(no subject)
да, знаю я, что стихи никто не читает! ну, и пусть!а я читаю. и пусть они тут у меня будут.
стихи сергея никольского, groningen_sn
***
Сколько негров стало в американских фильмах!
Больше, чем трав ковыльных в степях ковыльных,
чем японцев в японских фирмах.
Сколько женщин в анорексичном теле!
Мужикам видны они еле-еле,
правда, берут их в программы (в теле),
там боятся живых и резвых.
И они ныряют в волнАх эфирных,
и не пьют отраву в конце недели,
и в пижаме ночью лежат в постели
не вспотели и не простыли.
Времена угрюмые и простые...
Вместо «Рюмочных» встал миллион «Кефирных»,
вместо пьяных всюду встречаешь трезвых,
пресных, мирных, неинтересных, смирных,
кто живет в квартире, башкой не треснув,
кто похож на мишени в тире.
***
ПЕРИПЛ ТРОПИЧЕСКИХ МОРЕЙ
Синерукие Джамбли над морем живут
Эдвард Лир в переводе Маршака
В сером северном море по полной они огребли -
искорябали руки, продрогли, охрипли,
и в кисельное море ушли корабли,
где закат из протертой малины, марины, колибри.
Как гордились они! Как совали в лицо кошельки!
Как платили они без оглядки!
Наскребли на квартиру, толстели, как овощ на грядке.
Как любили они шашлыки! И храбрились, храбрились…
Так побрились, что женщины не отрывали руки от щеки -
потому что душисты и гладки!
Люди этого сорта, калибра селились в горах, на курорте, у синего леса,
получали медали от принца консорта, им надоедали журналисты и пресса.
Да, бывает, конечно, что треснет, накатит и держит в тисках…
иногда из арабской соседней деревни приспичит пальнуть из обреза Ахмеду, АбдАлле…
Но никто не страдал ощущением, что недодали ему, недодали.
Не заметили, как, но дожИли и до седины на висках.
Вспоминали они, как дружили, служили Мамоне, примером и еще в парашютных войсках.
Вот и все. Сколько лоций они изорвали! Сколько раз глубину измеряли!
Океан разольется - не хватит спасительных слов и кругов.
Вот и все. Потому что в инструкциях и описаниях гаваней и берегов
не бывает морали.
***
Женщина целовалась с мобильником, не со мною,
неземною брызгала красотою,
даже не думала, сколько стою,
так как я не был ее золотой мечтой,
потому что не были мы четой,
а я даже самой маленькой запятой
в тексте,
не был ее богатством и нищетою
или начинкой, к которой надо добраться в тесте.
И она не была не то что точной, но и неточной моею целью,
а какой-то ненужной жемчужиной в серебре,
была сухопутной жизнью на корабле,
новогодней почтой, которая в декабре
ошибалась дверью.
МОРСКОЕ
После сырого, тяжелого, горького
людям из Кельна и с улицы Войкова
хочется белого, хочется красного,
ясного, как в телевизоре классного.
Этим…
с чахотками или холерами
хочется моря и быть загорелыми.
Серую, черную, невыносимую,
скучную или бессмысленно-праздную
делает желтой, зеленою, синею
и бесконечною, и не напрасною.
Толпы охальников с мыслями грязными
и одиночки (всегда без напарников)
там наблюдают за самыми разными
в блеклых купальниках, в ярких купальниках,
тонкими, крепкими, пресными, терпкими,
стервами, парня бросающих первыми,
левыми, слабыми, девами, бабами.
Будят какое-то чувство щемящее
модные песни, за горло берущие,
матери на малолеток орущие,
йодом пропахшее, мерно шумящее
мелкое море и море с глубинами.
Берег с шезлонгами, душем, кабинами,
женщины с милыми и с нелюбимыми…
Солнце печет, меланомою мажется,
каждая пара счастливою кажется.
ONCE YOU GO BLACK, YOU NEVER GO BACK
...теперь люблю я черный цвет
Бенедиктов
Чернота ли опять накрывает? Вряд ли.
Я лет десять не наступал на грабли,
и никто меня не посылает на три,
я вчера был в театре.
Жизнь гремит кругом - из соседних окон
популярным громким арабским роком,
и глядит с купюры зеленым оком,
из пореза капает красным соком.
Запасусь терпением и попкорном,
в синемА пойду с повзрослевшим сыном...
Бенедиктов... этот писал о черном,
Пастернак о синем.
Вон ныряльщик в плавках. Он спину выгнул,
он герой, атлет и совсем не лузер,
добровольно в Черное море прыгнул.
Я бы струсил.
Я боюсь овец, эфиопок, кошек,
мерседесов черных и черных пятниц,
встретив нищих, черных, голодных, тощих,
отступаю пятясь.
А кругом трубит пионерским горном,
белит известью тысячи голых стенок,
сеет маки красные в поле сорном -
всё не мой оттенок.
ФРЕЙДИСТСКОЕ
ЛибидО моё, либидо мне известно от и до.
Там усталость и обида, но не смялось, не отбито,
не исчезло, как додо...
Покрываюсь ночью потом и нащупываю - вот он...
Мир с любовью по субботам, под ночным небесным сводом...
Фиолетово, лилово, наплевать давным-давно.
Царь Земли и раб Господень заточен и не свободен
по УДО.
Говорят, соседка слева, старая, как время дева...
за еврея, за хазара, за абрека, все равно.
Не одна она готова, за одно простое слово...
Он сказал, она сказала, шансов мало, как в лото.
Ева, пава, одалиска, жизнь, фрейдистская описка,
неподвижное бревно.
Далеко - в далеких странах, любят слабых, любят странных,
никого не любят близко - ни за это, ни за то.
***
Помню, знакомый скульптор, лепивший Ленина,
думал: временно.
Вышло, что постоянно.
Помню дЕвица, думала, что за гонщика,
что за летчика,
за молодчика-миллионщика,
вышла за кастеляна
женского общежития, князя Гремина,
кстати, сытая и довольная, ловкая и проворная:
платье шитое,
платье важное,
а не нищее распродажное.
Кто-то ругался с полною (или тощею),
словно Россия с Польшею,
спал с высокою,
в две версты вышиною,
с язвой, врединой и осокою -
стала его женою.
***
Их сегодня же вызовут на партком,
их катком раздавят и сапогом -
дева спит с убийцею и врагом.
Вон лежат любовники, а кругом
Италия и Верона.
Для чего ей нужен дурак, балбес?
Неужели было так трудно без?
Потеряла стыд и попутал бес,
и нашла себе фанфарона.
Ерунду какую-то написал
этот самый гений-универсал,
в Чебоксарах и около Чебоксар
нету мавров и Оберона.
Нету в мире хрустальных таких страстей,
там, как в местном выпуске новостей,
всё застирано и варёно.
Мы легко эти драмы утяжелим
мы положим юную с пожилым,
тринадцатилетнюю с пожилым,
с одышкою и байпасом.
Мы глухую заставим пожить с певцом
баритоном... тенором-молодцом
или басом.
А хрычевку сосватаем с молодым
человеком, охотником за золотым
запасом...
стихи сергея никольского, groningen_sn
***
Сколько негров стало в американских фильмах!
Больше, чем трав ковыльных в степях ковыльных,
чем японцев в японских фирмах.
Сколько женщин в анорексичном теле!
Мужикам видны они еле-еле,
правда, берут их в программы (в теле),
там боятся живых и резвых.
И они ныряют в волнАх эфирных,
и не пьют отраву в конце недели,
и в пижаме ночью лежат в постели
не вспотели и не простыли.
Времена угрюмые и простые...
Вместо «Рюмочных» встал миллион «Кефирных»,
вместо пьяных всюду встречаешь трезвых,
пресных, мирных, неинтересных, смирных,
кто живет в квартире, башкой не треснув,
кто похож на мишени в тире.
***
ПЕРИПЛ ТРОПИЧЕСКИХ МОРЕЙ
Синерукие Джамбли над морем живут
Эдвард Лир в переводе Маршака
В сером северном море по полной они огребли -
искорябали руки, продрогли, охрипли,
и в кисельное море ушли корабли,
где закат из протертой малины, марины, колибри.
Как гордились они! Как совали в лицо кошельки!
Как платили они без оглядки!
Наскребли на квартиру, толстели, как овощ на грядке.
Как любили они шашлыки! И храбрились, храбрились…
Так побрились, что женщины не отрывали руки от щеки -
потому что душисты и гладки!
Люди этого сорта, калибра селились в горах, на курорте, у синего леса,
получали медали от принца консорта, им надоедали журналисты и пресса.
Да, бывает, конечно, что треснет, накатит и держит в тисках…
иногда из арабской соседней деревни приспичит пальнуть из обреза Ахмеду, АбдАлле…
Но никто не страдал ощущением, что недодали ему, недодали.
Не заметили, как, но дожИли и до седины на висках.
Вспоминали они, как дружили, служили Мамоне, примером и еще в парашютных войсках.
Вот и все. Сколько лоций они изорвали! Сколько раз глубину измеряли!
Океан разольется - не хватит спасительных слов и кругов.
Вот и все. Потому что в инструкциях и описаниях гаваней и берегов
не бывает морали.
***
Женщина целовалась с мобильником, не со мною,
неземною брызгала красотою,
даже не думала, сколько стою,
так как я не был ее золотой мечтой,
потому что не были мы четой,
а я даже самой маленькой запятой
в тексте,
не был ее богатством и нищетою
или начинкой, к которой надо добраться в тесте.
И она не была не то что точной, но и неточной моею целью,
а какой-то ненужной жемчужиной в серебре,
была сухопутной жизнью на корабле,
новогодней почтой, которая в декабре
ошибалась дверью.
МОРСКОЕ
После сырого, тяжелого, горького
людям из Кельна и с улицы Войкова
хочется белого, хочется красного,
ясного, как в телевизоре классного.
Этим…
с чахотками или холерами
хочется моря и быть загорелыми.
Серую, черную, невыносимую,
скучную или бессмысленно-праздную
делает желтой, зеленою, синею
и бесконечною, и не напрасною.
Толпы охальников с мыслями грязными
и одиночки (всегда без напарников)
там наблюдают за самыми разными
в блеклых купальниках, в ярких купальниках,
тонкими, крепкими, пресными, терпкими,
стервами, парня бросающих первыми,
левыми, слабыми, девами, бабами.
Будят какое-то чувство щемящее
модные песни, за горло берущие,
матери на малолеток орущие,
йодом пропахшее, мерно шумящее
мелкое море и море с глубинами.
Берег с шезлонгами, душем, кабинами,
женщины с милыми и с нелюбимыми…
Солнце печет, меланомою мажется,
каждая пара счастливою кажется.
ONCE YOU GO BLACK, YOU NEVER GO BACK
...теперь люблю я черный цвет
Бенедиктов
Чернота ли опять накрывает? Вряд ли.
Я лет десять не наступал на грабли,
и никто меня не посылает на три,
я вчера был в театре.
Жизнь гремит кругом - из соседних окон
популярным громким арабским роком,
и глядит с купюры зеленым оком,
из пореза капает красным соком.
Запасусь терпением и попкорном,
в синемА пойду с повзрослевшим сыном...
Бенедиктов... этот писал о черном,
Пастернак о синем.
Вон ныряльщик в плавках. Он спину выгнул,
он герой, атлет и совсем не лузер,
добровольно в Черное море прыгнул.
Я бы струсил.
Я боюсь овец, эфиопок, кошек,
мерседесов черных и черных пятниц,
встретив нищих, черных, голодных, тощих,
отступаю пятясь.
А кругом трубит пионерским горном,
белит известью тысячи голых стенок,
сеет маки красные в поле сорном -
всё не мой оттенок.
ФРЕЙДИСТСКОЕ
ЛибидО моё, либидо мне известно от и до.
Там усталость и обида, но не смялось, не отбито,
не исчезло, как додо...
Покрываюсь ночью потом и нащупываю - вот он...
Мир с любовью по субботам, под ночным небесным сводом...
Фиолетово, лилово, наплевать давным-давно.
Царь Земли и раб Господень заточен и не свободен
по УДО.
Говорят, соседка слева, старая, как время дева...
за еврея, за хазара, за абрека, все равно.
Не одна она готова, за одно простое слово...
Он сказал, она сказала, шансов мало, как в лото.
Ева, пава, одалиска, жизнь, фрейдистская описка,
неподвижное бревно.
Далеко - в далеких странах, любят слабых, любят странных,
никого не любят близко - ни за это, ни за то.
***
Помню, знакомый скульптор, лепивший Ленина,
думал: временно.
Вышло, что постоянно.
Помню дЕвица, думала, что за гонщика,
что за летчика,
за молодчика-миллионщика,
вышла за кастеляна
женского общежития, князя Гремина,
кстати, сытая и довольная, ловкая и проворная:
платье шитое,
платье важное,
а не нищее распродажное.
Кто-то ругался с полною (или тощею),
словно Россия с Польшею,
спал с высокою,
в две версты вышиною,
с язвой, врединой и осокою -
стала его женою.
***
Их сегодня же вызовут на партком,
их катком раздавят и сапогом -
дева спит с убийцею и врагом.
Вон лежат любовники, а кругом
Италия и Верона.
Для чего ей нужен дурак, балбес?
Неужели было так трудно без?
Потеряла стыд и попутал бес,
и нашла себе фанфарона.
Ерунду какую-то написал
этот самый гений-универсал,
в Чебоксарах и около Чебоксар
нету мавров и Оберона.
Нету в мире хрустальных таких страстей,
там, как в местном выпуске новостей,
всё застирано и варёно.
Мы легко эти драмы утяжелим
мы положим юную с пожилым,
тринадцатилетнюю с пожилым,
с одышкою и байпасом.
Мы глухую заставим пожить с певцом
баритоном... тенором-молодцом
или басом.
А хрычевку сосватаем с молодым
человеком, охотником за золотым
запасом...