Сеченов и Чичерин
"Разъ И. М. Сѣченовъ говорилъ мнѣ (въ Москвѣ):
- У меня недавно былъ Борисъ Чичеринъ, мы съ нимъ товарищи по университету, но знакомства никогда не вели. Онъ завезъ мнѣ свой послѣдній трудъ (помнится, «Философія и Религія») и долго оставался у меня. Разговоръ, между прочимъ, коснулся и нашихъ теперешнихъ внутреннихъ дѣлъ. Чичеринъ крайне рѣзко критиковалъ направленіе правительственной политики, но въ то же время болѣе чѣмъ скептически относился и къ возможнымъ результатамъ общественнаго движенія; при этомъ онъ высказалъ: «Было время, когда Россія стояла на здоровомъ и много обѣщавшемъ пути: это были первые годы царствованія Александра II. Но потомъ началось революціонное броженіе и все спуталось, и такъ идетъ до сего дня. Всему виновникъ Чернышевскій: это онъ привилъ революціонный ядъ къ нашей жизни».
Если Чичеринъ, человѣкъ безспорно огромнаго и разносторонняго знанія, притомъ человѣкъ совершенно независимаго положенія, могъ приписывать Чернышевскому столь исключительную роль въ историческомъ ходѣ нашей внутренней жизни, то удивительно ли, что вилюйскій изгнанникъ въ кругахъ, совсѣмъ далекихъ отъ какой-нибудь умственной культуры, возбуждалъ такое преувеличенное чувство ужаса и страха."
(Лонгин Пантелеев. Воспоминания о Чернышевском. Голос минувшего, 1915).
"В Гейдельберге, тотчас по приезде, я нашел большую русскую компанию: знакомую мне из Москвы семью Т П. Пассек (мать с тремя сыновьями), занимавшегося у Эрленмейера химика Савича, трех молодых людей, не оставивших по себе никакого следа, и прямую противоположность им в этом отношении -- Дмитрия Ивановича Менделеева. Позже -- кажется зимой -- приехал А. П. Бородин. Менделеев сделался, конечно, главою кружка, тем более что, несмотря на молодые годы (он моложе меня летами), был уже готовым химиком, а мы были учениками. В Гейдельберге в одну из комнат своей квартиры он провел на свой счет газ, обзавелся химической посудой и с катетометром от Саллерона засел за изучение капиллярных явлений, не посещая ничьих лабораторий. Пассек нередко приглашала Дмитрия Ивановича и меня к себе то на чай, то на русский пирог или русские щи, и в ее семье мы всегда встречали г-жу Марко Вовчок, уже писательницу...
Этим летом и следующей за ним зимой жизнь наша текла так смирно и однообразно, что летние и зимние впечатления перемешались в голове и в памяти остались лишь отдельные эпизоды. Помню, например, что в квартире Менделеева читался громко вышедший в это время "Обломов" Гончарова, что публика слушала его с жадностью и что с голодухи он казался нам верхом совершенства. Помню, что А. П. Бородин, имея в своей квартире пианино, угощал иногда публику музыкой, тщательно скрывая, что он серьезный музыкант, потому что никогда не играл ничего серьезного, а только, по желанию слушателей, какие-либо песни или любимые арии из итальянских опер....
В Гейдельберге же я познакомился с Борисом Николаевичем Чичериным. В компанию Менделеева он не вошел и виделся изредка лишь с Юнге и со мной, как его однокашниками по университету. Он тогда уже был адъюнктом.
В осенние каникулы 1859 г. мы с Дмитрием Ивановичем вдвоем отправились гулять в Швейцарию, имея в виду проделать все, что предписывалось тогда настоящим любителям Швейцарии, т. е. взобраться на Риги, ночевать в гостинице, полюбоваться Alpengluhen'ом, прокатиться по Фирвальдштедтскому озеру до Флюэльна и пройти пешком весь Oberland. Программа эта была нами в точности исполнена, и в Интерлакене мы даже пробыли два дня, тщетно ожидая, чтобы красавица Юнгфрау раскуталась из покрывавшего ее тумана.
...В эти месяцы я отправился в лабораторию Менделеева; он дал мне тему, рассказав, как приготовлять вещество, азотистометиловый эфир, что делать с ним, дал мне комнату, посуду, материалы, и я с великим удовольствием принялся за работу, тем более что не имел до того в руках веществ, кипящих при низких температурах, а это кипело при 12оС. Результаты этой ученической работы описал сам Дмитрий Иванович. Быть учеником такого учителя, как Менделеев, было, конечно, и приятно, и полезно, но я уже слишком много вкусил от физиологии, чтобы изменить ей, и химиком не сделался"
(Сеченов, Автобиографические записки).
Удивительным образом судьба сводит людей. Казалось бы, идеологические антиподы: нигилист Сеченов и государственник Борис Николаевич Чичерин. Не друзья, но товарищи по Университету.
Встречаются, общаются, обмениваются книгами.
Никакой "Наукой и религией" Сеченова-Базарова-Кирсанова не проймешь. Трудно сказать, насколько "сны Веры Павловны" разбудили Сашу Ульянова, но почему бы и нет?
До сих пор расхлебываем...
- У меня недавно былъ Борисъ Чичеринъ, мы съ нимъ товарищи по университету, но знакомства никогда не вели. Онъ завезъ мнѣ свой послѣдній трудъ (помнится, «Философія и Религія») и долго оставался у меня. Разговоръ, между прочимъ, коснулся и нашихъ теперешнихъ внутреннихъ дѣлъ. Чичеринъ крайне рѣзко критиковалъ направленіе правительственной политики, но въ то же время болѣе чѣмъ скептически относился и къ возможнымъ результатамъ общественнаго движенія; при этомъ онъ высказалъ: «Было время, когда Россія стояла на здоровомъ и много обѣщавшемъ пути: это были первые годы царствованія Александра II. Но потомъ началось революціонное броженіе и все спуталось, и такъ идетъ до сего дня. Всему виновникъ Чернышевскій: это онъ привилъ революціонный ядъ къ нашей жизни».
Если Чичеринъ, человѣкъ безспорно огромнаго и разносторонняго знанія, притомъ человѣкъ совершенно независимаго положенія, могъ приписывать Чернышевскому столь исключительную роль въ историческомъ ходѣ нашей внутренней жизни, то удивительно ли, что вилюйскій изгнанникъ въ кругахъ, совсѣмъ далекихъ отъ какой-нибудь умственной культуры, возбуждалъ такое преувеличенное чувство ужаса и страха."
(Лонгин Пантелеев. Воспоминания о Чернышевском. Голос минувшего, 1915).
"В Гейдельберге, тотчас по приезде, я нашел большую русскую компанию: знакомую мне из Москвы семью Т П. Пассек (мать с тремя сыновьями), занимавшегося у Эрленмейера химика Савича, трех молодых людей, не оставивших по себе никакого следа, и прямую противоположность им в этом отношении -- Дмитрия Ивановича Менделеева. Позже -- кажется зимой -- приехал А. П. Бородин. Менделеев сделался, конечно, главою кружка, тем более что, несмотря на молодые годы (он моложе меня летами), был уже готовым химиком, а мы были учениками. В Гейдельберге в одну из комнат своей квартиры он провел на свой счет газ, обзавелся химической посудой и с катетометром от Саллерона засел за изучение капиллярных явлений, не посещая ничьих лабораторий. Пассек нередко приглашала Дмитрия Ивановича и меня к себе то на чай, то на русский пирог или русские щи, и в ее семье мы всегда встречали г-жу Марко Вовчок, уже писательницу...
Этим летом и следующей за ним зимой жизнь наша текла так смирно и однообразно, что летние и зимние впечатления перемешались в голове и в памяти остались лишь отдельные эпизоды. Помню, например, что в квартире Менделеева читался громко вышедший в это время "Обломов" Гончарова, что публика слушала его с жадностью и что с голодухи он казался нам верхом совершенства. Помню, что А. П. Бородин, имея в своей квартире пианино, угощал иногда публику музыкой, тщательно скрывая, что он серьезный музыкант, потому что никогда не играл ничего серьезного, а только, по желанию слушателей, какие-либо песни или любимые арии из итальянских опер....
В Гейдельберге же я познакомился с Борисом Николаевичем Чичериным. В компанию Менделеева он не вошел и виделся изредка лишь с Юнге и со мной, как его однокашниками по университету. Он тогда уже был адъюнктом.
В осенние каникулы 1859 г. мы с Дмитрием Ивановичем вдвоем отправились гулять в Швейцарию, имея в виду проделать все, что предписывалось тогда настоящим любителям Швейцарии, т. е. взобраться на Риги, ночевать в гостинице, полюбоваться Alpengluhen'ом, прокатиться по Фирвальдштедтскому озеру до Флюэльна и пройти пешком весь Oberland. Программа эта была нами в точности исполнена, и в Интерлакене мы даже пробыли два дня, тщетно ожидая, чтобы красавица Юнгфрау раскуталась из покрывавшего ее тумана.
...В эти месяцы я отправился в лабораторию Менделеева; он дал мне тему, рассказав, как приготовлять вещество, азотистометиловый эфир, что делать с ним, дал мне комнату, посуду, материалы, и я с великим удовольствием принялся за работу, тем более что не имел до того в руках веществ, кипящих при низких температурах, а это кипело при 12оС. Результаты этой ученической работы описал сам Дмитрий Иванович. Быть учеником такого учителя, как Менделеев, было, конечно, и приятно, и полезно, но я уже слишком много вкусил от физиологии, чтобы изменить ей, и химиком не сделался"
(Сеченов, Автобиографические записки).
Удивительным образом судьба сводит людей. Казалось бы, идеологические антиподы: нигилист Сеченов и государственник Борис Николаевич Чичерин. Не друзья, но товарищи по Университету.
Встречаются, общаются, обмениваются книгами.
Никакой "Наукой и религией" Сеченова-Базарова-Кирсанова не проймешь. Трудно сказать, насколько "сны Веры Павловны" разбудили Сашу Ульянова, но почему бы и нет?
До сих пор расхлебываем...