Сегодня я проснулась от детских воплей: "Дождь! Дождь". И этом мои дети-совы, которые ложатся ближе к заре и которых обычно к школьным зумам не добудишься.
По крыше старательно барабанило - как же я соскучилась по этому звуку. Барабанный стук все учащался, пока не перешел в беспорядочный громкий белый шум - наверное, так звучит космос на полной космической громкости. Детские вопли тоже перешли на другой уровень децибел: "Град!!!"
С улицы - истошный кошачий мяв, открываем дверь - вбегает ошалевшая от дождя мокрая Джесси, с которой немедленно хочется обниматься, Джеська вырывается и несется к кормушке, а через пять минут снова к двери на улицу. Выглядывает в дождливый шум, и, не веря своим ушкам и усикам, пятится обратно. Затем набирается смелости, выходит на крытую веранду и замирает, уставившись в дождь.
Вчера с Максом вышли на вечернюю диетическую ходьбу под еще редкие нерешительные капли. "Сейчас как польет", - опасливо сказал Макс. "Да не", - говорю, - "смотри, какая тучка светлая, тонкая". "А ты знаешь, сколько она весит? Наверное, пятьдесят тысяч тонн!". "Ну, немного экстрима", - говорю. "Ничего себе экстрим, пятьдесят тысяч тонн свалятся на голову!"
"В пятницу не будет урока", - сообщает тренер по роликам с грустным смайликом - "По прогнозу обещают дождь". Это ее первая зима в Израиле, она еще не научилась любить дождь. "Не обязательно", - пишу ей я, "Дожди здесь совершенно не слушаются синоптиков. Дождь есть только тогда, когда он идет. А идет он, когда хочет. Как котики.".
Вечером город мокрый, светит расплывчатым мокрым светом, и фары отражаются в мостовой, освещая небо. Я люблю дождь за импрессионизм, за эти широкие яркие ночные мазки, за приглушенную дневную палитру.