Бродский среди нас
Иосиф Бродский был самым лучшим из людей и самым худшим. Он не был образцом справедливости и терпимости. Он мог быть таким милым, что через день начинаешь о нем скучать; мог быть таким высокомерным и противным, что хотелось, чтобы под ним разверзлась клоака и унесла его. Он был личностью.
Судьбой этого поэта было подняться, как осеннему ястребу, в верхнюю атмосферу, даже если это будет стоить ему всего, что есть. Единственный бог, которому он служил, был бог поэзии, и этому богу он был верным слугой. Верить в высшую силу Иосифа заставляло само присутствие его дара. И, как Блок, он был поэтом каждую минуту своей жизни. Иосиф Бродский был полон огня и предубеждений, он жаждал признания и был гением.
Вот каких, оказалось, я люблю поэтов.
Эллендея Проффер Тисли,
"Бродский среди нас"
Бродского невозможно не полюбить, если есть склонность любить свободных, сильных и бунтующих внутренним существом людей. Его творчество как кружева из стали - тонкие, обманчиво хрупкие, но подчинающиеся только внутренней логике и размеренности стиха. Любить Бродского - это учиться читать его стихи по его правилам.
Но если говорить о типаже, то я ни на секунду не сомневалась, что Бродский - тот самый классический Печорин из классификации evo_lutio. Когда я читала описание мужских типов фрустрации несколько лет назад, в разгар своего увлечения творчеством Бродского, он был первой возникшей в голове иллюстрацией к описанию Печорина. Впрочем, понятно это было не умозрительно, а интуитивно.
Но вся красота образа Бродского и доказательства его печоринской натуры предстали передо мной только сейчас, после прочтения воспоминаний Эллендреи Проффер, его издателя, друга, супруги доброжелательного покровителя Карла, помогавших ему обосноваться в США и профессионально вырасти. Рассказывая о жизни, характере и поведении Бродского, Элендрея Проффер выдает огромное количество типичных характерных черт Печориных, которые были описаны Эволюцией в серии статей и комментариев к мужским любовным фрустрациям.
Я обращусь только к той части книги, в которой она описывает Бродского в любовной сфере.
Под Новый год Иосиф был весел и возбужден, и темы его были: смерть, Сэмюэл Беккет и приехавшая с нами красивая американка. Эта женщина, почувствовав намерения Иосифа, осталась в гостинице, но он решительно желал быть с ней. После нескольких ночных звонков к ней он проводил нас до гостиницы и убедил ее провести остаток ночи с ним. Это было наше первое знакомство с его романтическим напором - и он произвел впечатление.
В контексте книги эта фраза про напор могла бы ничего не значить, так как в этой же книге неоднократно упоминается, что Бродский имел своей целью жениться на иностранке для бегства заграницу. И за некоторые попытки это сделать попал потом под подозрение эммигрантской службы США.
Но дальше вполне ясное описание:
Сказать, что у Иосифа были сложности с женщинами, было бы литотой. Женщины были развлечением и спортом, безусловно, но иногда брезжило и обещание любви. Он был невозможен, как только может быть невозможен мужчина в отношении любви и секса, и не считал, что соблазнение влечет за собой ответственность. Когда женщина его привлекала, он жил моментом и готов был сказать или сделать все, чтобы ее соблазнить; иногда, может быть, даже сам верил в то, что говорит, - хотя не думаю. Для начала обычно надо было вызвать сочувствие к его трагическому положению: тюрьма, ссылка, жена и ребенок остались в другой стране. Некоторым женщинам этого горячего интереса со стороны блестящего, обаятельного мужчины было достаточно. Одна из них мне сказала: “Что я могла поделать? Он так этого хотел”.
Здесь и пресловутое чувство ответствености, вернее, провозглашенная безответсвенность, за которую стремительно несчастные женщины начинают ненавидеть Печориных, а потом сильнее любить и прощать, вращаясь по орбите вокруг вполне отцентрированного Печорина.
Здесь и стремительность, и роковая бесповоротность момента - "сам верил во что говорил". И верил, и не верил. Сам Бродский говорил, что раздваривается в такие моменты и театральность приносит ему не меньшее удовольствие [чем реальность], а может даже большее, потому что является искусством.
Верить в собственный театр не сложно, если видеть картинку целиком и не отторгать все части реальности. Ну здорово же, как не влюбиться в такого лицедея, если на минуточку вся вселенная - твоя и только твоя? Многие и за меньшее отдаться не против.
Сочувствие к трагическому положению - это Печоринское всё! Эволюция приписывала этот приём Печориным, они знают как надевать короны на своих обожаемых женщин.
Правда, как снимать короны тоже знают, но делают это куда бесцеремоннее.
Он был ревнивым собственником и при этом лишенным трезвости. Он мог оставить женщину на полгода, а вернувшись, удивляться, что она за это время успела выйти замуж. Изображалось это так, что его отвергли.
В его глазах любая привлекательная женщина, даже жена приятеля, была желанной добычей. А в основе была идея, что правит всем эстетика, что творчество связано с сексуальностью, и к тому же эротика - противоядие от страха смерти и т. д. Все это вполне в характере литературной богемы, но есть еще громадное, пригодное для жатвы поле старшекурсниц. На его взгляд, девушки знают, на что они идут, - а если не знают, самое время узнать.
Он весело осуждал женатых приятелей за романы на стороне - при том что сам соблазнял замужних женщин. Он был романтически беспечен. Однажды, вернувшись из Рима, он дал мне короткую комическую сводку: вот я в частном саду, и за мной гоняется князь, потому что я был с княгиней...
Вот здесь описание немного подходит под описание Казановы, особенно некоторые упоминания об соблазнении чужих женщин и конфликты со знакомыми из-за отдавшихся дам и многие последующие проблемы, в том числе с эммигрантской службой и другой компромат, который вскользь упоминался в "Диалогах с Бродским". Но трагичность! Трагичность, которую он стремился наложить на каждую связь - вот это Печоринское. Нотки смерти практически в каждом любовном стихотворении Бродского, его больное сердце и спекуляции на слабом здоровье, которое, несомненно, пользовалось успехом у стадиона влюблённых дам - обязательно несчастных - вот это антиказановское.
Здесь сказывалась светская, циничная, безжалостная сторона его натуры. Он весело осуждал женатых приятелей за романы на стороне - при том что сам соблазнял замужних женщин. Он был ревнивым собственником и при этом лишенным трезвости. Он мог оставить женщину на полгода, а вернувшись, удивляться, что она за это время успела выйти замуж. Изображалось это так, что его отвергли.
Вот тоже вряд ли Казанова будет осуждать связи на стороне. А описание ревнивости и отверженности практически буквально повторяет описания ревнивых Печориных.
Но главной Печоринской чертой я почему-то считаю сильную Аниму, к которой стремится каждый Печорин. Которую видит в каждой своей новой любви и которой поклоняется настолько сильно и трагично, насколько может делать только горячий, сносящий башни Печорин.
В своей книге Проффер делает вывод, что образ его жены Марины распространился на все связи Бродского, оставил след и даже чуть не привёл к женитьбе на случайной девушке - двойнике Марины (сделал предложение в тот же день! ну, или днем позже). Но вывод не верный и скорее обратный. Это его любовь к Единственной подчиняла все образы под единый: распространилась и на жену Басманову, и на голландскую журналистку, и была узнана в образе шведской актрисы, а позже и вполне счастливо женила Бродского на его второй жене - Марии Соццани-Бродской.
О случайной встрече с девушкой-двойником:
Однажды вечером в октябре 1981 года мне позвонил Иосиф и сказал, что хочет попробовать жениться! Иосиф был на какой-то важной политической конференции в Канаде и там, 48 часов назад, увидел женщину, точную копию Марины. Он был ошеломлен. Когда она шла к нему в отеле, он подумал, что это сон, - настолько сильным было впечатление реинкарнации. Оказалось, она журналистка, голландка, частично еврейка и хочет взять у него интервью для голландского радио.
Он включил все свое обаяние, и, хотя кое в чем было несоответствие, он ее убедил. Я спросил его, сделал ли он предложение, и он ответил: “Я высказал идею. Она не была ужасно против”.
Личность Марины была не менее интересной. Безусловно, она была сильной личностью и красивой женщиной. Не исключено, что по классификации Эволюции она была Золушкой. В этой книге всего пара строчек об отношениях Марины с Бродским, к тому же, неизвестно из каких уст были переданы эти факты. Я приведу несколько, показавшихся правдаподобными. И они не только о их значимости друг для друга, а скорее о независимости Марины, так сильно привязавшей Бродского - на 20 лет!
Они были очень молоды, и роман изобиловал разрывами и примирениями. Когда он был в ссылке, Марина завела роман с его другом, объяснив, что с Иосифом у нее все кончено. Иосиф услышал об этом сразу и почти лишился рассудка.
Он несомненно был человеком, особенно ценящим то, в чем ему отказано, и власть Марины была сильнее всего, когда она проявляла свою независимость.
Однажды, когда Марина порвала с ним, он порезал себе запястье, но потом одумался и целый день бродил, держа в кармане руку с окровавленной повязкой. (...) Он чувствовал, что эта женщина - его судьба, и потерять ее - значит лишиться самой любви.
Марина странная, говорил Иосиф, он это понимал; но он сам ощущал себя странным и поэтому думал, что они пара. Эта женщина - или идея ее - оставила свой отпечаток на всей его жизни: его искусство движимо чувством потери и тоскливого желания. Она училась живописи, как Лиля Брик и Надежда Мандельштам, - и мыслила независимо. Иосиф не мог подчинить своему влиянию эту сложную и непредсказуемую натуру. Она охраняла свою тайну, не уступала его желанию управлять и от этого становилась для него еще важнее. Получиться из этого ничего не могло при его склонности к изменам, но идея счастливой любви, может быть, преследовала его неотступно.
В первые годы нашей дружбы Иосиф часто заговаривал о Марине. В 1971-м, накануне Нового года, Карл спросил Иосифа, чего самого важного он не знает (вопрос совершенно в духе Карла).
(...) Второй ответ был честным:
- Где сейчас моя первая жена… Но почему это меня до сих пор занимает - вот где загадка.
Несмотря на то, что оба были в эмоциональной связи очень долго, после эммиграции в США они поддерживали связь и давали обратный отзыв на творчество друг другу, инициатором разрыва была Марина. Бродский намекнул Проффер в разговоре, что специально подстроил беременность Марины, чтобы ее удержать. И несмотря на ребенка, Марина прервала любовные отношения. И следующий абзац очень правдоподобно описывает причину. С такой формулировкой могла бы уйти только прекрасная Золушка от демонического Печорина, не желающего или не готового к взаимному уважению и созидательным отношениям:
- Она сказала мне, что я насилую ее мозг, - растерянно признался он.
Я понимала, что она имеет в виду. Иосиф был необыкновенно категоричен в своих мнениях, и порой это тебя сминало. Он вовсе к этому не стремился, но так иногда получалось, особенно если впадал в азарт. А по его рассказам, Марина - человек тишины, ее подавляла сила его личности, шум его речи.
И, конечно, Марину могла заместить только сильная личность, не менее красивая и устойчивая, чем первая жена.
Описание Марии Соццани и диалога о женитьбе очень красивы. Не могу понять чем, но в них есть какая-то простодушность со стороны Бродского и восхищение со стороны Проффер. Совершенно очаровывает:
Я спросила его, что случилось.
- Я женился… Просто… Просто девушка такая красивая.
Подразумевалось, что женился вопреки разуму, побежденный ее красотой. Учитывая его прошлое, я была очень удивлена.
- У тебя было много красивых женщин, однако ты на них не женился, - сказала я. - Тут что-то еще, кроме красоты.
- Не знаю, - сказал он.
Я прилетела в Лондон на заседание жюри русской Букеровской премии и там, в доме Дианы Майерс, познакомилась с Марией Соццани-Бродской. Я увидела “еще что-то, кроме красоты”. Она оказалась не только замечательно красивой, она была умна и образованна. В ней текла кровь итальянцев и русских аристократов; она говорила на четырех языках, была классической пианисткой, изучала русскую литературу, и в центре ее интересов была Цветаева. В России она не бывала, но принадлежала его миру: близка была с эмигрантской семьей Эткиндов, которую Иосиф хорошо знал в Ленинграде. Это - и красота; как можно было не жениться на ней?
Жаль, что свидетельств этой истории я не прочла в этой книге. Нет упоминаний у самого Бродского. Сама Мария в интервью пресекает вопросы о личной жизни с Бродским. Друзья пары утверждают, что это были самые счастливые 5 лет жизни Иосифа. А я всего лишь повторяю слова с нескольких полужелтых сайтов о Бродском и Саццани, им верить тоже нельзя :)
Бродский и Мария Соццани-Бродская
Басманова Марина (Марианна)
