Андрэ Моруа, которого я читаю (старый постинг).
20 мая день рождения Натальи Александровны Волошиной jaga-lux
Старый постинг Натальи Александровны.
__________
«Un soir consacré à la lecture des grands livres est pour l'esprit ce qu'un séjour en montagne est pour l'âme.»
André Maurois
1.Муравьи
2.во что я верю
Андрэ Моруа. Муравьи
Между двумя стеклянными пластинками, скрепленными приклеенной по краям
бумагой, суетилось и хлопотало целое племя крошечных коричневых уродцев.
Продавец насыпал муравьям немного песку, и они прорыли в нем ходы, которые
все сходились в одной точке. Там - в самой середине - почти неподвижно
восседала крупная муравьиха. Это была Королева - муравьи почтительно кормили
ее.
- С ними нет никаких хлопот,- сказал продавец.- Достаточно раз в месяц
положить каплю меду вон в то отверстие... Одну-единственную каплю... А уж
муравьи сами унесут мед и разделят между собой...
- Всего одну каплю в месяц? - удивилась молодая женщина.- Неужто хватит
одной капли, чтобы прокормить весь этот народец?
На молодой женщине была большая шляпа из белой соломки и муслиновое
платье в цветах, без рукавов. Продавец грустно посмотрел на нее.
- Одной капли вполне хватит,- повторил он.
- Как это мило! - воскликнула молодая женщина. И купила прозрачный
муравейник.
- Друг мой, вы еще не видели моих муравьев? Белоснежная ручка с
наманикюренными пальчиками держала стеклянный муравейник. Мужчина, сидевший
рядом с молодой женщиной, залюбовался ее склоненным затылком.
- Как с вами интересно, дорогая... Вы умеете вносить в жизнь новизну и
разнообразие... Вчера вечером мы слушали Баха... Сегодня... наблюдаем за
муравьями...
- Взгляните, дорогой! - сказала она с ребячливой порывистостью, которая
- она это знала - ему так нравилась. - Видите вон ту громадную муравьиху?
Это Королева... Работницы прислуживают ей... Я сама их кормлю... И поверите
ли, милый, им хватает одной капли меду в месяц... Разве это не прелестно?
Прошла неделя - муравьи за это время успели надоесть и мужу, и
любовнику. Молодая женщина сунула муравейник за зеркало, стоявшее на камине
в ее комнате. В конце месяца она забыла положить в отверстие каплю меду.
Муравьи умерли медленной голодной смертью. До самого конца они берегли
немного меду для Королевы, и она погибла последней.
Андре Моруа.
Во что я верю
Я верю в то, что независимо от меня существует внешний мир, который я, однако, могу воспринять, только пропустив его через свое сознание. Я вижу за окном облака, холмы, качающиеся под ветром деревья, коров на лугу; ближе я вижу часть меня, которую я называю "моя рука" и которая пишет эти строки. Я верю в то, что рука эта по природе своей глубоко отлична от всего остального мира. Когда птица садится на ветку липы или кедра, я не ощущаю ничего; когда муха садится на мою руку, мне щекотно. Стоит мне захотеть - и я пошевельну рукой; но я не в силах сдвинуть с места облака и холмы. Да и рука в состоянии исполнить далеко не всякое мое желание. Не надо требовать от нее невозможного. Палач может отрубить ее, я по-прежнему буду ее видеть, но она превратится для меня в посторонний предмет. Таким образом, тело мое занимает промежуточную позицию: с одной стороны, оно подчиняется моей воле, с другой - внешнему миру. Я могу послать его навстречу испытаниям и даже опасности, я могу путем тренировки или с помощью машин увеличивать его силу и расширять сферу его деятельности, но не до бесконечности; не в моей власти уберечь его от несчастных случаев и старости. В этом отношении я весь, с головы до пят, принадлежу внешнему миру.
Мой внутренний мир - более надежное убежище. Назовите его как угодно - духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову; болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому, как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и стать миром. Но без "этого странного хоровода" вокруг меня я лишился бы разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира - и только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то, что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет вместе со мной. "И умирая, уничтожу мир", - сказал поэт. Мир перестанет существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других людей.
Однако я не могу назвать себя и чистым материалистом. Конечно, я верю, что мир, частью которого я являюсь, подчиняется определенным законам. Я верю в это, потому что это очевидно; Я пишу эти строки в начале осени: я знаю, что листья за окном пожелтеют; знаю, что завтра в этот час солнце будет стоять на небосклоне чуть ниже, чем сегодня; знаю, что созвездия, эти золотые гвоздики, забитые в черную небесную твердь, вскоре изменят свое положение, и изменения эти можно предсказать; знаю, что, если я выпущу из рук книгу, она упадет на пол со скоростью, которую можно вычислить заранее. Знаю я и другое: не которые современные ученые утверждают, что в масштабе бесконечно малых величин невозможно точно предсказать ни одно событие и что законы наши - законы статистические. Ну и что из этого? Статистические законы учитывают существование случайностей. Любые законы, в том числе и, статистические, действенны и полезны, поскольку позволяют предвидеть немало явлений. Некоторые материалисты делают отсюда вывод, что все явления предсказуемы, что будущее полностью предопределено и что единственно по невежеству своему мы не можем построить механическую модель мира, которая позволила бы нам прогнозировать не только расположение созвездий в тот или иной день и час, но и все грядущие события человеческой истории. Такая модель мира ничем не отличалась бы от самого этого мира. Если бы она была возможна, это означало бы, что органическая материя сама, по законам своего внутреннего развития, автоматически порождает все, что происходит в мире, включая наши поступки. В этом случае история, как социальная, так и индивидуальная, была бы абсолютно детерминированной, а наша свобода выбора - иллюзорной.
Я не разделяю этот чисто материалистический взгляд на мир. Тому есть три причины. Во - первых, я отказываюсь считать мой полностью зависимым от системы, которая создана самим этим разумом. Кто, как не человек, открыл законы развития внешнего мира? Кто, как не он, упорядочил мнимый хаос явлений? Было бы абсурдно, если бы могущество человеческого разума в конце концов привело нас к отрицанию этого могущества. Во-вторых, научные исследования, на которых зиждется наша вера в упорядоченность мира, никогда не давали оснований считать весь мир механизмом. Данные науки свидетельствуют, что при определенных условиях в рамках замкнутой системы, зная исходные параметры, можно предвидеть результат. Но предсказания такого рода ограничены в пространстве и времени, толковать их расширительно мы не вправе. Экономика и история одной только нашей планеты настолько сложны, что не поддаются прогнозированию. Что же тогда говорить обо "всем мире" - ведь мы даже не знаем наверняка, что обозначает это произвольное сочетание слов? Наконец, в-третьих, я просто не понимаю, как может сознание зарождаться в недрах материи. Я всегда наблюдал обратное - как в недрах моего сознания зарождаются образы материального мира. Кроме того, опыт учит меня, что есть вещи, которые подвластны моей воле. Я хочу сразиться с врагом и сражаюсь с ним. Мне могут возразить, что воля моя предопределена моей природой. Не стану спорить. Говоря о воле, я не утверждаю, что она может приказать мне сделать то, чего я не хочу. Моя воля не является силой, существующей независимо от меня. Моя воля - это мое действующее я.
Конечно, материалист возразит мне: "Вам известно, что пропасть, разделяющая живую и неживую материю, с каждым днем становится все уже. Вам известно, что относительно некоторых вирусов невозможно сказать наверняка, к живой или к неживой материи они принадлежат. Вам известно, что химики научились синтезировать молекулы такой сложности, какая встречается только в живой природе. Не за горами тот день, когда наука объяснит нам, каким образом на заре существования вселенной исполинские катаклизмы привели к возникновению жизни на земле, каким образом медленная эволюция привела к образованию видов. Линия эволюции, идущая от бактерии к Платону, непрерывна. Человек, последнее звено в длинной цепи живых существ, занимает во времени и пространстве самое ничтожное место. Зачем придавать такое значение его разуму? Он - лишь более совершенная форма разума пчелы или муравья, рыбы или змеи, собаки или кошки..." Рассуждения такого рода оставляют меня совершенно равнодушным. Как бы ни сузилась пропасть, мост через нее до сих пор не перекинут. Разгадать загадку жизни до сих пор не удалось ни химикам, ни биологам; ни одно живое существо не обладает разумом, сравнимым с человеческим. Пропасть между примитивнейшим из людей и умнейшим из животных по-прежнему широка и глубока. Материалист слепо верует в науку, как во всемогущего бога, но мне такая религия чужда.
Что же касается происхождения видов, то мне кажется весьма существенным замечание Леконта дю Нуи[2]: если мы примем гипотезу о естественном отборе и выживании сильнейших, получится, что на развитие и совершенствование такого сложного органа, как человеческий глаз, ушло столько миллиардов лет, сколько не существует и сама земля. "Но в таком случае, - спросит Верующий, - вы, как и мы, считаете, что живые существа создал Господь?" Я верю лишь в то, что знаю, а в этой области я знаю лишь то, что я не знаю ничего. Я скептически отношусь к рассказам палеонтологов и геологов, жонглирующих тысячелетиями и основывающих смелые теории на докембрийских ископаемых, которые при ближайшем рассмотрении оказываются просто булыжниками причудливой формы. Но мне ничуть не легче поверить во всемогущего и милостивого Господа, который в здравом уме и твердой памяти создал палочку Коха, блоху и комара, а спустя множество веков увенчал свой труд новой победой: забросил во враждебный и загадочный мир человека, наделил его мыслями и чувствами и заставил это несчастное создание отвечать перед Создателем за свои поступки. Меня не волнует вопрос: как и почему человек попал в этот мир? Мы не знаем и, судя по всему, никогда не узнаем ответа. Я допускаю, что бесконечно малые существа, которые, быть может, обитают на электроне, способны открыть его ядро и несколько соседних атомов. Но разве могут они вообразить себе человека или циклотрон? Да и вообще все это не важно. Меня волнует другое: "Вот человек, вот мир. Каким образом человек, такой, как он есть, должен действовать, чтобы настолько, насколько позволяет его природа, подчинить своей власти окружающий мир и себя самого?"
Я не чистый материалист и не чистый идеалист. Во что же я в таком случае верю? Я ограничиваюсь констатацией фактов. Вначале был мой разум, который с помощью тела вступил в контакт с внешним миром. Но само тело - лишь чувственный образ, то есть образ, созданный моим сознанием, так что в конечном счете я отвергаю дуалистический взгляд на природу. Я верю в существование единой реальности, которую можно рассматривать как в аспекте духовном, так и в аспекте материальном. Создана ли эта реальность сверхчеловеческой волей? Управляет ли нашим миром какая-нибудь высшая сила? Нравственна ли эта сила и воздает ли она по заслугам праведникам и грешникам? У меня нет оснований утверждать что бы то ни было по этому поводу. Миру вещей неведома нравственность. Удар молнии и рак так же часто поражают добрых, как и злых. Вселенная не дружественна и не враждебна людям доброй воли; скорее всего, она просто равнодушна. Кто создал ее? Почему в ней не царит полный хаос, почему она все же подчиняется законам? Какая сила забросила нас сюда, на этот комочек грязи, вращающийся в бесконечном пространстве? Я ничего не знаю об этом и думаю, что другие знают об этом не больше моего. Различные боги, которым на протяжении тысячелетий человеческой истории поклонялись народы, были воплощением страстей и потребностей верующих. Это не значит, что религии были бесполезны; это значит, что они были нееобходимы. Но в их задачу не входит познание мира. "Если вы заблудитесь в пустыне, - говорил мне один добряк священник, - я не дам вам карту, я только покажу, где можно напиться воды, и постараюсь вселить в вас бодрость, чтобы вы могли продолжить свой путь. Вот все, что я смогу для вас сделать".
"Христианство совершило переворот, перенеся рок внутрь человека. Оно увидело источник наших бедствий в нашей собственной природе. Для древнего грека мифы, как правило, были частью истории - и не более того. Он выпускал наружу демонов своей души, воплощая их в мифах. Христианин впускает мифы внутрь своей души, воплощая их в демонах. Первородный грех страгивает каждого из нас. Распятие Христа затрагивает каждого из нас..." (Андре Мальро)[3]. Христианская религия человечна, а не бесчеловечна. Драма разыгрывается не во внешнем мире, рок грозит не извне, как думали Гомер и Эсхил; внешний мир нейтрален, драма и рок живут внутри человека. Догмат о первородном грехе обличает присутствие в душе всякого человека животного начала. Ребенок рождается диким, жадным; не будь он столь слаб, он был бы жесток. Наше первое побуждение - убивать. Но столь же верна и идея искупления. Человек не просто зверь. В человеке воплотился бог, "Человек и бог сливаются в свободном человеке" (Ален*). В этом источник наших мук, но этом же причина наших побед.
Я признаю существование в человеке высшего начала. "Никакое животное не могло бы сделать того, что сделал я", - говорил Гийоме, и в самом деле человек способен на бескорыстные геройские поступки, отнюдь не продиктованные животными инстинктами и даже противоречащие им. "Ничто не заставляет нас быть благородными, любезными, милосердными и отважными". Конечно, циник ответит на это, что давление общественного мнения, тщеславие или стыд оказывают одинаковое действие на человека и волка, поскольку и тот и другой - стадные животные. Но эта точка зрения уязвима - она не может объяснить поведение мудрецов, героев, праведников. Есть целый ряд случаев, когда стадное чувство и тщеславие могли бы ужиться с лицемерием и заботой о спасении собственной шкуры, а человек тем не менее избирает другой путь и поступает "правильно". Почему он так поступает? Я полагаю, потому, что он повинуется голосу некоего высшего начала, постоянно живущего в его душе. "Человек бесконечно выше человека". Причем несомненно, что это начало которое можно назвать сверхчеловеческим, поскольку оно подвигает человека на деяния, идущие вразрез с его личной выгодой и интересами его клана, присутствует в сознании каждого человека и предъявляет ему свои требования, если только он не обманывает ни себя, ни других. Я готов называть богом эту общечеловеческую совесть, но мой бог не трансцендентен, а имманентен.
"Итак, вы отрицаете существование трансцендентного бога и провидения, определяющего ход земных событий?" Я ничего не отрицаю, однако, повторяю, я никогда не видел в окружающем мире следов воздействия трансцендентной воли. "Но неужели вам не страшно жить в равнодушном мире, который покинули боги. Должен признаться, ничуть не страшно; скажу больше, на мой вкус гораздо спокойнее оставаться в одиночестве, чем быть вечно окруженным богами, как в гомеровские времена. На мой взгляд, моряку, застигнутому штормом, утешительнее считать бурю игрой слепых сил, с которыми он должен бороться, призвав на помощь все свои знания и мужество, чем думать, что он какой - то неосторожностью навлек на себя гнев Нептуна, и тщетно искать средства умилостивить бога морей.
(to be continued)
Старый постинг Натальи Александровны.
__________
«Un soir consacré à la lecture des grands livres est pour l'esprit ce qu'un séjour en montagne est pour l'âme.»
André Maurois
1.Муравьи
2.во что я верю
Андрэ Моруа. Муравьи
Между двумя стеклянными пластинками, скрепленными приклеенной по краям
бумагой, суетилось и хлопотало целое племя крошечных коричневых уродцев.
Продавец насыпал муравьям немного песку, и они прорыли в нем ходы, которые
все сходились в одной точке. Там - в самой середине - почти неподвижно
восседала крупная муравьиха. Это была Королева - муравьи почтительно кормили
ее.
- С ними нет никаких хлопот,- сказал продавец.- Достаточно раз в месяц
положить каплю меду вон в то отверстие... Одну-единственную каплю... А уж
муравьи сами унесут мед и разделят между собой...
- Всего одну каплю в месяц? - удивилась молодая женщина.- Неужто хватит
одной капли, чтобы прокормить весь этот народец?
На молодой женщине была большая шляпа из белой соломки и муслиновое
платье в цветах, без рукавов. Продавец грустно посмотрел на нее.
- Одной капли вполне хватит,- повторил он.
- Как это мило! - воскликнула молодая женщина. И купила прозрачный
муравейник.
- Друг мой, вы еще не видели моих муравьев? Белоснежная ручка с
наманикюренными пальчиками держала стеклянный муравейник. Мужчина, сидевший
рядом с молодой женщиной, залюбовался ее склоненным затылком.
- Как с вами интересно, дорогая... Вы умеете вносить в жизнь новизну и
разнообразие... Вчера вечером мы слушали Баха... Сегодня... наблюдаем за
муравьями...
- Взгляните, дорогой! - сказала она с ребячливой порывистостью, которая
- она это знала - ему так нравилась. - Видите вон ту громадную муравьиху?
Это Королева... Работницы прислуживают ей... Я сама их кормлю... И поверите
ли, милый, им хватает одной капли меду в месяц... Разве это не прелестно?
Прошла неделя - муравьи за это время успели надоесть и мужу, и
любовнику. Молодая женщина сунула муравейник за зеркало, стоявшее на камине
в ее комнате. В конце месяца она забыла положить в отверстие каплю меду.
Муравьи умерли медленной голодной смертью. До самого конца они берегли
немного меду для Королевы, и она погибла последней.
Андре Моруа.
Во что я верю
Я верю в то, что независимо от меня существует внешний мир, который я, однако, могу воспринять, только пропустив его через свое сознание. Я вижу за окном облака, холмы, качающиеся под ветром деревья, коров на лугу; ближе я вижу часть меня, которую я называю "моя рука" и которая пишет эти строки. Я верю в то, что рука эта по природе своей глубоко отлична от всего остального мира. Когда птица садится на ветку липы или кедра, я не ощущаю ничего; когда муха садится на мою руку, мне щекотно. Стоит мне захотеть - и я пошевельну рукой; но я не в силах сдвинуть с места облака и холмы. Да и рука в состоянии исполнить далеко не всякое мое желание. Не надо требовать от нее невозможного. Палач может отрубить ее, я по-прежнему буду ее видеть, но она превратится для меня в посторонний предмет. Таким образом, тело мое занимает промежуточную позицию: с одной стороны, оно подчиняется моей воле, с другой - внешнему миру. Я могу послать его навстречу испытаниям и даже опасности, я могу путем тренировки или с помощью машин увеличивать его силу и расширять сферу его деятельности, но не до бесконечности; не в моей власти уберечь его от несчастных случаев и старости. В этом отношении я весь, с головы до пят, принадлежу внешнему миру.
Мой внутренний мир - более надежное убежище. Назовите его как угодно - духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову; болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому, как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и стать миром. Но без "этого странного хоровода" вокруг меня я лишился бы разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира - и только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то, что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет вместе со мной. "И умирая, уничтожу мир", - сказал поэт. Мир перестанет существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других людей.
Однако я не могу назвать себя и чистым материалистом. Конечно, я верю, что мир, частью которого я являюсь, подчиняется определенным законам. Я верю в это, потому что это очевидно; Я пишу эти строки в начале осени: я знаю, что листья за окном пожелтеют; знаю, что завтра в этот час солнце будет стоять на небосклоне чуть ниже, чем сегодня; знаю, что созвездия, эти золотые гвоздики, забитые в черную небесную твердь, вскоре изменят свое положение, и изменения эти можно предсказать; знаю, что, если я выпущу из рук книгу, она упадет на пол со скоростью, которую можно вычислить заранее. Знаю я и другое: не которые современные ученые утверждают, что в масштабе бесконечно малых величин невозможно точно предсказать ни одно событие и что законы наши - законы статистические. Ну и что из этого? Статистические законы учитывают существование случайностей. Любые законы, в том числе и, статистические, действенны и полезны, поскольку позволяют предвидеть немало явлений. Некоторые материалисты делают отсюда вывод, что все явления предсказуемы, что будущее полностью предопределено и что единственно по невежеству своему мы не можем построить механическую модель мира, которая позволила бы нам прогнозировать не только расположение созвездий в тот или иной день и час, но и все грядущие события человеческой истории. Такая модель мира ничем не отличалась бы от самого этого мира. Если бы она была возможна, это означало бы, что органическая материя сама, по законам своего внутреннего развития, автоматически порождает все, что происходит в мире, включая наши поступки. В этом случае история, как социальная, так и индивидуальная, была бы абсолютно детерминированной, а наша свобода выбора - иллюзорной.
Я не разделяю этот чисто материалистический взгляд на мир. Тому есть три причины. Во - первых, я отказываюсь считать мой полностью зависимым от системы, которая создана самим этим разумом. Кто, как не человек, открыл законы развития внешнего мира? Кто, как не он, упорядочил мнимый хаос явлений? Было бы абсурдно, если бы могущество человеческого разума в конце концов привело нас к отрицанию этого могущества. Во-вторых, научные исследования, на которых зиждется наша вера в упорядоченность мира, никогда не давали оснований считать весь мир механизмом. Данные науки свидетельствуют, что при определенных условиях в рамках замкнутой системы, зная исходные параметры, можно предвидеть результат. Но предсказания такого рода ограничены в пространстве и времени, толковать их расширительно мы не вправе. Экономика и история одной только нашей планеты настолько сложны, что не поддаются прогнозированию. Что же тогда говорить обо "всем мире" - ведь мы даже не знаем наверняка, что обозначает это произвольное сочетание слов? Наконец, в-третьих, я просто не понимаю, как может сознание зарождаться в недрах материи. Я всегда наблюдал обратное - как в недрах моего сознания зарождаются образы материального мира. Кроме того, опыт учит меня, что есть вещи, которые подвластны моей воле. Я хочу сразиться с врагом и сражаюсь с ним. Мне могут возразить, что воля моя предопределена моей природой. Не стану спорить. Говоря о воле, я не утверждаю, что она может приказать мне сделать то, чего я не хочу. Моя воля не является силой, существующей независимо от меня. Моя воля - это мое действующее я.
Конечно, материалист возразит мне: "Вам известно, что пропасть, разделяющая живую и неживую материю, с каждым днем становится все уже. Вам известно, что относительно некоторых вирусов невозможно сказать наверняка, к живой или к неживой материи они принадлежат. Вам известно, что химики научились синтезировать молекулы такой сложности, какая встречается только в живой природе. Не за горами тот день, когда наука объяснит нам, каким образом на заре существования вселенной исполинские катаклизмы привели к возникновению жизни на земле, каким образом медленная эволюция привела к образованию видов. Линия эволюции, идущая от бактерии к Платону, непрерывна. Человек, последнее звено в длинной цепи живых существ, занимает во времени и пространстве самое ничтожное место. Зачем придавать такое значение его разуму? Он - лишь более совершенная форма разума пчелы или муравья, рыбы или змеи, собаки или кошки..." Рассуждения такого рода оставляют меня совершенно равнодушным. Как бы ни сузилась пропасть, мост через нее до сих пор не перекинут. Разгадать загадку жизни до сих пор не удалось ни химикам, ни биологам; ни одно живое существо не обладает разумом, сравнимым с человеческим. Пропасть между примитивнейшим из людей и умнейшим из животных по-прежнему широка и глубока. Материалист слепо верует в науку, как во всемогущего бога, но мне такая религия чужда.
Что же касается происхождения видов, то мне кажется весьма существенным замечание Леконта дю Нуи[2]: если мы примем гипотезу о естественном отборе и выживании сильнейших, получится, что на развитие и совершенствование такого сложного органа, как человеческий глаз, ушло столько миллиардов лет, сколько не существует и сама земля. "Но в таком случае, - спросит Верующий, - вы, как и мы, считаете, что живые существа создал Господь?" Я верю лишь в то, что знаю, а в этой области я знаю лишь то, что я не знаю ничего. Я скептически отношусь к рассказам палеонтологов и геологов, жонглирующих тысячелетиями и основывающих смелые теории на докембрийских ископаемых, которые при ближайшем рассмотрении оказываются просто булыжниками причудливой формы. Но мне ничуть не легче поверить во всемогущего и милостивого Господа, который в здравом уме и твердой памяти создал палочку Коха, блоху и комара, а спустя множество веков увенчал свой труд новой победой: забросил во враждебный и загадочный мир человека, наделил его мыслями и чувствами и заставил это несчастное создание отвечать перед Создателем за свои поступки. Меня не волнует вопрос: как и почему человек попал в этот мир? Мы не знаем и, судя по всему, никогда не узнаем ответа. Я допускаю, что бесконечно малые существа, которые, быть может, обитают на электроне, способны открыть его ядро и несколько соседних атомов. Но разве могут они вообразить себе человека или циклотрон? Да и вообще все это не важно. Меня волнует другое: "Вот человек, вот мир. Каким образом человек, такой, как он есть, должен действовать, чтобы настолько, насколько позволяет его природа, подчинить своей власти окружающий мир и себя самого?"
Я не чистый материалист и не чистый идеалист. Во что же я в таком случае верю? Я ограничиваюсь констатацией фактов. Вначале был мой разум, который с помощью тела вступил в контакт с внешним миром. Но само тело - лишь чувственный образ, то есть образ, созданный моим сознанием, так что в конечном счете я отвергаю дуалистический взгляд на природу. Я верю в существование единой реальности, которую можно рассматривать как в аспекте духовном, так и в аспекте материальном. Создана ли эта реальность сверхчеловеческой волей? Управляет ли нашим миром какая-нибудь высшая сила? Нравственна ли эта сила и воздает ли она по заслугам праведникам и грешникам? У меня нет оснований утверждать что бы то ни было по этому поводу. Миру вещей неведома нравственность. Удар молнии и рак так же часто поражают добрых, как и злых. Вселенная не дружественна и не враждебна людям доброй воли; скорее всего, она просто равнодушна. Кто создал ее? Почему в ней не царит полный хаос, почему она все же подчиняется законам? Какая сила забросила нас сюда, на этот комочек грязи, вращающийся в бесконечном пространстве? Я ничего не знаю об этом и думаю, что другие знают об этом не больше моего. Различные боги, которым на протяжении тысячелетий человеческой истории поклонялись народы, были воплощением страстей и потребностей верующих. Это не значит, что религии были бесполезны; это значит, что они были нееобходимы. Но в их задачу не входит познание мира. "Если вы заблудитесь в пустыне, - говорил мне один добряк священник, - я не дам вам карту, я только покажу, где можно напиться воды, и постараюсь вселить в вас бодрость, чтобы вы могли продолжить свой путь. Вот все, что я смогу для вас сделать".
"Христианство совершило переворот, перенеся рок внутрь человека. Оно увидело источник наших бедствий в нашей собственной природе. Для древнего грека мифы, как правило, были частью истории - и не более того. Он выпускал наружу демонов своей души, воплощая их в мифах. Христианин впускает мифы внутрь своей души, воплощая их в демонах. Первородный грех страгивает каждого из нас. Распятие Христа затрагивает каждого из нас..." (Андре Мальро)[3]. Христианская религия человечна, а не бесчеловечна. Драма разыгрывается не во внешнем мире, рок грозит не извне, как думали Гомер и Эсхил; внешний мир нейтрален, драма и рок живут внутри человека. Догмат о первородном грехе обличает присутствие в душе всякого человека животного начала. Ребенок рождается диким, жадным; не будь он столь слаб, он был бы жесток. Наше первое побуждение - убивать. Но столь же верна и идея искупления. Человек не просто зверь. В человеке воплотился бог, "Человек и бог сливаются в свободном человеке" (Ален*). В этом источник наших мук, но этом же причина наших побед.
Я признаю существование в человеке высшего начала. "Никакое животное не могло бы сделать того, что сделал я", - говорил Гийоме, и в самом деле человек способен на бескорыстные геройские поступки, отнюдь не продиктованные животными инстинктами и даже противоречащие им. "Ничто не заставляет нас быть благородными, любезными, милосердными и отважными". Конечно, циник ответит на это, что давление общественного мнения, тщеславие или стыд оказывают одинаковое действие на человека и волка, поскольку и тот и другой - стадные животные. Но эта точка зрения уязвима - она не может объяснить поведение мудрецов, героев, праведников. Есть целый ряд случаев, когда стадное чувство и тщеславие могли бы ужиться с лицемерием и заботой о спасении собственной шкуры, а человек тем не менее избирает другой путь и поступает "правильно". Почему он так поступает? Я полагаю, потому, что он повинуется голосу некоего высшего начала, постоянно живущего в его душе. "Человек бесконечно выше человека". Причем несомненно, что это начало которое можно назвать сверхчеловеческим, поскольку оно подвигает человека на деяния, идущие вразрез с его личной выгодой и интересами его клана, присутствует в сознании каждого человека и предъявляет ему свои требования, если только он не обманывает ни себя, ни других. Я готов называть богом эту общечеловеческую совесть, но мой бог не трансцендентен, а имманентен.
"Итак, вы отрицаете существование трансцендентного бога и провидения, определяющего ход земных событий?" Я ничего не отрицаю, однако, повторяю, я никогда не видел в окружающем мире следов воздействия трансцендентной воли. "Но неужели вам не страшно жить в равнодушном мире, который покинули боги. Должен признаться, ничуть не страшно; скажу больше, на мой вкус гораздо спокойнее оставаться в одиночестве, чем быть вечно окруженным богами, как в гомеровские времена. На мой взгляд, моряку, застигнутому штормом, утешительнее считать бурю игрой слепых сил, с которыми он должен бороться, призвав на помощь все свои знания и мужество, чем думать, что он какой - то неосторожностью навлек на себя гнев Нептуна, и тщетно искать средства умилостивить бога морей.
(to be continued)