское промышленное училище. Здесь он продолжил петь в церковном хоре. В 1914 году семья вернулась в Уфу, где призвали на войну старших братьев. Георгий с 1914 по 1918 год учился в Уфимском реальном училище, параллельно, закончив курсы по обслуживанию сельхозмашин и проработав в разных местах губернии, в том числе в усадьбе Аксаковых. Летом 1918 года устроился в Уфимскую контрольную палату, вместе с которой, в связи с приближением к Уфе большевиков, был эвакуирован в Омск. По роду своей деятельности, участвовал в проверке золотого запаса России, вывезенного чехами из Казани.
В марте 1919 года, по приказу Колчака «О мобилизации интеллигенции» был призван в белую армию - направлен в Екатеринбург в учебно-инструкторскую школу, после которой, в звании портупей-юнкера стал командиром взвода в 51 стрелковом полку. В сентябре того же года, во время наступления возле станции Лебяжье, был ранен в ногу, попал в госпиталь, после чего получил отпуск и отправился в Иркутск, зная, что там так же в эвакуации находится дед - Алексей Григорьевич Блинов. В Иркутске работал на железнодорожной станции, после прихода Красной армии участвовал в переписи населения. Вскоре, как бывший участник белого движения, был помещен в концентрационный лагерь и в апреле 1920 года через Красноярск и Омск направлен в товарном вагоне, среди прочих заключенных, в Челябинск. В лагере стал участником самодеятельности - пел в хоре, который выступал, в том числе, и в городском театре.
В феврале 1921 года был перевезен в Екатеринбург, а еще спустя два месяца освобожден и в 1922 году вернулся в Уфу - в семью отца. В Уфе был прихожанином Ильинской церкви, где и познакомился со своей будущей супругой - Варей Горской. Через некоторое время молодые люди зарегистрировали брак, но не жили совместно пока не обвенчались в июне 1922 года, в 1927 году у них родилась дочь Софья. С 1922 по 1937 работал экономистом в плановых отделах разных учреждений, таких как: Рауполсплав, Башсельскосоюз, Башсельхозснаб, Уфимский хлебозавод, Трест хлебопечения. Параллельно участвовал в мужском вокальном квартете - сначала любительском, позднее в составе филармонии. Также пел в хоре, в том числе исполняя партию Евгения Онегина. Квартет часто выступал на радио. В июле 1937 года арестован по обвинению в «умышленном занижении планов по выпечке хлеба с целью создания очередей в городе». После длительных ночных допросов подписал признательные показания. Спустя четыре месяца был освобожден под подписку о невыезде, а еще через месяц арестован повторно с тем же обвинением. В общей камере, в которой находилось более двухсот человек, произошла удивительная встреча с отцом, арестованным за антисоветскую пропаганду. В марте 1938 года был освобожден, а в мае суд снял все предъявленные ранее обвинения; после этого сразу же устроился в артель «Пищевик» и спустя четыре года, стал в ней начальником производства. В начале войны, по причине сильной близорукости, не был мобилизован, но, как и многие другие, вступил в тыловое ополчение. В апреле 1943 года по результатам ревизии и вскрытых незначительных нарушений, как бывший белогвардеец, был обвинен «в массовых хищениях», снят с работы и должен был быть отдан под суд, но это не произошло, в связи с получением повестки в военкомат для мобилизации. По результатам комиссии повторно был признан негодным по зрению, после чего устроился на новое место работы - в Башкирский Спирттрест. В это время в составе дополнительного хора выступал в опере «Иван Сусанин», поставленной совместно Башкирским и эвакуированным в Уфу Киевским государственным театром. В 1955 году с братом Федором и внуком Володей на пароходе отправился на родину, где побывали и в Старой Тушке и в Красном Ключе - месте рождения матери. В 1961 году на 77 году жизни умерла мачеха Елизавета Алексеевна, а годом позже супруга - Варвара. В том же году, после 14 лет работы в Спирттресте, вышел на пенсию, незадолго до этого получив характеристику со словами: «Советской власти предан!». Георгий Дмитриевич Исаков умер в 1977 году, похоронен на Южном кладбище.
Трагически сложилась судьба Дмитрия Тихоновича Исакова. Будучи человеком очень религиозным, он остался с Церковью и в те годы, когда это требовало большого мужества. В конце 1830-х гг. он являлся секретарем епархиального управления, а в 1937 году был арестован и расстрелян. Два его сына, рожденных от брака с Елизаветой Алексеевой Блиновой погибли во время Великой Отечественной войны.
Георгий ИСАКОВ
Мои дорогие женщины
Автобиографическая повесть
Я прожил семь десятков лет
И мне всегда везло на женщин,
Не на случайно встреченных, нет,
С такими был я недоверчив.
А на таких, с какими жил,
Как самый близкий человек
По многу зим, по многу лет.
И с сожалением расставался.
Их уважал, ценил, любил.
От них в душе моей остался
Неизгладимый вечный след.
И первая из них - родная мама.
Ее давно, давно уж нет…
Я прожил с нею очень мало:
Лишь самых первых девять лет.
Ее лицо давно забыто,
Но память многое хранит
Того, что с нею пережито
И как свеча в душе горит.
В те годы мы в деревне жили
В далекой вятской стороне,
Среди других как будто были
Мы всех, наверное, бедней.
Я помню ветхую избушку,
Подслеповатых три окна.
В избе ни деда, ни старушки,
И мама - женщина одна.
Чтоб прокормить семью большую,
Отец наш мало дома жил
Избрав профессию сплавную,
Он у купца в Уфе служил.
Домой наведывался редко,
По большей части лишь зимой,
И маме доставалось крепко
С хозяйством справиться одной.
В деревне мало ли работы
У матерей и дочерей.
У нашей - сверх того забота:
Шесть человек поднять детей.
В те годы как себя я помню,
Ребятам было, верно, так:
Ивану - старшему - пятнадцать,
Второму, Федору - двенадцать,
Никите - девять, мне лет шесть,
Анюта бегала не шибко,
А Машенька пищала в зыбке.
Но кроме малых ребятишек
Еще не мало есть забот:
В хлеву корова, шесть овчишек,
За хлевом длинный огород.
И душевой надел земли -
Пять тощих узеньких полосок,
Что за деревнею легли
Вдоль лога, где-то на откосах.
Сюда однажды я принес
Сестру - зареванную Машу,
Когда здесь мама жала рожь,
На небольшой полоске нашей,
Она присела на меже
И грудь свою дала девчонке,
А я, схвативши мамин серп,
Стал жать, и чиркнул по ручонке
Частица пальца отвалилась,
Едва на кожице держась…
Я поднял рев, что было силы,
А кровь из пальчика лилась.
А мама на ноги вскочила,
Что-то с себя оторвала,
Лист подорожника нашла,
С ним палец крепко закрутила,
И рана скоро зажила.
Но след от этой детской раны
На пальце виден и сейчас.
Он мне мою родную маму
Напоминает каждый раз.
Теперь лишь можно удивляться
Как удавалось ей одной
С такою массой дел справляться,
С такой огромною семьей.
Она всегда была в работе:
С утра всегда квашню творила,
Топила печь, пекла, варила,
На всю семью сама все шила,
Чинила, штопала и мыла,
А летом, как и весь народ
Она полоску нашу жала,
И золоты снопы вязала.
Вела огромный огород.
Сажала лён и коноплю,
Их дергала, сушила, мыла.
Я помню мялку возле бани
Кострику для завалин брали
Где мы сидели и играли.
Зимой в избе на прялке пряла,
Холсты суровые ткала,
Их растирала и белила…
Не знаю лишь когда спала,
А помогать ей кое в чем
Мог только первенец - Ванюша:
А Федор рос озорником
И нашу маму плохо слушал.
Но вот отец увез Ивана,
А через год был Федор взят.
И тут осталась наша мама
С четвёркой маленьких ребят.
Еще бы год и вместе с мамой
Мы оказались бы в Уфе.
Но все прервать тяжелой драмой
Угодно было злой судьбе.
Сперва Анюта заболела -
Пора осенняя была.
Анюта плакала, хрипела,
И замолчала. Умерла.
И мама уж тогда болела,
Но все крепилась, как могла,
А тут вдруг как-то ослабела
И окончательно слегла.
Деревня наша хоть большая,
Но там не только о врачах,
О фельдшере-то знали мало:
Он был от нас в семи верстах.
Там, в волостном селе Рожках,
И кладбище, и церковь были,
Туда везли умерших прах,
Там отпевали, хоронили.
Туда вот маму бы свозить,
Хоть фельдшеру бы показать…
Но лошадь надо попросить,
Кому-то и сопровождать.
А время - вешняя страда:
Навоз, посевы, огороды.
И мать, наверное, тогда
Рвалась туда же, на свободу.
Не удалось побыть в Рожках,
Ей не нашлось туда дороги,
И мать казала нам в слезах
Распухшие, как бревна, ноги.
Мы ногу пальцем нажимали
И ямка долго оставалась.
А мы тогда не понимали,
Как мама Ваню дожидалась.
Он, первенец, пока был дома,
Был утешением её:
Пригож собой, умен и скромен.
И вот два года нет его.
От нас с версту было до Вятки,
И пароходные свистки
Вполне отчётливо и внятно
К нам доносились от реки.
Услышит мама тот свисток,
и нас торопит: «Посмотрите,
Нейдет ли Ванюшка сынок!
Скорей его поторопите».
И так в тоске о малых детях
Ушла она от нас совсем,
Ушла, когда была в расцвете:
Ей было только тридцать семь.
Не помню я ее улыбки!!!
Но помню, как она ласкала,
Как на ножонках детских цыпки
Коровьим маслом растирала.
Все первых детских девять лет
Наполнены ее дыханьем.
Как яркий, тёплый, нежный свет
Она в моем воспоминанье.
Отец, прибыв на срочный вызов,
В живых уж маму не застал,
Он продал всё, что можно было,
И нас с собой в Уфу забрал.
В ту пору жил в Уфе Лысанов,
Лесопромышленник-купец.
Вот у него, верша делами,
Доверенным был наш отец.
Семья Лысанова большая -
Двенадцать человек детей,
И он нужды видать не зная,
Дом занимал большущий с ней.
Теперь на Крупской, номер первый,
Стоит ещё тот самый дом.
Штук двадцать комнат в нем, наверно.
Да был ещё пристрой при нем.
Вот в этом маленьком пристрое,
Где кухня барская была,
Нас, малышей, отец устроил,
А сам отправился на сплав.
Вот так в Уфе мы очутились,
Вся наша детская семья:
За кухней в комнате ютились
Никита, Машенька и я.
В той комнате до нас жила
Христина Егоровна - кухарка,
Еще не старая вдова,
И нас ей, верно, стало жалко.
Вот этой ласковой вдове
Отец оставил нас на время;
Она по доброте своей
Взяла на плечи это бремя.
Здесь прожили мы месяц - два.
Иван и Федор к нам ходили,
Они давно уже служили.
А наша добрая вдова
За нами бережно следила.
Потом хозяин нам отвел
Отдельный домик на заводе.
Отец туда нас перевёл
И добрую Христину вроде.
Лесозавод стоял на Белой,
От центра города верст пять
И центр она не пожалела,
А пожалела нас, ребят.
Здесь с нами год она жила,
К нам, как родная относилась
И даже плакала она,
Узнав, что мачеха у нас
Как будто где-то появилась.
Тогда Ванюша к нам явился
И объявил: «Отец женился!».
И долго я в молитвах детских
Христины имя поминал,
Перечисляя самых близких,
Вслед за отцом и новой мамой,
Ее с любовью называл.
Но вот и мама появилась.
Тут должен честно я сказать
Она не мачехой явилась,
Она всегда была нам мать.
Я прожил с ней двенадцать лет,
А Маша больше, ровно втрое,
И никаких претензий нет
К ней, матери, у нас обоих.
Она пришла к нам из другого,
Совсем нам чуждого бытья.
И вот об этом хоть немного
Теперь поведать должен я.
В тот год, когда отец женился,
Он место службы изменил,
И должен был переселиться
Туда, где он теперь служил -
В Красноуфимск.
Отец и мать тогда решили:
Никиту сдать в ученики
В Уфе, купцу-обувщику,
Меня же отвезли в Байки.
И вот уж я в дороге,
Еду к Блинову - матери отцу
А моему теперь уж деду.
Хотя тогда на самом деле
Он был еще совсем не дед -
Имел лишь сорок с чем-то лет.
И вот в Байках я очутился.
Два года там прожил, учился.
В семье у деда жил как свой,
И много лет уже спустя
Туда я ехал, как домой,
Там не считал себя в гостях.
Но я уж забежал немного
И должен сам себя прервать -
Сейчас мне о семье Блиновых,
О маме надо рассказать.
Ее отец - простой крестьянин,
Он был начитан и умен
И необычными делами
Был широко известен он.
Его отец и дядя были
Не то, что полные купцы,
Но далеко не бедно жили
И были умные дельцы.
Зимой они купцам скупали
Зерно, пеньку, мочало, мед,
А летом на баржах сплавляли
В Уфу, пока не встанет лед.
Конечно, свой посев держали,
Имели скот и рысаков.
Луга и лес арендовали,
Порой держали батраков.
Они все были староверы,
Религиозны с давних пор,
И часто по вопросам веры
Вели ожесточенный спор.
Алеша умным парнем рос,
Был любознательным без меры
И занимал его вопрос:
Где ж истина в вопросах веры.
Где правильный ответ найти,
Такой, чтоб Богу был угоден?
И он решил за ним пойти
В Иерусалим, на гроб Господен.
Тогда он только что женился,
Имел от роду двадцать лет.
И он в далекий путь пустился,
В такой не всякий бы решился,
Хотя б он был и мудр и сед.
А старики не возражали,
Собрали денег на дорогу,
И всем селеньем провожали,
Усердно помолившись Богу.
До цели наш герой добрался,
И целый месяц прожил там,
И с патриархом сам встречался,
С ним вел беседу по душам.
А в день Христова воскресенья
В огромном храме он стоял.
В толпе молящихся с волненьем,
Как все, он чудо наблюдал.
Святой огонь с небес спустился,
Зажег свечу пред алтарем
И от свечи к свече потом
По храму он распространился,
И загорелся на свечах
У богомольцев на руках.
Они им к телу прикасались,
Но тем огнем не обжигались.
И в подтвержденье Алексей
Привез огарки тех свечей.
Об этом чуде я слыхал,
Когда в Байках еще живал.
Вот возвратился он в Россию,
Поехал в Петербург, в Синод.
Потратил там немало силы,
Чтоб толком завершить поход.
В старинных книгах там копался,
Ища ответ на свой вопрос,
С митрополитами встречался,
Благословенье их увез.
И, наконец, в Уфу прибыв,
Предстал пред здешним архиереем,
Его немало удивив,
Своим не юношеским рвеньем.
Возвратясь домой со славой,
Весь свой род довольно скоро
Повернул он в православье
Без особых драм и споров.
В годы те в Уфе, в соборе
Нередко диспуты бывали.
Там, с духовенством жарко споря,
Старообрядцы воевали.
И бывало так случалось,
Что отцам миссионерам
Победить не удавалось
Ветеранов старой веры.
Архиерей теперь нередко
Блинова в помощь вызывал,
И он находчиво и метко
Старообрядцев разбивал.
Так юный Алексей Григорьич
Известность громкую снискал.
Он в людях, с кем бы не встречался,
Лишь уваженье вызывал.
И не только как паломник,
Энтузиаст-мессионер:
В делах совсем другого рода
Он так же подавал пример.
Стал получать литературу
И с интересом изучать,
О том, как общую культуру
В деревне надо поднимать.
И чтоб скорей поднять хозяйство,
Дорогу новому открыв,
Образовал он для крестьянства
Кредитный кооператив.
Задача кооператива -
Крестьянам ссуду выдавать,
Рабочий скот, сельхозмашины
Для них ввозить и продавать
И тем хозяйство поднимать.
Блинов, бессменный председатель,
Поставил дело в нем неплохо,
И скоро в этом дальнем крае
Исчезли дедовские сохи.
Взамен их появились всюду
Плуги и бороны зиг-заг,
И сеяли уже не худо.
Сам изучал он пчеловодство
И много нового в нем ввел:
Сломавши дедов руководство
Пчел из колодин и дуплянок
Он первый в ульи перевел.
И вот на пасеку Блинова
Поехали со всех сторон
Знакомиться с наукой новой
И пчеловод, и агроном.
Своим новаторский подходом
Он далеко известен стал,
В управе земской пчеловодам
На курсах лекции читал.
Советская литература
О пчеловодстве тех времен
Блинова имя сохранила:
Как о новаторе культурном
Упоминается о нем.
Когда я к ним в Байки приехал,
Блинов был там уж знаменит.
С людьми общителен, приветлив,
И дом его для всех открыт.
Кооператор-предводитель,
И знаменитый пчеловод,
Больницы, школы попечитель,
Еще какой-то представитель -
Он за собою вел народ.
Был ли богат он, я не знаю,
Но выглядел не бедняком:
Имел два дома на усадьбе,
Один поменьше шел в наем.
В другом, на каменном подвале,
Жил сам. Стоял дом на углу.
Таких домов еще едва ли
С десяток было по селу.
Пред домом улица и площадь,
Здесь самый центр всего села.
Квартира - городской не проще,
Высоко наверху была.
Большая кухня и пять комнат
Обильны светом и теплом,
Но жили здесь довольно скромно:
Все в кухне за одним столом
Семьею дружною сидели,
С прислугой вместе пили-ели.
Две спальни - женская, мужская,
Ребята на полу в ней спали.
Столовая, гостиный зал,
Они обычно пустовали,
Столы и стулья в них стояли.
Богатой обстановки нет -
Ни мягких стульев, ни зеркал,
А в пятой - дедов кабинет,
Он в нем работал, в нем и спал.
Вверху, со стороны двора,
Вдоль дома крытая терраса.
Два входа в дом через нее,
И чтобы на нее подняться,
Две лестницы в концах ее
Устроены ступенек в двадцать.
Прямая, строгая одна,
В переднюю часть дома
Парадно с улицы вела,
А со двора для обихода
В два марша лестница была.
Здесь и внизу и наверху,
Владенья бабушки-хозяйки.
Хоть «бабушки», но не старушки.
Чуланы, погреб, сундуки,
Запасы всякие еды,
Горшки, корчаги и кадушки.
Да сбоку - городской предмет:
Вполне опрятный туалет.
Низ дома - каменный подвал,
В нем три отдельных помещенья.
На площадь дверью - кладовая,
Хранилось в ней свое именье:
Мед, пчеловодный инвентарь,
Да скраб различный деревенский,
И то, что так ценилось встарь -
Сундук с приданым женским.
На улицу - дверь магазина.
Мануфактурой торговал
Из Аскина села в нем Шахов,
Открыв в Байках свой филиал.
Он здесь приказчика держал.
И съемный дом у деда
С семьей приказчик занимал.
В надворной части помещенье
Являлось как бы мастерской,
Хотя по правде-то с сомненьем
Ей титул можно дать такой.
В нее был вход и со двора,
И сверху лестницей из спальни,
В которой наша детвора
Да бабушка Матрена спали.
Там только летом занимались
Изготовлением вощины
В неделю раз своя семья
По преимуществу «мужчины»,
Среди которых был и я.
Искусственная же вощина
Здесь в обиход с тех пор вошла,
Как деда инициатива
Пчел в ульи всех перевела.
Здесь пчеловоды воск сдавали -
Сырьем он на вощину шел -
Взамен вощину покупали,
Как очень нужную для пчел.
А во дворе к стене подвала
И дальше тесно размещалось
Все, что в хозяйстве полагалось:
Амбары, два под общей крышей,
Меж ними - разный инвентарь,
Потом опять под общей крышей
Конюшни, хлевы, сеновал.
И там же справа был тот дом
Который шел тогда в наем.
Верстах в пятнадцати иль далее
Имел дед с младшим братом лес.
Там пасеку они держали,
Известную на весь уезд.
Не отставая от людей,
Имел посевы и покосы,
Пять-шесть рабочих лошадей,
Да для разъезда пару прочих.
Храня традиции отца,
Он старых дел не оставлял:
По договору для купца
Пеньку и хлеб заготовлял.
При этом жили очень скромно,
Весь обиход был в доме прост,
Семья была религиозна -
Всегда держала строго пост.
Не помню я, чтоб здесь бывали
Большие сборища гостей,
Чтоб веселились, пировали -
Не помню шумных, пьяных дней.
Когда родные приходили,
Как гости или невзначай,
Спиртного, кажется, не пили,
А пили только с медом чай.
И только в праздники бывало,
Что мед в бочонке здесь бродил,
Его радушно подавали
Тому, кто гостем в дом входил.
Простое было угощенье:
Ватрушки, шаньги, пироги,
Да деревенское соленье -
Капуста огурцы, грибы.
Грибов здесь было очень много,
Солили их на целый год,
В Уфу нам зимнею дорогой
Их привозили чуть не воз.
Сам дед, не пил и не курил,
Он был общителен и весел,
Поговорить с людьми любил,
Как собеседник - интересен.
В семье у деда девять душ -
Он чадолюбия не чужд:
Всего детей имел двенадцать,
В живых только шесть-
Три дочери, три сына есть.
Дочь старшая теперь не здесь.
Она, ведь, мачеха моя,
Взамен ее теперь здесь я.
Так вот, нас шестеро детей
Сам дед с женой, да мать его.
Вот девять душ и есть всего.
Дочь старшая - Елизавета,
Что стала матерью моей,
Была на много старше этих,
Потом родившихся детей.
Понятно, старшая сестра
Для них хорошей нянькой стала,
И вместе с матерью она
Сестер и братьев поднимала.
Да мать неграмотна была,
И вся в хозяйство погрузилась,
А Лиза года три училась,
К письму и чтенью пристрастилась,
Была довольно развита
И в этом смысле для детей
Вполне в наставницы годилась.
Она была религиозна,
Трудолюбива и скромна,
И с возрастом вполне серьезно
Себя ребятам отдала.
Отца же Лиза обожала,
И ум и правду видя в нем,
Ему в работе помогала -
Была его секретарем.
И Лизой в доме дорожили
Отец и мать, и малыши.
Родители ее любили,
А те не чаяли души.
Конечно, Лизиной руки
Не раз поклонники искали,
Но Лизу, верно, женихи
Не очень интересовали.
Отец и мать ей цену знали,
За дочь свою спокойны были,
С ней расставаться не желая,
С замужеством не торопили.
И так она в отцовском доме
До двадцати трех лет жила,
О лучшей не мечтала доле,
Спокойна, счастлива была.
И только жертвенное чувство
Служить сиротам до конца
Заставило ее решиться
Пойти за нашего отца.
В заботе о душе своей,
Желая быть угодной Богу,
Она, тая в душе тревогу,
Пошла на пятерых детей.
«Пошла на пятерых детей!» -
Вот так тогда в Байках считалось,
Хотя по правде-то при ней
Одна лишь Маша оставалась,
Ведь трое старших сыновей
Уже давно отдельно жили
У тех торговцев, где они
Тогда учились и служили.
А я, как видишь, мой читатель,
Уже Байкинский обитатель.
Но в самом деле было ей,
Конечно страшно расставаться
С семьей любимою своей
И в неизвестность отправляться.
Ведь только взять сомненья эти:
Как жить, быть может целый век,
В чужой семье, чужие дети,
И муж - что он за человек?
Он был почти что неизвестен:
Его представил им в тот год
Дмитриев - крестьянин местный,
Давно знакомый пчеловод.
А у него отец наш жил
Ведя зимой там заготовку.
Дмитриев его любил
За трезвость, честность, за сноровку.
Вот от него было известно:
Жених не курит и не пьет
В быту и в службе безупречно
Со всех сторон себя ведет.
Как и она религиозен,
В работе - опытен, умен,
И вообще благонадежен.
Вдобавок внешне недурен,
Высок и строен, аккуратен,
Всегда подтянут, свеж и чист
Как говорят - аккуратист.
Что он постарше - что ж бывает,
Ведь это вовсе не беда:
Лишь уваженье вызывает
Его густая борода.
Все это в жизни подтвердилось,
И жить бы им да поживать,
Но и другое в нем открылось,
Что стало с первых дней мешать.
Он в жизни шел большим трудом
И кажется достиг венца:
Начавши путь свой бурлаком,
Он стал доверенным купца.
Почти неграмотен,
Учился всего один лишь только год,
Но очень быстро научился
Вести дела: приход - расход.
Он научился вести дела, приход-расход,
Сам подбирал себе народ,
Им управлял, заготовлял
Сто тысяч бревен каждый год,
Сплавлял на Волгу, продавал -
Была в нем деловая хватка,
И выручку купцу сдавал
Всю до копейки, без остатка.
И шла среди купцов молва
О нем, как о явленье редком,
Что золотая голова:
Не пьет и дело знает крепко,
Религиозен, моралист
И безупречно в деле чист:
Сам взяток сроду не берет
И никому их не дает,
Ворочая таким добром,
Себе не нажил даже дом.
Все это было очень лестно.
Отец об разговорах знал
И сам себя в душе, известно,
Он очень сильно уважал.
И в отношении к семье
В нем вырастали непомерно
Абсолютизм и деспотизм,
Хоть слов таких не знал он, верно.
Он нас по-своему любил,
Семье все силы отдавая,
Но жить с ним вместе мы могли,
Его лишь волю признавая.
Он возражений не терпел
Чтоб было все как он хотел,
В религиозном увлеченьи
Отец почти фанатик стал,
Кроме церковного ученья
Других идей не признавал.
Большими ставших их ребят
Тянуло в люди, к молодежи,
Но кроме школы - никуда,
В субботу - в церковь, завтра тоже.
На тех, же кто посмел нарушить
Им заведенный домострой
Он мог неистово обрушить
Потоки брани, даже бой.
«Аккуратист» - вот это слово
Я слышал только от него,
Он весь порядок обихода
Любовно вкладывал в него.
Он был предельно аккуратен
В одежде, в обуви, в вещах,
И не терпел ни дыр, ни пятен,
Ни упущений в мелочах.
Он не терпел, когда роняли
Из рук какой-нибудь предмет,
И что-то били, что-то рвали -
Уж тут не мил и белый свет!
Любой пустяк, ребячья шалость,
Могли в нем вызвать шум и гром,
И вся семья тогда сжималась,
Унылым становился дом.
Вот эта страшная черта
В его характере, губила
Сердечность милого отца
И душу добрую сушила.
Три старших брата возвращались
Еще в отцовскую семью.
Но быстро с нею расставались,
Чтобы налаживать свою.
И я чуть на ноги поднялся,
В тревожную уехал даль,
Лишь на полгода возвращался
И позже жить отдельно стал.
Но каково же было маме
С ним рядом много лет прожить
Когда ее самосознанье
Он начал с первых дней давить?
Особенно, тогда вначале:
Ведь там у них в родной семье
Ни на кого так не кричали,
Отца и мужа уважали,
И жили в мирной тишине.
А тут - попреки, оскорбленья
Их невозможно перечесть.
Лишь вера в Бога и терпенье
Ей помогли все перенесть.
Прожив с ним долгие года,
Мать много горя испытала,
Но ни на ком из нас она
Своих невзгод не вымещала,
Она на брань не отвечала,
И не ругалась никогда.
А лишь подавленно молчала,
Или поплачет иногда.
Она родила шесть детей,
С двумя я нянчился немало,
А остальных поднять скорей
Мария наша помогала
И много мачехе своей
Маруся в жизни помогала.
Она позднее, став взрослей,
Для матери опорой стала.
Надо сказать, что постарев,
Отец немного стал смягчаться,
И крики бранные в семье
Пореже стали раздаваться.
Быть может в доме бы совсем
Не стало ругани напрасной,
Но жизнь готовила меж тем
Удар нежданный и ужасный.
За что судьбою уготован
Такой удар был старику?
Он был внезапно арестован
И ночью увезен в тюрьму.
То был жестокий год репрессий,
Людей хватали без суда
И люди гибли там без вести,
Так и отец погиб тогда.
Неведома его могила,
Не знаем, как он умирал,
Но несомненно, все что было,
Он перед смертью осознал.
Последним я десяток дней
Был с ним пред вечною разлукой.
Тогда о детях, о жене
Он вспоминал с тоской и мукой.
Он жил тогда еще надеждой,
Что все окончится добром,
И он, смягчившийся и нежный,
К родной семье вернется в дом.
Но злой судьбою решено
Всему иначе завершиться,
К родной семье не суждено
Ему уж было возвратиться.
Надежды лопнули совсем,
И дух отчаяньем смутился,
Как будто бедный наш отец
Живым в могиле очутился.
Один, больной, не понимал
За что так страшно пострадал,
Душой немыслимо страдая,
Он где-то жизнь свою порвал.
Так страшен был его конец!
И я шепчу в сметеньи духа:
Земля тебе пусть будет пухом.
Семья была потрясена
Столь неожиданным арестом,
Но жизнь сама собою шла
И скоро стало все на место.
Жена сначала поджидала
Не возвратится ль он домой,
Потом со вздохом записала
Имя его за упокой
И до конца, пока жила,
Его в молитвах поминала.
Она безхитростно, спокойно
Семьею стала управлять.
Возможно, было б ей и трудно:
Когда б не было у нее -
В семье помощника и друга.
То наша Машенька была.
Уж ей тогда за тридцать было,
Она давно уже служила,
А дома все она вела.
И в эту тягостную пору,
Сильней, чем в прошлые года,
Она надежною опорой
Во всем для матери была.
Ребята все уж подросли -
Три дочери уже служили.
И только младшая да сыновья,
Еще на иждивении были.
Жить можно было бы неплохо,
Но шла уж новая беда
Неумолимо и жестоко
Пришла кровавая война.
Растила мать двух сыновей -
Свою любовь и утешенье.
Гордиться можно было ей
Умом ребят и поведеньем.
Один уже преподавал
И скоро должен был жениться.
Другой старшого догонял
Уж в техникум пошел учиться.
Но вот ушел на фронт один,
А через год другого взяли
И много матери седин
Добавилось тогда в печали.
А скоро страшные пакеты
Прислали с вестью роковой:
Нет сыновей уже на свете -
Погиб один, потом другой.
Лишь время в промысел небес,
Надеясь так найти награду,
Могла бедняжка перенесть
И эту страшную утрату.
А жизнь все двигалась вперед,
И заглушала боль и муки.
Своим порядком, в свой черед
У мамы появились внуки.
И им все силы отдавая,
Теперь для них она жила.
Больших невзгод уже не знала,
Среди них счастлива была.
Потом старушка заболела
И как душою не хотела
Уже подняться не могла.
И так среди детей и внуков,
Проживши семьдесят шесть лет,
Преодолев земные муки,
Ушла спокойно на тот свет.
Мы с ней всегда друзьями были,
А с возрастом еще дружней,
Она нас как родных любила,
Не меньше, чем своих детей.
Она уж глаз не открывала,
Когда я тихо подошел.
Одна сестра ей прошептала:
«Ты слышишь, мама, кто пришел?».
Она глаза еще открыла,
Хоть смерть была уж за порогом,
И так тепло проговорила:
«Георгий! Живи с Богом!».
И уж навек глаза закрыла.
И я живу ее заветом,
Живу, душой не унывая,
И ей шепчу всегда с приветом:
«Покойся, мама дорогая!».