Из выписок Советника
(от Советника после выписки..)))
Вот тебе в "выписки"
Наткнулся у ivanov_petrov (см. Колонизация мира ) на обширные выписки из книги «Головнёв А.В. Феномен колонизации. 2015» .
Выписки интересные..
Полез в вики.. Оказалось, оный Головнёв не лаптем щи хлебал:
Андре́й Влади́мирович Головнёв (род. 14 марта 1958, Челябинск, СССР) - российский этнолог и антрополог, специалист по истории народов Северной Евразии, доктор исторических наук (1996), профессор (2000), член-корреспондент РАН (2003). Директор Музея антропологии и этнографии (Кунсткамера) РАН, заведующий базовой кафедрой МАЭ РАН в НИУ ВШЭ СПб, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, директор Этнографического бюро, президент Российского фестиваля антропологических фильмов (Екатеринбург), кинорежиссёр, поэт, музыкант. Лауреат Государственной премии РФ в области науки и технологий за вклад в изучение культурного наследия народов Арктики (2019)
В поисках файла книги (файл pdf нашёлся тут: Головнёв А. В. Феномен колонизации. Екатеринбург: УрО РАН, 2015. 592 с.)
обнаружил любопытный сайт «Этнографическое бюро» .
На сайте и его статьи Головнёва есть - http://ethnobs.ru/library/237
Прочитавши статью Притяжение евразийской идеи , не выдержал и выписал её почти целиком:
=====
...
Н.С. Трубецкой именовал Евразией северную часть континента (тундры, леса и степи), связанную «антропологической непрерывностью» и единой исторической судьбой. Поскольку «тундра вообще не может идти в расчет как область слишком неблагоприятная для развития какой бы то ни было человеческой деятельности», а лесные народы способны овладеть лишь отдельными вытянутыми по меридиану речными системами, роль господина всей Евразии в древности была уготована народу, сумевшему подчинить себе степь (а затем, по речным долинам, и прилегающие северные пространства). Это достойное хрестоматии наблюдение Трубецкого можно было бы считать бесспорным, не окажись в тени северо-западный угол Евразии - район Великих северорусских озер и соседних областей Балтии и Скандинавии, откуда, как известно, с древности шел мощный встречный импульс евразийской истории.
Сущность варяжско-русского государства (Древней Руси) Н.С. Трубецкой блестяще характеризует как систему отношений по осуществлению товарообмена на «пути из Варяг в Греки», однако тут же вбивает очередной антизападнический клин: «туранские государства в пределах одной европейской России (царство волжско-камских болгар и царство Хазарское) были гораздо значительнее варяжско-русского».
И не князьям Древней Руси, а Чингисхану удалось объединить всю Евразию. Позднее монгольская государственная идея обрела новую жизнь в Москве - «объединение России под властью Москвы было прямым следствием татарского ига», «русский царь явился наследником монгольского хана», а «свержение татарского ига свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву».
С точки зрения истории российской государственности выводы евразийцев вполне убедительны. Действительно, с благословения Орды Москва выросла на сборе дани и пронесла эту традицию через века. Она оказалась самым устойчивым из ордынских «ханств», поглотив в конечном счете татарские земли, и самым агрессивным из русских княжеств, поглотив в конечном счете восточнославянские земли. С первых дней своей столичности она предстала резиденцией надэтничной государственности и остается таковой по сей день. В маргинальности московской власти лежат истоки ее удивительной податливости на все иноземное, в этом же состоит главный казус российской истории с ее непреодолимой пропастью между народом (народами) и государством.
Евразийцы не свободны от расхожего заблуждения, будто отличительным свойством великороссов является способность к «государственному строительству крупного масштаба». На самом деле великороссы-народ тут не при чем - напротив, им первым пришлось бежать от московской экспансии (особенно в пик ее разгула при Иване IV): кому на север в поморы, кому на юг в казаки. Дальнейшее стремительное движение русских на восток напоминает скорее погоню властей за уходящими все дальше казаками и поморами, чем планомерное освоение новых территорий. Собственно старорусской традиции, долгое время хранимой независимым от ордынско-московской власти Великим Новгородом, свойственно иное - всевластие народного веча и служебная роль наемного князя. Официальная историография до сих пор убеждена в том, что Новгород уступил Киеву, а затем Москве первенство в русских землях, оставшись без державного князя. Между тем в свое время Новгород первенствовал в культуре и общественном устройстве именно потому, что сумел взойти выше уровня княжества.
Н.С. Трубецкой с достойной восхищения легкостью сдвинул многие лежачие камни российской историографии, но остался верен предубеждению, будто истинно историческими событиями в судьбе Евразии были только глобальные завоевания, а сама Евразия будто для того только и создана, чтобы ее покоряли от края до края (например: «Чингисхану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, - задачу государственного объединения всей этой части света»). Но Евразия как империя (и в монгольское и в московское время) - совсем не то же, что Евразия как сообщество народов. Скорее наоборот, ее пространство оказалось ареной нескончаемой борьбы народов (создателей культуры) с макрогосударствами (создателями тирании). Именно потому, как замечает сам Н.С. Трубецкой, не благодаря, а вопреки имперскому режиму сложилась традиция «братания русских с инородцами», а Емельян Пугачев, «стоя под знаменем старообрядчества, …не находил ничего предосудительного в объединении с башкирами и прочими представителями не только инославского, но даже иноверного туранского Востока».
Если считать содержанием истории не завоевания, а развитие национальных культур, то несравненно величественнее эпохи монгольского нашествия окажется, например, время расцвета финно-угорских, славянских и тюркских культур Евразии X-XII вв. н.э. К западу от Урала в ту пору сложились самобытные центры культуры: Великий Новгород и Великий Булгар. То торгуя, то воюя друг с другом и соседями-уральцами, Новгород и Булгар создали в Волго-Уралье целостное культурное пространство, в котором ходили купеческие караваны, разменивались денарии на дирхемы, уживались христианство, ислам и язычество. Булгарские купцы забирались далеко на север во владения Новгорода к народам вису и йюра, колонии новгородцев (Хлынов) вплотную примыкали к землям Булгара. Археологи часто затрудняются в определении источника обнаруживаемых на уральских (например, древнепермских) памятниках изделий, поскольку новгородцы и булгары делали в своих мастерских сходные в художественно-стилевом отношении вещи. По этому поводу обычно заходит речь об умении новгородцев и булгар подладиться под вкус и спрос уральских жителей. Трудно не увидеть в этом и нечто более значительное: между Булгаром и Новгородом существовала устойчивая связь, активным посредником в которой выступал лесной финно-угорский мир. Тогда, в X-XII вв., на пути Булгар-Пермь-Новгород и родилось евразийство как явление культуры с отчетливо выраженным русско-славянским и тюркским полюсами.
Нет нужды взвешивать мощь Новгорода (или Варяжской Руси) и Булгара (или Хазарии). В разговоре об истоках евразийского единства важнее обратить внимание на их диалог и роль в этом диалоге Верхней (Новгородской) Руси, которая в концепции Н.С. Трубецкого скрыта антизападническим занавесом. При этом недопустимо смешивать или считать преемственными роли Новгорода и Москвы - настолько же различные, насколько чужды друг другу вече и опричнина. Путь новгородцев в глубины Евразии на полтысячелетия старше московского (соответственно XI и XVI вв.), а по существу они различаются как диалог культур и военно-административное подчинение.
Ни Чингисхан, ни Иван Грозный не были творцами евразийского единства как этнокультурного явления. Они (или их военачальники) прошли по давно проторенным дорогам и застали уже сложившуюся систему межнациональных связей. Они ее значительно упростили, перекроив на административный лад, а во многих отношениях разрушили (Булгар вырезан монголами, Новгород растерзан московскими опричниками). Иван IV, одолев Казань и Новгород, «воссоединил» Евразию - установил вместо диалога культур монолог политики. Разрушение центров культуры и всей системы равновесных связей внутри Евразии не замедлило сказаться на судьбе самой Москвы - ощутив себя вдруг одинокой на просторах Евразии-России, она принялась истово прорубать окно в Европу, учиться многому из того, что было в свое время хорошо известно и в Новгороде и в Булгаре.
Тем временем идея евразийской самобытности вместе с ее живыми носителями отступала все дальше на восток: через Урал двинулись пермяне и Угры, поморы и казаки, татары и башкиры Волго-Камья; на Урале и Алтае нашли приют староверы. Иногда им сообща приходилось испытывать давление центральной власти, например, при Петре I, когда тобольский митрополит Филофей Лещинский в равной мере решительно «просвещал» и русских староверов, и татар-мусульман, и угров-язычников. На основе идеи уже сибирской самобытности в середине XIX в. Родилось областничество, и круг единомышленников вместе с русскими Г. Потаниным и Н. Ядринцевым составили казах Ч. Валиханов и бурят И. Пирожков.
Н.А. Бердяев упрекал евразийцев в том, что у них «исчезает своеобразие и единственность русского духовного типа, русской вселенской христианской идеи». С этим можно согласиться, и то с оговорками (евразийцы порой с излишним пафосом говорят об исключительности православия), если взирать на Евразию с «вселенской» позиции. При взгляде изнутри Евразия предстает страной, где никогда не было тесно ни народам, ни религиям. Тот изначальный диалог культур, который выразился в связях славян, тюрков и уральцев X-XII вв. (а в несколько иных формах существовал и ранее), сложился на языческой основе. Позднее в него включились мировые религии, распространявшиеся по Евразии с завоеваниями и государственностью, и потому их соотношение с пространством народов и культур выглядит замысловато: в истории тюрков, помимо язычников и мусульман, известны иудаисты (хазары), буддисты и манихеи (уйгуры), христиане (чуваши, якуты и др.); на долю русских выпало столько отменявших друг друга «изданий» православия (при Владимире I, Иване III, Алексее I, Петре I, в СССР и после), что синонимизация русский - православный возможна только на политическом и обывательском уровне.
Евразийская идея, таким образом, может быть принята как представление о самобытности круга народов, традиционно связанных общим культурно-географическим пространством. Превращение этого пространства в империю - хуннскую, монгольскую или российскую - точнее считать одной из политических «версий» евразийства, нежели его сущностью.
=======
Парадокс: при таком критическом отношении к истории российского государства, человек этот -Лауреат Государственной премии РФ (2019)…
Вот тебе в "выписки"
Наткнулся у ivanov_petrov (см. Колонизация мира ) на обширные выписки из книги «Головнёв А.В. Феномен колонизации. 2015» .
Выписки интересные..
Полез в вики.. Оказалось, оный Головнёв не лаптем щи хлебал:
Андре́й Влади́мирович Головнёв (род. 14 марта 1958, Челябинск, СССР) - российский этнолог и антрополог, специалист по истории народов Северной Евразии, доктор исторических наук (1996), профессор (2000), член-корреспондент РАН (2003). Директор Музея антропологии и этнографии (Кунсткамера) РАН, заведующий базовой кафедрой МАЭ РАН в НИУ ВШЭ СПб, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, директор Этнографического бюро, президент Российского фестиваля антропологических фильмов (Екатеринбург), кинорежиссёр, поэт, музыкант. Лауреат Государственной премии РФ в области науки и технологий за вклад в изучение культурного наследия народов Арктики (2019)
В поисках файла книги (файл pdf нашёлся тут: Головнёв А. В. Феномен колонизации. Екатеринбург: УрО РАН, 2015. 592 с.)
обнаружил любопытный сайт «Этнографическое бюро» .
На сайте и его статьи Головнёва есть - http://ethnobs.ru/library/237
Прочитавши статью Притяжение евразийской идеи , не выдержал и выписал её почти целиком:
=====
...
Н.С. Трубецкой именовал Евразией северную часть континента (тундры, леса и степи), связанную «антропологической непрерывностью» и единой исторической судьбой. Поскольку «тундра вообще не может идти в расчет как область слишком неблагоприятная для развития какой бы то ни было человеческой деятельности», а лесные народы способны овладеть лишь отдельными вытянутыми по меридиану речными системами, роль господина всей Евразии в древности была уготована народу, сумевшему подчинить себе степь (а затем, по речным долинам, и прилегающие северные пространства). Это достойное хрестоматии наблюдение Трубецкого можно было бы считать бесспорным, не окажись в тени северо-западный угол Евразии - район Великих северорусских озер и соседних областей Балтии и Скандинавии, откуда, как известно, с древности шел мощный встречный импульс евразийской истории.
Сущность варяжско-русского государства (Древней Руси) Н.С. Трубецкой блестяще характеризует как систему отношений по осуществлению товарообмена на «пути из Варяг в Греки», однако тут же вбивает очередной антизападнический клин: «туранские государства в пределах одной европейской России (царство волжско-камских болгар и царство Хазарское) были гораздо значительнее варяжско-русского».
И не князьям Древней Руси, а Чингисхану удалось объединить всю Евразию. Позднее монгольская государственная идея обрела новую жизнь в Москве - «объединение России под властью Москвы было прямым следствием татарского ига», «русский царь явился наследником монгольского хана», а «свержение татарского ига свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву».
С точки зрения истории российской государственности выводы евразийцев вполне убедительны. Действительно, с благословения Орды Москва выросла на сборе дани и пронесла эту традицию через века. Она оказалась самым устойчивым из ордынских «ханств», поглотив в конечном счете татарские земли, и самым агрессивным из русских княжеств, поглотив в конечном счете восточнославянские земли. С первых дней своей столичности она предстала резиденцией надэтничной государственности и остается таковой по сей день. В маргинальности московской власти лежат истоки ее удивительной податливости на все иноземное, в этом же состоит главный казус российской истории с ее непреодолимой пропастью между народом (народами) и государством.
Евразийцы не свободны от расхожего заблуждения, будто отличительным свойством великороссов является способность к «государственному строительству крупного масштаба». На самом деле великороссы-народ тут не при чем - напротив, им первым пришлось бежать от московской экспансии (особенно в пик ее разгула при Иване IV): кому на север в поморы, кому на юг в казаки. Дальнейшее стремительное движение русских на восток напоминает скорее погоню властей за уходящими все дальше казаками и поморами, чем планомерное освоение новых территорий. Собственно старорусской традиции, долгое время хранимой независимым от ордынско-московской власти Великим Новгородом, свойственно иное - всевластие народного веча и служебная роль наемного князя. Официальная историография до сих пор убеждена в том, что Новгород уступил Киеву, а затем Москве первенство в русских землях, оставшись без державного князя. Между тем в свое время Новгород первенствовал в культуре и общественном устройстве именно потому, что сумел взойти выше уровня княжества.
Н.С. Трубецкой с достойной восхищения легкостью сдвинул многие лежачие камни российской историографии, но остался верен предубеждению, будто истинно историческими событиями в судьбе Евразии были только глобальные завоевания, а сама Евразия будто для того только и создана, чтобы ее покоряли от края до края (например: «Чингисхану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, - задачу государственного объединения всей этой части света»). Но Евразия как империя (и в монгольское и в московское время) - совсем не то же, что Евразия как сообщество народов. Скорее наоборот, ее пространство оказалось ареной нескончаемой борьбы народов (создателей культуры) с макрогосударствами (создателями тирании). Именно потому, как замечает сам Н.С. Трубецкой, не благодаря, а вопреки имперскому режиму сложилась традиция «братания русских с инородцами», а Емельян Пугачев, «стоя под знаменем старообрядчества, …не находил ничего предосудительного в объединении с башкирами и прочими представителями не только инославского, но даже иноверного туранского Востока».
Если считать содержанием истории не завоевания, а развитие национальных культур, то несравненно величественнее эпохи монгольского нашествия окажется, например, время расцвета финно-угорских, славянских и тюркских культур Евразии X-XII вв. н.э. К западу от Урала в ту пору сложились самобытные центры культуры: Великий Новгород и Великий Булгар. То торгуя, то воюя друг с другом и соседями-уральцами, Новгород и Булгар создали в Волго-Уралье целостное культурное пространство, в котором ходили купеческие караваны, разменивались денарии на дирхемы, уживались христианство, ислам и язычество. Булгарские купцы забирались далеко на север во владения Новгорода к народам вису и йюра, колонии новгородцев (Хлынов) вплотную примыкали к землям Булгара. Археологи часто затрудняются в определении источника обнаруживаемых на уральских (например, древнепермских) памятниках изделий, поскольку новгородцы и булгары делали в своих мастерских сходные в художественно-стилевом отношении вещи. По этому поводу обычно заходит речь об умении новгородцев и булгар подладиться под вкус и спрос уральских жителей. Трудно не увидеть в этом и нечто более значительное: между Булгаром и Новгородом существовала устойчивая связь, активным посредником в которой выступал лесной финно-угорский мир. Тогда, в X-XII вв., на пути Булгар-Пермь-Новгород и родилось евразийство как явление культуры с отчетливо выраженным русско-славянским и тюркским полюсами.
Нет нужды взвешивать мощь Новгорода (или Варяжской Руси) и Булгара (или Хазарии). В разговоре об истоках евразийского единства важнее обратить внимание на их диалог и роль в этом диалоге Верхней (Новгородской) Руси, которая в концепции Н.С. Трубецкого скрыта антизападническим занавесом. При этом недопустимо смешивать или считать преемственными роли Новгорода и Москвы - настолько же различные, насколько чужды друг другу вече и опричнина. Путь новгородцев в глубины Евразии на полтысячелетия старше московского (соответственно XI и XVI вв.), а по существу они различаются как диалог культур и военно-административное подчинение.
Ни Чингисхан, ни Иван Грозный не были творцами евразийского единства как этнокультурного явления. Они (или их военачальники) прошли по давно проторенным дорогам и застали уже сложившуюся систему межнациональных связей. Они ее значительно упростили, перекроив на административный лад, а во многих отношениях разрушили (Булгар вырезан монголами, Новгород растерзан московскими опричниками). Иван IV, одолев Казань и Новгород, «воссоединил» Евразию - установил вместо диалога культур монолог политики. Разрушение центров культуры и всей системы равновесных связей внутри Евразии не замедлило сказаться на судьбе самой Москвы - ощутив себя вдруг одинокой на просторах Евразии-России, она принялась истово прорубать окно в Европу, учиться многому из того, что было в свое время хорошо известно и в Новгороде и в Булгаре.
Тем временем идея евразийской самобытности вместе с ее живыми носителями отступала все дальше на восток: через Урал двинулись пермяне и Угры, поморы и казаки, татары и башкиры Волго-Камья; на Урале и Алтае нашли приют староверы. Иногда им сообща приходилось испытывать давление центральной власти, например, при Петре I, когда тобольский митрополит Филофей Лещинский в равной мере решительно «просвещал» и русских староверов, и татар-мусульман, и угров-язычников. На основе идеи уже сибирской самобытности в середине XIX в. Родилось областничество, и круг единомышленников вместе с русскими Г. Потаниным и Н. Ядринцевым составили казах Ч. Валиханов и бурят И. Пирожков.
Н.А. Бердяев упрекал евразийцев в том, что у них «исчезает своеобразие и единственность русского духовного типа, русской вселенской христианской идеи». С этим можно согласиться, и то с оговорками (евразийцы порой с излишним пафосом говорят об исключительности православия), если взирать на Евразию с «вселенской» позиции. При взгляде изнутри Евразия предстает страной, где никогда не было тесно ни народам, ни религиям. Тот изначальный диалог культур, который выразился в связях славян, тюрков и уральцев X-XII вв. (а в несколько иных формах существовал и ранее), сложился на языческой основе. Позднее в него включились мировые религии, распространявшиеся по Евразии с завоеваниями и государственностью, и потому их соотношение с пространством народов и культур выглядит замысловато: в истории тюрков, помимо язычников и мусульман, известны иудаисты (хазары), буддисты и манихеи (уйгуры), христиане (чуваши, якуты и др.); на долю русских выпало столько отменявших друг друга «изданий» православия (при Владимире I, Иване III, Алексее I, Петре I, в СССР и после), что синонимизация русский - православный возможна только на политическом и обывательском уровне.
Евразийская идея, таким образом, может быть принята как представление о самобытности круга народов, традиционно связанных общим культурно-географическим пространством. Превращение этого пространства в империю - хуннскую, монгольскую или российскую - точнее считать одной из политических «версий» евразийства, нежели его сущностью.
=======
Парадокс: при таком критическом отношении к истории российского государства, человек этот -Лауреат Государственной премии РФ (2019)…