Отец
Брат Жан-Батист Гурион (1934-2005) был человеком экстра-ординарным, «вне рамок». Этим все сказано, или почти все. «Я выбиваюсь из нормы», - признавался он. Что-то вроде радостной и нисколько не аффектированной эксцентричности - суть его образа. Он с удовольствием говорил об игре Творения, игре, неотделимой от красоты и дара. А когда он воображал себе жизнь будущего века, она представала в виде цирка, полного акробатов, жонглеров и клоунов (надо было видеть этого толстяка в мечтах о небесной акробатике!).
... Этой же игрой была для него литургия. Почему бы, например, не начать проповедь о Пресвятом сердце с цитаты из Верлена: «Мое же сердце бьется лишь для вас. Его руками белыми не рвите...»? Уже епископом он часто рылся в своем «волшебном мешке», который до времени прятал под сидением, и доставал оттуда то статуэтку, то картину, то еще что-нибудь для иллюстрации.
Он сопротивлялся - тем более удачно, что спонтанно и почти бессознательно - любой попытке сделать его «нормальным», монахом как все, аббатом как все, в стране как любая страна... Всё его видение монашества заключалось в короткой фразе: «Монахи - это церковные маргиналы». Он еще добавлял: «Не надо избегать этой маргинальности, будем стремиться к ней».
Самое плохое, что он мог сказать о ком-нибудь, было: «Он принимает себя всерьез».
Однажды друг привел молодого Жана-Луи в аббатство Бек-Эллуэн. Аббат Дом Поль Граммон стал для него отцом, самым важным человеком. Он показал молодому еврею Церковь, Новый Израиль, и человека Церкви, любящего Израиль. Любящего не абстрактно, а в лице Жана-Луи Гуриона.
Дом Граммон и крестил его Пасхальной ночью 1958 года (за ним последовали две сестры, кузина и наконец мать). Он не сразу стал монахом в Бек-Эллуэн, надо было отслужить в армии. Будучи солдатом, он посещал мессы в ближайшем женском монастыре, но через некоторое время его попросили удалиться, ибо вид красивого юноши «смущал монахинь».
... Отслужив, он вернулся в свое аббатство (1961 г., торжественные обеты в 1965 г.) и стал ухаживать за больными. В 1967 г. рукоположен во священники с именем Жан-Батист - Иоанн Креститель («Евреев как раз и надо рукополагать, это правильно», как говорил Дом Граммон).
Основание на земле Израиля аббатства Абу Гош (1976) - очень долгая история. Сначала приехали брат Жан-Батист и еще двое основателей: брат Шарль (через 30 лет он станет вторым аббатом) и брат Ален. Потом к ним присоединился брат Оливье. Еще через год - первые сестры: сестра Игнатия, сестра Анри и сестра Мари-Жозеф. Стоит сказать, как брат Жан-Батист всегда, с момента крещения, стремился воспроизвести это «неслиянное и нераздельное» сосуществование братьев и сестер, это единство, согласие, примирение, вплетающееся во все остальные объединения и примирения его жизни.
И отсюда первое и единственное определение призвания аббатства Абу Гош - «присутствие с симпатией», «сердечное принятие и молитва» в месте первого разлома. Потом брат Шарль скажет, перефразируя Захарию: «Мы ухватились за полу одежды еврея, чтобы быть в Иерусалиме».
Всего год, единственный год его епископства, прошел так быстро, отмеченный двумя празднествами Пасхи - первое радостное, со всей ивритоговорящей общиной и монахами Абу Гош, второе, когда епископ был уже очень болен, очень бледен, но вошел в церковь сам, опираясь только на посох, и сказал: «Христос жив, и вы все живы, и я сам пока жив!» Он сам, стоя, причащал людей в конце («Я должен кормить мой народ!»).
Может быть, внутренний опыт тайны - принадлежность тайне, переполненность тайной, которая сопровождала его всю жизнь - с особой силой выплеснулся в последнюю его ночь в сознании, за день до смерти. Весь вечер он был очень весел, но вдруг перекрестился, словно начиная Литургию. Потом порой возносил руки, как священник на молитве; не прерывая беседы, он находился где-то еще, на другом уровне существования, может быть, служил мессу, но не такую, как мы здесь. Это была Литургия всей его жизни, и воспоминания мешались с молитвами и песнопениями и завершались возгласом «Аминь». Это длилось всю ночь. Утром, перед тем, как в последний раз потерять сознание, он проговорил: «Никто не знает, куда идет».
http://eus-hieronymus.livejournal.com/11753.html
... Этой же игрой была для него литургия. Почему бы, например, не начать проповедь о Пресвятом сердце с цитаты из Верлена: «Мое же сердце бьется лишь для вас. Его руками белыми не рвите...»? Уже епископом он часто рылся в своем «волшебном мешке», который до времени прятал под сидением, и доставал оттуда то статуэтку, то картину, то еще что-нибудь для иллюстрации.
Он сопротивлялся - тем более удачно, что спонтанно и почти бессознательно - любой попытке сделать его «нормальным», монахом как все, аббатом как все, в стране как любая страна... Всё его видение монашества заключалось в короткой фразе: «Монахи - это церковные маргиналы». Он еще добавлял: «Не надо избегать этой маргинальности, будем стремиться к ней».
Самое плохое, что он мог сказать о ком-нибудь, было: «Он принимает себя всерьез».
Однажды друг привел молодого Жана-Луи в аббатство Бек-Эллуэн. Аббат Дом Поль Граммон стал для него отцом, самым важным человеком. Он показал молодому еврею Церковь, Новый Израиль, и человека Церкви, любящего Израиль. Любящего не абстрактно, а в лице Жана-Луи Гуриона.
Дом Граммон и крестил его Пасхальной ночью 1958 года (за ним последовали две сестры, кузина и наконец мать). Он не сразу стал монахом в Бек-Эллуэн, надо было отслужить в армии. Будучи солдатом, он посещал мессы в ближайшем женском монастыре, но через некоторое время его попросили удалиться, ибо вид красивого юноши «смущал монахинь».
... Отслужив, он вернулся в свое аббатство (1961 г., торжественные обеты в 1965 г.) и стал ухаживать за больными. В 1967 г. рукоположен во священники с именем Жан-Батист - Иоанн Креститель («Евреев как раз и надо рукополагать, это правильно», как говорил Дом Граммон).
Основание на земле Израиля аббатства Абу Гош (1976) - очень долгая история. Сначала приехали брат Жан-Батист и еще двое основателей: брат Шарль (через 30 лет он станет вторым аббатом) и брат Ален. Потом к ним присоединился брат Оливье. Еще через год - первые сестры: сестра Игнатия, сестра Анри и сестра Мари-Жозеф. Стоит сказать, как брат Жан-Батист всегда, с момента крещения, стремился воспроизвести это «неслиянное и нераздельное» сосуществование братьев и сестер, это единство, согласие, примирение, вплетающееся во все остальные объединения и примирения его жизни.
И отсюда первое и единственное определение призвания аббатства Абу Гош - «присутствие с симпатией», «сердечное принятие и молитва» в месте первого разлома. Потом брат Шарль скажет, перефразируя Захарию: «Мы ухватились за полу одежды еврея, чтобы быть в Иерусалиме».
Всего год, единственный год его епископства, прошел так быстро, отмеченный двумя празднествами Пасхи - первое радостное, со всей ивритоговорящей общиной и монахами Абу Гош, второе, когда епископ был уже очень болен, очень бледен, но вошел в церковь сам, опираясь только на посох, и сказал: «Христос жив, и вы все живы, и я сам пока жив!» Он сам, стоя, причащал людей в конце («Я должен кормить мой народ!»).
Может быть, внутренний опыт тайны - принадлежность тайне, переполненность тайной, которая сопровождала его всю жизнь - с особой силой выплеснулся в последнюю его ночь в сознании, за день до смерти. Весь вечер он был очень весел, но вдруг перекрестился, словно начиная Литургию. Потом порой возносил руки, как священник на молитве; не прерывая беседы, он находился где-то еще, на другом уровне существования, может быть, служил мессу, но не такую, как мы здесь. Это была Литургия всей его жизни, и воспоминания мешались с молитвами и песнопениями и завершались возгласом «Аминь». Это длилось всю ночь. Утром, перед тем, как в последний раз потерять сознание, он проговорил: «Никто не знает, куда идет».
http://eus-hieronymus.livejournal.com/11753.html