Олег Левитан. Три стихотворения.
АПОКРИФ
Вот апокриф старый.
Полицейский пристав допрашивает юнца -
и, окинув взглядом фигурку студента Ульянова Вовы,
говорит отечески, убирая суровость с лица:
- Молодой человек, посягаете на основы! -
Мол, всему нигилизму вашему - грош цена!
- Да стена ж перед вами, батенька, зачем вам в тюрьме-то чалиться! -
А Ульянов ему отвечает с вызовом:
- Стена-то, стена!
Да прогнила вся, ткни, мол, пальцем, она и развалится!..
Чудный, чудный апокриф! Потом их напишут - тьму!
Но, когда все так и было, допустим, тем более -
как же он сохранился, кто о нем рассказал и кому -
чтобы так хорошо запомниться для истории?
Неужели сам пристав в участке потом трепал спьяна -
и чинам, и филерам, и жену тормошил под утро:
- Слышишь, Аглая!
Представляешь, стоит на допросе скубентишка и говорит:
“Стена…
Это он (про державу-то!) мне говорит - гнилая!..”
Или это Ульянов потом соратникам вспоминал сто раз:
- Вы бы видели гожу пгистава! - и в улыбке щурился, светел. -
И тут я ему как отвечу - не в бговь, а в глаз! -
мол, гнилая стена, ткни - газвалится! - так и ответил! -
О, какой поразительный хрестоматийный пример!
Он вождя биографии придает возвышенность и приятность…
А вот приставу стыдно трепаться: не принявший строгих мер,
он - слуга закона! - проявил историческую халатность.
Полагаю все же, что и пристав с компанией, и его мадам -
ни при чем, ведь в Казани нравы простые (чай, не столица!),
и студент, если что на допросе и брякнул, то услышал сразу:
- А по мо-р-р-дам!
Вот что помнится долго - но об этом не говорится…
В МЕТРО
На "Удельной" ты сядешь в метро
и, под рокот соседней беседы
задремав, полетишь, как ядро,
в направлении "Парка Победы".
А напротив - девчоночий лик,
то ли едет она, то ли снится.
Ты на "Невском" очнешься на миг,
а на месте девчонки - девица.
Та в веснушках была и юна.
Эта в блеске косметики броской,
а на "Фрунзенской" глянешь из сна -
едет женщина с полной авоськой…
Двери хлопнут, проедут огни,
сквознячок пробежится по коже -
и подумаешь вдруг, что они
друг на друга - все трое - похожи!
И привидится вдруг в твоем сне,
что вот так, если вдуматься здраво,
и мелькает вся жизнь, как в окне
струны кабелей слева направо.
Что, пока ты в дремoте витал,
жизнь свою продремал ты, беспечный,
и скрежещет колесный металл -
на краю остановки конечной!
Тут ты вздрогнешь, мотнешь головой,
и ресницы раздвинешь - и точно,
вон старуха сидит пред тобой,
все в морщинах лицо и отечно…
А уж больше и нет никого.
Знать, и впрямь - окончанье маршрута.
И в стекло на себя самого
страшновато взглянуть почему-то…
* * *
Ребенок любит мать, и льнет, и обнимает.
И что она в отце нашла - не понимает,
то занят я, то зол, то дома я, то нет…
О, маменькин сынок трех с половиной лет!
Останусь в няньках с ним - такой чудесный мальчик! -
то чинит грузовик, то в книжку тычет пальчик…
А если и вздохнет невольно от тоски,
то - сдержанно, слегка, достойно, по-мужски.
Но стоит зазвучать шагам ее за дверью,
уж тут у нас конец согласью и доверью -
бежит, не чуя ног, навстречу ей сынок!
Он так несчастлив был, он так был одинок…
Он даже и во сне не может без оглядки,
и голос подает тревожный из кроватки
(уж что ему во сне привиделось, бог весть):
- Ты, мама, где, ты тут? - и в ожиданье весь.
- Я так тебя люблю… - бормочет виновато.
И я шепчу во тьму: "Ну а меня, меня-то?"
А он чуть помолчит, подумает, потом
ответит: "И тебя…"
Спасибо и на том.
Вот апокриф старый.
Полицейский пристав допрашивает юнца -
и, окинув взглядом фигурку студента Ульянова Вовы,
говорит отечески, убирая суровость с лица:
- Молодой человек, посягаете на основы! -
Мол, всему нигилизму вашему - грош цена!
- Да стена ж перед вами, батенька, зачем вам в тюрьме-то чалиться! -
А Ульянов ему отвечает с вызовом:
- Стена-то, стена!
Да прогнила вся, ткни, мол, пальцем, она и развалится!..
Чудный, чудный апокриф! Потом их напишут - тьму!
Но, когда все так и было, допустим, тем более -
как же он сохранился, кто о нем рассказал и кому -
чтобы так хорошо запомниться для истории?
Неужели сам пристав в участке потом трепал спьяна -
и чинам, и филерам, и жену тормошил под утро:
- Слышишь, Аглая!
Представляешь, стоит на допросе скубентишка и говорит:
“Стена…
Это он (про державу-то!) мне говорит - гнилая!..”
Или это Ульянов потом соратникам вспоминал сто раз:
- Вы бы видели гожу пгистава! - и в улыбке щурился, светел. -
И тут я ему как отвечу - не в бговь, а в глаз! -
мол, гнилая стена, ткни - газвалится! - так и ответил! -
О, какой поразительный хрестоматийный пример!
Он вождя биографии придает возвышенность и приятность…
А вот приставу стыдно трепаться: не принявший строгих мер,
он - слуга закона! - проявил историческую халатность.
Полагаю все же, что и пристав с компанией, и его мадам -
ни при чем, ведь в Казани нравы простые (чай, не столица!),
и студент, если что на допросе и брякнул, то услышал сразу:
- А по мо-р-р-дам!
Вот что помнится долго - но об этом не говорится…
В МЕТРО
На "Удельной" ты сядешь в метро
и, под рокот соседней беседы
задремав, полетишь, как ядро,
в направлении "Парка Победы".
А напротив - девчоночий лик,
то ли едет она, то ли снится.
Ты на "Невском" очнешься на миг,
а на месте девчонки - девица.
Та в веснушках была и юна.
Эта в блеске косметики броской,
а на "Фрунзенской" глянешь из сна -
едет женщина с полной авоськой…
Двери хлопнут, проедут огни,
сквознячок пробежится по коже -
и подумаешь вдруг, что они
друг на друга - все трое - похожи!
И привидится вдруг в твоем сне,
что вот так, если вдуматься здраво,
и мелькает вся жизнь, как в окне
струны кабелей слева направо.
Что, пока ты в дремoте витал,
жизнь свою продремал ты, беспечный,
и скрежещет колесный металл -
на краю остановки конечной!
Тут ты вздрогнешь, мотнешь головой,
и ресницы раздвинешь - и точно,
вон старуха сидит пред тобой,
все в морщинах лицо и отечно…
А уж больше и нет никого.
Знать, и впрямь - окончанье маршрута.
И в стекло на себя самого
страшновато взглянуть почему-то…
* * *
Ребенок любит мать, и льнет, и обнимает.
И что она в отце нашла - не понимает,
то занят я, то зол, то дома я, то нет…
О, маменькин сынок трех с половиной лет!
Останусь в няньках с ним - такой чудесный мальчик! -
то чинит грузовик, то в книжку тычет пальчик…
А если и вздохнет невольно от тоски,
то - сдержанно, слегка, достойно, по-мужски.
Но стоит зазвучать шагам ее за дверью,
уж тут у нас конец согласью и доверью -
бежит, не чуя ног, навстречу ей сынок!
Он так несчастлив был, он так был одинок…
Он даже и во сне не может без оглядки,
и голос подает тревожный из кроватки
(уж что ему во сне привиделось, бог весть):
- Ты, мама, где, ты тут? - и в ожиданье весь.
- Я так тебя люблю… - бормочет виновато.
И я шепчу во тьму: "Ну а меня, меня-то?"
А он чуть помолчит, подумает, потом
ответит: "И тебя…"
Спасибо и на том.