Про халифа, кесаря и тирского пирата
Дело было при халифе Муавии, первом и едва ли не самом колоритном из Омейадов. Это он говорил: «Я не обнажаю меча там, где довольно кнута и не берусь за кнут там, где довольно языка». И он был создателем арабского военного флота.
Шла очередная священная война, большой арабский отряд попал в плен и был доставлен ко двору. Кесарь идет вдоль строя и обозревает пленных. Один из них, курейшит, то есть соплеменник пророка Мухаммеда, пытается к нему обратиться - но тут к нему подскакивает византийский сановник (в оригинале у Масуди - «патриарх», но соответствующим термином арабы всех ромейских вельмож величали, и церковных, и мирских) и дает ему по морде (а иные говорят - и по шее тоже). Пленный воскликнул: «Что ж ты за нас не заступаешься, государь Муавия? Нами пренебрег, войну проиграл и отдал врагу наши дома, жизнь и честь».
Соглядатаи в цареградской ставке у Муавии были - и доложили ему об этом. Говорят, халиф очень огорчился: «отверг он сладостную пищу и питье, уединился сам с собой, воздержался от приема людей и ни о чем не рассказал ни одному из созданий Божьих». А после обмена пленными распорядился того курейшита доставить к себе, обласкал и сказал: «Я ни тобою, ни честью твоей не пренебрег. Дай срок».
Затем Муавия перебрал в памяти всех своих знакомых - и вскоре велел доставить к себе одного из них, уроженца города Тира (Сура), хорошо говорившего по-гречески, а по роду занятий - морского разбойника. Халиф с пиратом потолковали - и пират вышел из дворца с полной мошной золота и отправился на базар, где и накупил всякой драгоценной утвари, дорогих тканей, заморских диковинок и тому подобного. А лучшие государевы корабелы построили для него корабль, «который нельзя было догнать в беге его благодаря скорости его и нельзя было настичь во время хода его». Отправившись на Крит, пират щедро одарил тамошнего наместника и попросил выхлопотать для него право торговать в Константинополе. Разрешение было получено, тирец прибыл в столицу, преподнес богатые дары и государю, и всем вельможам, а еще того более им продал - и почти что себе в убыток. Только с вельможею, ударившим курейшита, он дел не вел никаких. Расторговавшись же, отправился обратно в Сирию за товаром, а кесарь и вельможи дали ему множество поручений, ибо всем прочим купцам Муавия торг в ту пору весьма затруднил. И первым делом доложился Муавии. Тот дал ему новые указания, которым пират и последовал.
Вот возвращается тирец в Цареград, «везя с собой все, что требовали от него, и вдобавок то, чего не требовали», и пользуется там большим успехом. Однажды его останавливает во дворце тот самый сановник и спрашивает: «Чем я тебя обидел, что остальным ты привозишь, что они попросят, а мне нет?» Пират в ответ: «Так ты ж и не просил. Однако раз просишь - отдаюсь под твое покровительство и прошу оградить меня от сирийских соглядатаев - ибо то, что привожу я, по закону вообще-то контрабанда». - «Охотно!» - обрадовался сановник, и с тех пор получал подарков и давал заказов поболее других, и судно свое ставил в личной гавани того сановника, у него в имении. И так прошло несколько лет, ибо Муавия не отличался поспешностью. «За описанное нами время словно уподобился уроженец Сура одному из ромеев в обхождении и житии, а им присущи алчность и страсть к стяжательству», - пишет Масуди, хотя, подозреваю, страсти эти и прежде пирату были не вполне чужды.
Наконец, как-то просит сановник контрабандиста: «Пожелал я, чтобы облагодетельствовал ты меня исполнением просьбы моей и оказал мне милость. Купи мне сусанджардский ковер с подушками и подголовниками различных цветов - красного, голубого и прочих, и чтобы был он таким-то и таким-то, даже если и высока будет цена его». - «Сделаю», - сказал тирец и взял задаток. Впрочем, ковра он в Дамаске покупать не стал, а пошел к халифу и попросил выдать ему таковой из казны - и желательно самый лучший; что и было сделано. Пустился тирец в обратный путь, прошел мимо столицы и пошел к гавани в поместье сановника. Ковер расстелил на палубе, на нем разложил подушки и поставил почетное сиденье, а прочую утварь - в палубной надстройке. А под палубой «находились мужи, и в руках у них - весла, украшенные, поднятые вверх, которых они не отпускали. Никто не подозревал, что они находятся в трюме корабля, и видно было только тех], которых служба их заставляла выходить. Ветер подул в паруса, и корабль полетел по заливу, словно стрела, пущенная из лука, так что стоящий на берегу не мог ничего как следует рассмотреть из-за быстроты хода корабля и красоты его в беге.» Вот встает судно в гавани - а вельможа в ту пору весело пировал на главной башне усадьбы в окружении своих наложниц, и был уже изрядно весел, а как увидел издали судно, а на палубе - ковер, пестрый, как цветущий сад - еще веселее ему стало и невтерпеж посмотреть на привозное диво изблизи. Спустился он с башни и взошел на корабль с немногими спутниками и встал на ковер еще прежде, чем тирец или кто-либо из команды сошел на берег - впрочем, те си не спешили. И тут топнул пират ногою, подавая знак сидящим под палубой - «и не затих стук его пяткой, как был перенесен корабль веслами на середину залива, направляясь в море и никуда не сворачивая». «Ой», - сказал вельможа, а пират заковал его в цепи и к ночи уже вышел в открытое море, а через неделю был уже в Сирии, а еще через неделю - в Дамаске, и обо всем доложил Муавии.
И сказал халиф курейшиту: «Встань и отомсти этому вельможе, который ударил тебя по лицу перед главой ромеев. Мы не забыли о тебе и не предали кровь твою и честь. Но смотри, не превзойди его и обойдись с ним не хуже, чем он обошелся с тобою». Тогда курейшит ударил византийца по лицу и по шее, а затем упал к ногам Муавии и сказал: «Вот, а прочее будет превыше сотворенного со мною; тебе же, царь справедливый, хвала и благодарения!» Муавия же любезно улыбнулся византийскому сановнику и сказал: «Ну, ковер со всеми подушками ты, конечно, можешь оставить себе, да я тебя еще попрошу и ромейскому царю и придворным его подарков отвезти - да расскажи все, что с тобою приключилось!» А потом повернулся к пирату: «Отвези обратно его и тех торопыг, что вместе с ним поторопились взойти на твой корабль и высади под Цареградом». Тирец поплыл вновь на север - но в Константинополе уже всполошились, вход в залив перегородили цепями и выслали дозорные суда. «Ну, извини, дальше сам добирайся», - сказал вельможе пират, выгрузил пленников, ковер и дары на берег и был таков. И когда узнал император о том, что произошло (а, к чести вельможи, он рассказал всю правду), то молвил: «Клянусь, что халиф Дамасский - коварнейший из царей и мудрейший из арабов - то-то они его над собою и поставили! Захоти он меня украсть - и меня украл бы!» И говорят, что в правление того кесаря не был более обижен ни один из арабских пленников в память о любезности Муавии. И еще говорят, что стояла в Цареграде церковь, где на стене было нарисовано десять славнейших христианских удальцов и десять славнейших басурманских удальцов, и среди последних был и тот пират.
(Kell, wirade.ru/forum)
Шла очередная священная война, большой арабский отряд попал в плен и был доставлен ко двору. Кесарь идет вдоль строя и обозревает пленных. Один из них, курейшит, то есть соплеменник пророка Мухаммеда, пытается к нему обратиться - но тут к нему подскакивает византийский сановник (в оригинале у Масуди - «патриарх», но соответствующим термином арабы всех ромейских вельмож величали, и церковных, и мирских) и дает ему по морде (а иные говорят - и по шее тоже). Пленный воскликнул: «Что ж ты за нас не заступаешься, государь Муавия? Нами пренебрег, войну проиграл и отдал врагу наши дома, жизнь и честь».
Соглядатаи в цареградской ставке у Муавии были - и доложили ему об этом. Говорят, халиф очень огорчился: «отверг он сладостную пищу и питье, уединился сам с собой, воздержался от приема людей и ни о чем не рассказал ни одному из созданий Божьих». А после обмена пленными распорядился того курейшита доставить к себе, обласкал и сказал: «Я ни тобою, ни честью твоей не пренебрег. Дай срок».
Затем Муавия перебрал в памяти всех своих знакомых - и вскоре велел доставить к себе одного из них, уроженца города Тира (Сура), хорошо говорившего по-гречески, а по роду занятий - морского разбойника. Халиф с пиратом потолковали - и пират вышел из дворца с полной мошной золота и отправился на базар, где и накупил всякой драгоценной утвари, дорогих тканей, заморских диковинок и тому подобного. А лучшие государевы корабелы построили для него корабль, «который нельзя было догнать в беге его благодаря скорости его и нельзя было настичь во время хода его». Отправившись на Крит, пират щедро одарил тамошнего наместника и попросил выхлопотать для него право торговать в Константинополе. Разрешение было получено, тирец прибыл в столицу, преподнес богатые дары и государю, и всем вельможам, а еще того более им продал - и почти что себе в убыток. Только с вельможею, ударившим курейшита, он дел не вел никаких. Расторговавшись же, отправился обратно в Сирию за товаром, а кесарь и вельможи дали ему множество поручений, ибо всем прочим купцам Муавия торг в ту пору весьма затруднил. И первым делом доложился Муавии. Тот дал ему новые указания, которым пират и последовал.
Вот возвращается тирец в Цареград, «везя с собой все, что требовали от него, и вдобавок то, чего не требовали», и пользуется там большим успехом. Однажды его останавливает во дворце тот самый сановник и спрашивает: «Чем я тебя обидел, что остальным ты привозишь, что они попросят, а мне нет?» Пират в ответ: «Так ты ж и не просил. Однако раз просишь - отдаюсь под твое покровительство и прошу оградить меня от сирийских соглядатаев - ибо то, что привожу я, по закону вообще-то контрабанда». - «Охотно!» - обрадовался сановник, и с тех пор получал подарков и давал заказов поболее других, и судно свое ставил в личной гавани того сановника, у него в имении. И так прошло несколько лет, ибо Муавия не отличался поспешностью. «За описанное нами время словно уподобился уроженец Сура одному из ромеев в обхождении и житии, а им присущи алчность и страсть к стяжательству», - пишет Масуди, хотя, подозреваю, страсти эти и прежде пирату были не вполне чужды.
Наконец, как-то просит сановник контрабандиста: «Пожелал я, чтобы облагодетельствовал ты меня исполнением просьбы моей и оказал мне милость. Купи мне сусанджардский ковер с подушками и подголовниками различных цветов - красного, голубого и прочих, и чтобы был он таким-то и таким-то, даже если и высока будет цена его». - «Сделаю», - сказал тирец и взял задаток. Впрочем, ковра он в Дамаске покупать не стал, а пошел к халифу и попросил выдать ему таковой из казны - и желательно самый лучший; что и было сделано. Пустился тирец в обратный путь, прошел мимо столицы и пошел к гавани в поместье сановника. Ковер расстелил на палубе, на нем разложил подушки и поставил почетное сиденье, а прочую утварь - в палубной надстройке. А под палубой «находились мужи, и в руках у них - весла, украшенные, поднятые вверх, которых они не отпускали. Никто не подозревал, что они находятся в трюме корабля, и видно было только тех], которых служба их заставляла выходить. Ветер подул в паруса, и корабль полетел по заливу, словно стрела, пущенная из лука, так что стоящий на берегу не мог ничего как следует рассмотреть из-за быстроты хода корабля и красоты его в беге.» Вот встает судно в гавани - а вельможа в ту пору весело пировал на главной башне усадьбы в окружении своих наложниц, и был уже изрядно весел, а как увидел издали судно, а на палубе - ковер, пестрый, как цветущий сад - еще веселее ему стало и невтерпеж посмотреть на привозное диво изблизи. Спустился он с башни и взошел на корабль с немногими спутниками и встал на ковер еще прежде, чем тирец или кто-либо из команды сошел на берег - впрочем, те си не спешили. И тут топнул пират ногою, подавая знак сидящим под палубой - «и не затих стук его пяткой, как был перенесен корабль веслами на середину залива, направляясь в море и никуда не сворачивая». «Ой», - сказал вельможа, а пират заковал его в цепи и к ночи уже вышел в открытое море, а через неделю был уже в Сирии, а еще через неделю - в Дамаске, и обо всем доложил Муавии.
И сказал халиф курейшиту: «Встань и отомсти этому вельможе, который ударил тебя по лицу перед главой ромеев. Мы не забыли о тебе и не предали кровь твою и честь. Но смотри, не превзойди его и обойдись с ним не хуже, чем он обошелся с тобою». Тогда курейшит ударил византийца по лицу и по шее, а затем упал к ногам Муавии и сказал: «Вот, а прочее будет превыше сотворенного со мною; тебе же, царь справедливый, хвала и благодарения!» Муавия же любезно улыбнулся византийскому сановнику и сказал: «Ну, ковер со всеми подушками ты, конечно, можешь оставить себе, да я тебя еще попрошу и ромейскому царю и придворным его подарков отвезти - да расскажи все, что с тобою приключилось!» А потом повернулся к пирату: «Отвези обратно его и тех торопыг, что вместе с ним поторопились взойти на твой корабль и высади под Цареградом». Тирец поплыл вновь на север - но в Константинополе уже всполошились, вход в залив перегородили цепями и выслали дозорные суда. «Ну, извини, дальше сам добирайся», - сказал вельможе пират, выгрузил пленников, ковер и дары на берег и был таков. И когда узнал император о том, что произошло (а, к чести вельможи, он рассказал всю правду), то молвил: «Клянусь, что халиф Дамасский - коварнейший из царей и мудрейший из арабов - то-то они его над собою и поставили! Захоти он меня украсть - и меня украл бы!» И говорят, что в правление того кесаря не был более обижен ни один из арабских пленников в память о любезности Муавии. И еще говорят, что стояла в Цареграде церковь, где на стене было нарисовано десять славнейших христианских удальцов и десять славнейших басурманских удальцов, и среди последних был и тот пират.
(Kell, wirade.ru/forum)