Немножко субботних приключений
Все началось с того, что я поняла, что забыла дома мешок с тщательно сложенной сменной одеждой - переодеться после завтрашнего похода по воде.
"Ладно, все фигня," - сказала я себе. - "При сорока градусах снаружи все высохнет своим чередом".
Затем оказалось, что наша супер-пупер-автоматическая самораскладывающая палатка сломана. Она не желала ни самораскладываться, ни раскладываться даже с нашей помощью.
"Все фигня", - заявила я Максу. - "Давай ночевать под открытым небом. У нас есть матрасы и спальники." - Для иллюстрации я ходила, сама завернувшись в спальник, потому что теплая флизовая кофта осталась дома все в том же мешке.
Спальник лежал на плечах гордой грузинской папахой и болтался снизу зеленым крокодильим хвостом.
"Мы будем ночевать по деревом. Под этой элой". Эла и вправду была зачетная. Эла - это фисташка, на которой не растут фисташки. Поэтому она все-таки не фисташка, а эла.
"Здесь по ночам по ветвям прыгают русалки", - сказала наша гид Натали janataha.
Я попыталась залезть на дерево, чтобы найти дупло с русалками, но посреди ночи не нашла удобного подъема.
"А Пушкин, когда писал о дубе у лукоморья, он просто плохо разбирался в ботанике. Это был не дуб, а эла" - добавила Натали.
"Ей лет четыреста", - прикинула я.
"Ей как минимум шестьсот", - сказала всесведующая Натали.
Эла была и вправду необъятная, с широченными ветвями-стволами, воздетыми ввысь и вросшими в землю. Могучее библейское дерево, практически древо жизни. В Израиле таких нет, не бывает, Израиль - не место для могучих деревьев, всегда думала я. И одновременно была убеждена - в Израиле есть ВСЕ. Значит, и деревья в три обхвата тоже должны существовать.
Тогда я бросила попытки найти себе спальное место, и отошла на открытую лужайку - валяться и смотреть на звезды. Сейчас же у нас августовский звездопад, метеорный дождь, Персеиды. Звезд падало довольно мало, но они все же были: возникали где-то совсем близко над головой и мгновенно гасли - настолько быстро, что я успевала только их заметить, но не загадать желание.
"Это ты опрокинула бутерброды?" - вернул меня к реальности Макс.
"Нет," - я посмотрела в сторону сумки-холодильника с бутербродами. На фоне ночного неба нарисовался силуэт огромного, в три раза больше Джессики, кота. С острыми, огромными, как у пустынной лисы, ушами.
"А сколько осталось бутербродов?" - "Три" -сказал Макс. - "Их украли дикие звери! Может быть, шакалы?"
"Шакалы так близко к людям не подходят. Я знаю, кто их украл. Я видела этого воришку", - сказала я.
Я долго не могла уснуть. Не привыкла спать под открытыми небом, без стен, даже практически виртуальных стен палатки. Мешали ноющие комары, мешали люди в соседних палатках, мешала сама эла, пытающаяся дотянуться до нас ветвями-бревнами. Мешала мысль, что на завтра, на завтрак и обед, на двоих голодных взрослых осталось только три маленьких, в половинку чьябатты, бутербода.
Наконец, я решила пойти спать в машину. Дитя Тардиса - это практически мой дом, мои стены, моя раковина. Защитит от непогод, и от всех невзгод, и от хищных русалок.
Когда я осознала, что только что лежала в одной комнате с трупом, а рядом деловито обсуждали убийство этого трупа, я совершенно успокоилась, поняв, что наконец-то сплю.
Наутро Макс принес пригоршню крепких сладких груш с соседней плантации. "Это называется клепто-туризм", - сообщила соседка по группе. Клепто-туризм - хорошее название, подумала я. Надо будет запомнить. Когда мы с Томасом неделю назад прогулялись за авокадо, пролезши в узенькую дырку посреди колючей проволоки - мы не воровали авокадо, мы занимались клепто-туризмом. После того, как границу между нашим кибуцем и плантацией авокадо, принадлежащей соседниему кибуцу, плотно-преплотно обвили десятью слоями колючей проволоки, клепто-сбор урожая авокадо стал практически принципиальным квестом.
По дороге к началу маршрута другие клепто-туристы из нашей группы наворовали арбузов с семенных посадок. "Мы не хотим арбузов?" - предложил Макс. "Эти арбузы с косточками," - предупредила я. - "Значит, они отравленные цианидом".
Поход по руслу ручья Хермон был прекрасен. Мы опирались о волшебные, только что нарубленные на берегу, бамбуковые посохи. "Я обещаю, что вам удастся замерзнуть посреди августовского пекла," - писала Натали в анонсе похода. Воздух был раскаленным, а вода - ледяной, так, что к середини дороге я покрылась крупными непроходящими мурашками. Вода доходила то до колен, то до пояса, то до груди. Там, где дно терялось под ногами, мы плыли на рюкзаках, как на спасательных жилетах.
По краям водной дороги росли дикая ежевика и инжир.
Летали полупрозрачные стрекозы - синие и зеленые. Мы подставляли бамбуковые палки, стрекозы садились на палки и мгновенно взлетали.
Я подставила руку - и стрекозы начали садиться ко мне на пальцы. Я несла стрекоз по течению реки. "Все остальные тоже пробовали так, но стрекозы садились только к тебе", - сказал потом Макс.
"Это потому что они принимают меня за свою," - серьезно сообщила я ему.
А еще по краям водной дороги шла жизнь - во всех разнообразных человеческих проявлениях. Как у Р.Янга в "На реке" - мне остро напомнило этот рассказ. На каждом бережку, возникающем за очередным поворотом, сидели люди: израильтяне-евреи c девушками в бикини; группа мужчин-друзов с кальяном и шашлыками; арабки в купальных хиджабах; арабы-христиане с ребенком-блондином и девушками опять же в бикини; нудисты, где мужчины и дети были раздеты догола, а рядом с палаткой восседал настоящий йог - тощий, карликовый, с бородой- мохнатыми дредами до пояса, и играл на ситаре - кажется, это ситара - длинный стан и мальенькая круглая полутыква. Йог состредоточенно водил смычком по струнам. Я так изумилась видению йога в израильской северной глуши, что не сразу заметила, что он тоже совершенно обнажен.
И почти уже не удивилась, когда увидела девушку, сидящую на берегу и плетущую корзиночку из соломки. Вот так просто, в израильских реалиях - простая еврейская девушка на берегу речки занимается плетением корзиночки. В четырех километрах от ближайшего жилья, если что.
В общем, поход удался.
А сэндвичи съел ученый кот. Это я только потом дома поняла. Ученый кот порвал цепь, выпустил русалку в реку Иордан, а сам схавал два наших сэндвича: один некошерный - с колбасой и сыром, а другой с брынзой и песто.
В качестве картинок будет
Та самая эла, правда, из Википедии
И вот такая медовая паутина. Это "золотой час" рассвета, сегодня утром :)
А фоток воды нет, потому что телефон был зачехлен от воды.
"Ладно, все фигня," - сказала я себе. - "При сорока градусах снаружи все высохнет своим чередом".
Затем оказалось, что наша супер-пупер-автоматическая самораскладывающая палатка сломана. Она не желала ни самораскладываться, ни раскладываться даже с нашей помощью.
"Все фигня", - заявила я Максу. - "Давай ночевать под открытым небом. У нас есть матрасы и спальники." - Для иллюстрации я ходила, сама завернувшись в спальник, потому что теплая флизовая кофта осталась дома все в том же мешке.
Спальник лежал на плечах гордой грузинской папахой и болтался снизу зеленым крокодильим хвостом.
"Мы будем ночевать по деревом. Под этой элой". Эла и вправду была зачетная. Эла - это фисташка, на которой не растут фисташки. Поэтому она все-таки не фисташка, а эла.
"Здесь по ночам по ветвям прыгают русалки", - сказала наша гид Натали janataha.
Я попыталась залезть на дерево, чтобы найти дупло с русалками, но посреди ночи не нашла удобного подъема.
"А Пушкин, когда писал о дубе у лукоморья, он просто плохо разбирался в ботанике. Это был не дуб, а эла" - добавила Натали.
"Ей лет четыреста", - прикинула я.
"Ей как минимум шестьсот", - сказала всесведующая Натали.
Эла была и вправду необъятная, с широченными ветвями-стволами, воздетыми ввысь и вросшими в землю. Могучее библейское дерево, практически древо жизни. В Израиле таких нет, не бывает, Израиль - не место для могучих деревьев, всегда думала я. И одновременно была убеждена - в Израиле есть ВСЕ. Значит, и деревья в три обхвата тоже должны существовать.
Тогда я бросила попытки найти себе спальное место, и отошла на открытую лужайку - валяться и смотреть на звезды. Сейчас же у нас августовский звездопад, метеорный дождь, Персеиды. Звезд падало довольно мало, но они все же были: возникали где-то совсем близко над головой и мгновенно гасли - настолько быстро, что я успевала только их заметить, но не загадать желание.
"Это ты опрокинула бутерброды?" - вернул меня к реальности Макс.
"Нет," - я посмотрела в сторону сумки-холодильника с бутербродами. На фоне ночного неба нарисовался силуэт огромного, в три раза больше Джессики, кота. С острыми, огромными, как у пустынной лисы, ушами.
"А сколько осталось бутербродов?" - "Три" -сказал Макс. - "Их украли дикие звери! Может быть, шакалы?"
"Шакалы так близко к людям не подходят. Я знаю, кто их украл. Я видела этого воришку", - сказала я.
Я долго не могла уснуть. Не привыкла спать под открытыми небом, без стен, даже практически виртуальных стен палатки. Мешали ноющие комары, мешали люди в соседних палатках, мешала сама эла, пытающаяся дотянуться до нас ветвями-бревнами. Мешала мысль, что на завтра, на завтрак и обед, на двоих голодных взрослых осталось только три маленьких, в половинку чьябатты, бутербода.
Наконец, я решила пойти спать в машину. Дитя Тардиса - это практически мой дом, мои стены, моя раковина. Защитит от непогод, и от всех невзгод, и от хищных русалок.
Когда я осознала, что только что лежала в одной комнате с трупом, а рядом деловито обсуждали убийство этого трупа, я совершенно успокоилась, поняв, что наконец-то сплю.
Наутро Макс принес пригоршню крепких сладких груш с соседней плантации. "Это называется клепто-туризм", - сообщила соседка по группе. Клепто-туризм - хорошее название, подумала я. Надо будет запомнить. Когда мы с Томасом неделю назад прогулялись за авокадо, пролезши в узенькую дырку посреди колючей проволоки - мы не воровали авокадо, мы занимались клепто-туризмом. После того, как границу между нашим кибуцем и плантацией авокадо, принадлежащей соседниему кибуцу, плотно-преплотно обвили десятью слоями колючей проволоки, клепто-сбор урожая авокадо стал практически принципиальным квестом.
По дороге к началу маршрута другие клепто-туристы из нашей группы наворовали арбузов с семенных посадок. "Мы не хотим арбузов?" - предложил Макс. "Эти арбузы с косточками," - предупредила я. - "Значит, они отравленные цианидом".
Поход по руслу ручья Хермон был прекрасен. Мы опирались о волшебные, только что нарубленные на берегу, бамбуковые посохи. "Я обещаю, что вам удастся замерзнуть посреди августовского пекла," - писала Натали в анонсе похода. Воздух был раскаленным, а вода - ледяной, так, что к середини дороге я покрылась крупными непроходящими мурашками. Вода доходила то до колен, то до пояса, то до груди. Там, где дно терялось под ногами, мы плыли на рюкзаках, как на спасательных жилетах.
По краям водной дороги росли дикая ежевика и инжир.
Летали полупрозрачные стрекозы - синие и зеленые. Мы подставляли бамбуковые палки, стрекозы садились на палки и мгновенно взлетали.
Я подставила руку - и стрекозы начали садиться ко мне на пальцы. Я несла стрекоз по течению реки. "Все остальные тоже пробовали так, но стрекозы садились только к тебе", - сказал потом Макс.
"Это потому что они принимают меня за свою," - серьезно сообщила я ему.
А еще по краям водной дороги шла жизнь - во всех разнообразных человеческих проявлениях. Как у Р.Янга в "На реке" - мне остро напомнило этот рассказ. На каждом бережку, возникающем за очередным поворотом, сидели люди: израильтяне-евреи c девушками в бикини; группа мужчин-друзов с кальяном и шашлыками; арабки в купальных хиджабах; арабы-христиане с ребенком-блондином и девушками опять же в бикини; нудисты, где мужчины и дети были раздеты догола, а рядом с палаткой восседал настоящий йог - тощий, карликовый, с бородой- мохнатыми дредами до пояса, и играл на ситаре - кажется, это ситара - длинный стан и мальенькая круглая полутыква. Йог состредоточенно водил смычком по струнам. Я так изумилась видению йога в израильской северной глуши, что не сразу заметила, что он тоже совершенно обнажен.
И почти уже не удивилась, когда увидела девушку, сидящую на берегу и плетущую корзиночку из соломки. Вот так просто, в израильских реалиях - простая еврейская девушка на берегу речки занимается плетением корзиночки. В четырех километрах от ближайшего жилья, если что.
В общем, поход удался.
А сэндвичи съел ученый кот. Это я только потом дома поняла. Ученый кот порвал цепь, выпустил русалку в реку Иордан, а сам схавал два наших сэндвича: один некошерный - с колбасой и сыром, а другой с брынзой и песто.
В качестве картинок будет
Та самая эла, правда, из Википедии
И вот такая медовая паутина. Это "золотой час" рассвета, сегодня утром :)
А фоток воды нет, потому что телефон был зачехлен от воды.