Тебе
Я долго искал твой первый комментарий. И так и не нашел. Нашел только тот, самый главный. Много раз его перечитывал.
Ты тогда так написала, и я даже не понял, почему. Это было неожиданно, странно. Ты вдруг выделила это. Отделила. Подчеркнула. Я знал, конечно, что ты меня давно читаешь, что любишь меня читать. Ты же говорила, что жалеешь, что я стал редко писать. А у меня столько всего творилось, и голова шла кругом, и писать больше не хотелось совсем... Потом я вообще забросил тот журнал, хотя не стер, и редко-редко там с тех пор появляюсь. Но тебе я сказал, что вот, есть теперь другой. И ты - одна из немногих, тех еще, друзей, кто мог читать здесь,- по-русски..
А здесь ты стала читать о моих путешествиях. "Окно в мир", как ты их называла.
И вдруг - этот комментарий. Ни с того, ни с сего на "ты". Ни с того, ни с сего "если тебе, то..." Если - мне? Почему - мне?
Кто - я? Кто я - тебе? И меня вдруг захолонило...Но что, что я мог сделать тогда? Все изменилось, поезд ушел. Мы на него просто не успели. И я не могу даже жалеть, потому, что если я буду жалеть, то это будет не честно. Жизнь сложилась так, как она сложилась, и жаловаться грех.
Мне. А тебе?
Вот какая странная штука - для тебя все тоже, что для меня имеет смысл и результат; для тебя оказалось - плохо. Очень плохо. Смертельно.
А теперь... теперь кругом чужие руки, чужие глаза, чужие уши. И мне бы следовало молчать. Но я не могу молчать! Потому, что пока я пишу - ты есть. Я обращаюсь к тебе. А когда перестану, то жизнь пойдет своей чередой, и все исчезнет, забудется. И тебя не будет.
Не будет?
A ведь и ты так замечательно умела писать...
Чтобы никого не раздражать более, я нашел у тебя вот это, без замка. Мне сейчас очень хочется, чтобы другие это прочли, и поняли, какая ты была талантливая, как ... но, хватит моих слов, вот, пусть читают твои:
короткая память
Вы не находите, что у тела - самая короткая память? Тело нескромно наслаждается, но после этого скромно молчит. Страсть вообще обречена на забвение, и в этом, безусловно, проявляется некий природный защитный механизм, иначе человеческое сердце рвалось бы в прямом, а не в переносном смысле.
Тем временем кластеры памяти битком набиты разнообразными пустяками, обрывками разговоров, лицами, дождливой погодой и барными стойками. В "Рассане" барной стойки откровенно не хватало, зато там был желтый свет, синие стены и коньяк в кредит. Обитель, настоящая обитель, хотя половина моих знакомых считала ее жалкой забегаловкой. Вранье и малодушие! Не было лучшего места для любителей иллюзорной жизни, особенно если вокруг ленинградский мокрый вечер, и все, что есть в кармане - это одолженный ключ от комнаты в коммуналке, и это в лучшем случае.
В один из таких вечеров я получила записку с просьбой обернуться и посмотреть на второй столик у окна. У меня было уже три записки того же авторства, поступившие в разные дни непонятно от кого, поэтому ощущение было вполне волшебным. (Друзья мои, если вы хотите со мной познакомиться - напишите мне записку в кафе. Я сентиментально люблю этот жанр. Он никогда не был особенно популярен, а теперь sms-ки его окончательно похоронили.) Я обернулась и обнаружила юношу, так же меланхолично, как и я, пьющего коньяк. Мы познакомились, он оказался Игорем, милым и занятным. Была ночь, пошли гулять, пронзительный холод, долго курили справа от Кировского моста (если лицом к Петроградской), там еще такие ступеньки к Неве. Говорили. Согласно возрасту (мне было 20) - о книгах - одних и тех же, о частном, что неожиданно оказалось общим. Потом перешли мост, дошли до метро Петроградская, где-то неподалеку он жил. Это была очень странная необъятная квартира, 38 комнаток Высоцкого оказались отнюдь не метафорой. До сих пор помню страшную кухню величиной с небольшой спортивный зал, и закопченые плиты по периметру. А восьмиметровый "чулок" Игоря был доверху наполнен плюшевыми китайскими игрушками. Он собирался заняться мелким бизнесом. Вот, скинулись с приятелями, закупили партию.
На следующее утро я уехала от него с плюшевой желтой кошкой. Ни через день, ни через два, ни через неделю он не позвонил. Я расстроилась? Я расстроилась. А недели через три встретила в "Рассане" приятеля. Говорит - помнишь Игоря, он тебе еще записки писал? Помню, а где он? А его убили. То есть как, его больше нет? А его больше нет.
Было ли мне с ним хорошо? Не помню. Любое "хорошо" вытесняется последующими "хорошо", и это очень честно по отношению к "сегодня", иначе все мы давным давно умерли бы от тоски.
А желтая Кошка осталась. Сидит рядом с монитором. Такая же, как была тогда. Тебе сегодня одиннадцать лет, Кошка! Примерно сегодня, я не помню точной даты, просто был такой же дурацкий март. Завяжу тебе по этому поводу красный бантик.
© Ира Черска
взято отсюда: http://cherska.livejournal.com/53724.html
Ты тогда так написала, и я даже не понял, почему. Это было неожиданно, странно. Ты вдруг выделила это. Отделила. Подчеркнула. Я знал, конечно, что ты меня давно читаешь, что любишь меня читать. Ты же говорила, что жалеешь, что я стал редко писать. А у меня столько всего творилось, и голова шла кругом, и писать больше не хотелось совсем... Потом я вообще забросил тот журнал, хотя не стер, и редко-редко там с тех пор появляюсь. Но тебе я сказал, что вот, есть теперь другой. И ты - одна из немногих, тех еще, друзей, кто мог читать здесь,- по-русски..
А здесь ты стала читать о моих путешествиях. "Окно в мир", как ты их называла.
И вдруг - этот комментарий. Ни с того, ни с сего на "ты". Ни с того, ни с сего "если тебе, то..." Если - мне? Почему - мне?
Кто - я? Кто я - тебе? И меня вдруг захолонило...Но что, что я мог сделать тогда? Все изменилось, поезд ушел. Мы на него просто не успели. И я не могу даже жалеть, потому, что если я буду жалеть, то это будет не честно. Жизнь сложилась так, как она сложилась, и жаловаться грех.
Мне. А тебе?
Вот какая странная штука - для тебя все тоже, что для меня имеет смысл и результат; для тебя оказалось - плохо. Очень плохо. Смертельно.
А теперь... теперь кругом чужие руки, чужие глаза, чужие уши. И мне бы следовало молчать. Но я не могу молчать! Потому, что пока я пишу - ты есть. Я обращаюсь к тебе. А когда перестану, то жизнь пойдет своей чередой, и все исчезнет, забудется. И тебя не будет.
Не будет?
A ведь и ты так замечательно умела писать...
Чтобы никого не раздражать более, я нашел у тебя вот это, без замка. Мне сейчас очень хочется, чтобы другие это прочли, и поняли, какая ты была талантливая, как ... но, хватит моих слов, вот, пусть читают твои:
короткая память
Вы не находите, что у тела - самая короткая память? Тело нескромно наслаждается, но после этого скромно молчит. Страсть вообще обречена на забвение, и в этом, безусловно, проявляется некий природный защитный механизм, иначе человеческое сердце рвалось бы в прямом, а не в переносном смысле.
Тем временем кластеры памяти битком набиты разнообразными пустяками, обрывками разговоров, лицами, дождливой погодой и барными стойками. В "Рассане" барной стойки откровенно не хватало, зато там был желтый свет, синие стены и коньяк в кредит. Обитель, настоящая обитель, хотя половина моих знакомых считала ее жалкой забегаловкой. Вранье и малодушие! Не было лучшего места для любителей иллюзорной жизни, особенно если вокруг ленинградский мокрый вечер, и все, что есть в кармане - это одолженный ключ от комнаты в коммуналке, и это в лучшем случае.
В один из таких вечеров я получила записку с просьбой обернуться и посмотреть на второй столик у окна. У меня было уже три записки того же авторства, поступившие в разные дни непонятно от кого, поэтому ощущение было вполне волшебным. (Друзья мои, если вы хотите со мной познакомиться - напишите мне записку в кафе. Я сентиментально люблю этот жанр. Он никогда не был особенно популярен, а теперь sms-ки его окончательно похоронили.) Я обернулась и обнаружила юношу, так же меланхолично, как и я, пьющего коньяк. Мы познакомились, он оказался Игорем, милым и занятным. Была ночь, пошли гулять, пронзительный холод, долго курили справа от Кировского моста (если лицом к Петроградской), там еще такие ступеньки к Неве. Говорили. Согласно возрасту (мне было 20) - о книгах - одних и тех же, о частном, что неожиданно оказалось общим. Потом перешли мост, дошли до метро Петроградская, где-то неподалеку он жил. Это была очень странная необъятная квартира, 38 комнаток Высоцкого оказались отнюдь не метафорой. До сих пор помню страшную кухню величиной с небольшой спортивный зал, и закопченые плиты по периметру. А восьмиметровый "чулок" Игоря был доверху наполнен плюшевыми китайскими игрушками. Он собирался заняться мелким бизнесом. Вот, скинулись с приятелями, закупили партию.
На следующее утро я уехала от него с плюшевой желтой кошкой. Ни через день, ни через два, ни через неделю он не позвонил. Я расстроилась? Я расстроилась. А недели через три встретила в "Рассане" приятеля. Говорит - помнишь Игоря, он тебе еще записки писал? Помню, а где он? А его убили. То есть как, его больше нет? А его больше нет.
Было ли мне с ним хорошо? Не помню. Любое "хорошо" вытесняется последующими "хорошо", и это очень честно по отношению к "сегодня", иначе все мы давным давно умерли бы от тоски.
А желтая Кошка осталась. Сидит рядом с монитором. Такая же, как была тогда. Тебе сегодня одиннадцать лет, Кошка! Примерно сегодня, я не помню точной даты, просто был такой же дурацкий март. Завяжу тебе по этому поводу красный бантик.
© Ира Черска
взято отсюда: http://cherska.livejournal.com/53724.html