Фасоль и авокадо
- Монсеньор, надо публиковать ваши проповеди!
- Забудьте, даже не думайте, - он отвечал так, как будто это грех.
- Монсеньор, слова улетают, надо их записать.
- Говорить зато дешевле, на публикацию нужны деньги. Так что забудьте!
Он был так несговорчив, что я убежала ни с чем. Ничего не забыла, но к теме больше не возвращалась. Однажды загрипповали сразу обе его секретарши, Исабель и Сильвия, и монсеньор беспокоился, потому что горы неразобранной почты все росли. Мы разделили корреспонденцию, и мне достался хороший кусок. На мое счастье, во всех письмах передавали поклоны монсеньору, потом шли новости из общин и только одна просьба: «Хотелось бы нам иметь ваши проповеди записанными, мы бы вместе читали и размышляли над ними». С пачкой писем я прибежала в его кабинет:
- Вот вам глас народа! - и вывалила все на стол.
Он не понял, о чем я.
- Я не одна, народ просит! Читайте, читайте...
Он просмотрел несколько писем, помолчал.
- Это дорого.
- Не так уж дорого, увидите. Начнем, а потом посчитаем!
В конце 1978 года монсеньор решился:
- Разошлем поздравления с Рождеством вместе с проповедью на первое воскресенье Адвента. Опубликуем ее первой. Как вам?
- Сначала первая, а потом и вторая!
Он отправил ее друзьям и общинам в подарок, со своим посвящением: «Я первый признаю недостатки служения Слова, которое пытаюсь исполнять в соборе по воскресеньям, и понимаю, как бледно выглядит напечатанный текст по сравнению с устной проповедью, произнесенной в определенный исторический момент, в соборе, трепещущем жизнью и молитвой...»
Потом уже вошло в привычку на следующий день расшифровывать и записывать проповеди. Мы публиковали их в еженедельнике «Ориентасьон». Сейчас их уже несколько томов.
(Мария Хулия Эрнандес)
Это была совместная работа, участвовали все. Монсеньор Ромеро обсуждал свои проповеди всегда в общине, в группе. И аплодисменты слушателей считались хорошим знаком. Такой замкнутый контур с электрическим током.
Каждую неделю он на несколько часов собирал священников и мирян, чтобы подумать о ситуации в стране, и потом излагал все эти размышления в своих проповедях. Ключ был в этом.
И еще один ключ: молитва. После собрания он прощался с людьми и начинал готовиться. Я сам видел его много раз в его комнате на коленях перед распятием, с десяти вечера субботы до четырех утра воскресенья. Так он готовился к проповеди. Потом немного поспит и в восемь утра уже в соборе.
Он никогда не записывал текст проповеди, никогда. Любой бы так сделал, но не он. Самое большее - листок с двумя-тремя заметками.
Мне смешно, когда незнакомые люди говорят, что проповеди ему писал кто-то другой. Разве что Дух Святой!
(Рафаэль Уррутия)
По меньшей мере раз в неделю мы выбирались погулять по пляжу. И бродили там, потерянные для мира.
Монсеньор Ромеро любил море, особенно тихое. Плавать тоже любил, хотя не был таким уж спортсменом.
Он брал с собой бревиарий, чтобы помолиться. И кучу книг, как в библиотеке. И гамак. Находил подходящие деревья, вешал гамак, ложился и готовился к воскресной проповеди.
- Слушай, как тебе вот это?
Порой советовался со мной. Как мальчишка, замысливший шалость. Конечно, мы обсуждали не все, потому что в проповедях он касался множества тем. Мог говорить без конца. И никогда не повторялся. Однажды он отслужил в воскресенье пять месс и произнес пять проповедей, я все их слышал и свидетельствую, что он не повторил ни запятой. Кем-кем, а попугаем он не был! И еще одна особенность: какой бы длинной ни была его проповедь, никто не засыпал, даже дети.
Однажды мы лежали на пляже, я загорал, монсеньор был в плавках и с книгой. Солнце начинало склоняться к закату.
- Не будете купаться? - спросил я его.
- Мы столько съели за обедом, что мне страшно, а ну как залезу в воду и сразу ко дну!
- Да уж, мы наелись знатно. Но я выкупаюсь, море сегодня прекрасное.
Монсеньор Ромеро молчал и созерцал голубой лучик горизонта.
- Слушай, ты боишься смерти?
- Нет, я нет, куда там!
- А я да.
- Это потому, что там на небе вам не дадут проповедовать. Там проповеди никому уже не нужны!
- Не паясничай, парень. Знаешь, чего мне будет не хватать на небе? Фасоли и авокадо. Вот это самое ужасное.
(Сальвадор Барраса)
Отсюда