L’Église, c’est moi
О. Октавио Вильчес-Ландин SJ в воспоминаниях его духовной дочери:
Счастливый. Сколько раз я уходила от него с напутствием петь заповеди блаженств. Он сам жил этими заповедями, заповедями счастья. Радостный человек, живущий полнотой жизни.
Для меня его смерть стала знаком надежды, светом Воскресения. Первый раз в жизни, узнав о смерти, я приняла её не как потерю. Я даже не смогла молиться о Октавио как о умершем... В моём сознании стояла только одна сцена: Воскресший Христос.
Для меня он был святой, но не святоша. В нём не было ни грамма лицемерия, ему было совершенно чуждо то, что у некоторых католиков называется «давать свидетельство»: под предлогом заботы о благе ближних (дабы те не соблазнились) скрывать свои недостатки. Заядлый курильщик, он никогда не прятал своей привычки, хотя для многих это был повод пренебрежительно отзываться о нём. Как-то раз он дал мне епитимью: каждый раз, когда я снова совершаю один свой постоянный грех, припоминать себе, что Бог меня такую любит. Христианин, старающийся показывать окружающим только хорошее и скрыть плохое, говорил он, «это горькая конфетка в блестящей обёртке».
Отец Октавио не переносил ханжества. Он не позволял манипулировать религиозными понятиями, цитатами из Евангелия, чтобы оправдывать своё бездействие, трусость или амбиции. Я попала в конфликтную ситуацию, я была права, но мне было невыгодно портить отношения с другой стороной, и я стала готовить пути отступления: «смирение», «послушание»… Октавио разрушил мою стратегию одной фразой: «Не ищите смысл там, где его нет». Для Октавио смирение было тем же, что и для Фомы Аквинского: жизнью в истине. Он не был сентиментален и предостерегал от иллюзий. Монахине, которая сказала ему, что она невеста Христова, он посоветовал «выйти из монастыря, выйти замуж и оставить бедного Иисуса в покое». Потом, правда, прокомментировал свой острый ответ: «Нужно знать, на что идёте. Путь монашества - это путь одиночества. Вы должны понять, что у вас никогда не будет семьи. Иисус вам мужа не заменит». Как-то уже я поделилась с ним одним наблюдением за собой: казалось бы, что я принесла Богу в дар всё, что было дорого для меня, но всё более и более очевидным становилось, что я ожидаю от Него взамен каких-то конкретных вещей и испытываю беспокойство, когда мои ожидания не оправдываются. Октавио ответил мне просто: «Вы стоите перед Богом с пустым глиняным сосудом. Он хочет наполнить ваш сосуд сокровищами, а вы просите Его о всяком мусоре. И вот, уважая вашу свободу, он даёт вам то, что вы просите - и сосуд наполняется хламом».
Есть фокусники, а есть чудотворцы. Фокус производит впечатление, а чудо производит действие. Отец Октавио был настоящим чудотворцем. Он не предзнал мои грехи, не читал в моём сердце, говорил мало и просто. Но его наставления - иногда сразу, а иногда спустя месяцы и даже годы - приносили плод обращения.
Он помогал мне всё больше становиться собой. Однажды я говорила с ним о ситуации, которая сложилась в моей жизни и сказала, что собираюсь сделать. Он отреагировал молниеносно и живо: «Вы, конечно, можете так поступить. Но вы не такая».
Он учил меня настоящей любви, потому что у него было единственное мерило: Иисус. О чём бы ни зашла речь, всегда был один указатель: Учитель и Его Евангелие. Иисус действительно был для него путь, истина и жизнь. Как возрастать в святости, в вере, надежде, любви? Отец Октавио предлагал альтернативу пресловутой «работе над собой»: созерцание. Смотреть на Христа, созерцать Его - это молитва. Подражать Ему - это жизнь, естественное продолжение молитвы. Он часто повторял мне на исповеди: «Не концентрируйтесь на себе. Не вы в центре и не ваш грех, а Крест Христов». Случилось, что я пришла к отцу в растрепанных чувствах: меня обидели. Он только усмехнулся и спросил: «А как к Иисусу люди относились? Вы Его ученица или нет?».
Он был учеником и слугой Иисуса. Для меня он был иконой Иоанна Крестителя: того, кто сказал о себе, что ему должно уменьшаться, а Христу расти. Так и Октавио: о чём бы он ни говорил, исповедь ли это была или просто беседа, он старался пробудить в другом человеке желание общаться с Иисусом. Если он видел, что я на хорошем пути, он говорил: «Благодарите Бога за то, что Он приблизился к вам». Если что-то было не так: «у вас настройка сбилась, и вы Его не слышите». А на мои редкие, но отчаянные попытки получить прямой совет, я слышала только одно: «А что Учитель? Вот Он - как бы Он поступил?»
Было зло, которого он никогда не позволял, перед которым всегда остерегал и никогда не считал незначительным. Осуждение, суд, суждение о чужих намерениях. Однажды я попала на самую малолюдную воскресную Мессу в Москве. Оглянулась на приветствие мира - и увидела в последнем ряду за колонной пару: недавно оставившего служение католического священника с женой. Когда пели «Агнец Божий», мне было очень стыдно, хотя стыдно мне бывает, к сожалению, слишком редко. Я тоже позволяла себе судить об этих людях, не осуждать, но всё-таки судить. И вот мы разделены. Я ничем не лучше их, но я иду к алтарю, а они там, в конце храма, за колонной… «Да, плохо. И правильно, что вам стыдно было», - сказал позже Октавио. «А почему Церковь не может им простить?» - «Церковь? Церковь - это вы». Прошло несколько лет, но редко когда день обходится без осознания и припоминания себе, что «Церковь - это я».
http://eu-christ.livejournal.com/564.html