Из осеннего
Ползешь по улице, мысли скатывая в мякиши,
Ступнями мокрыми - по лужам цвета портвейна - в брызги.
Через полчаса донесешь себя до сквера, сядешь, и
Самая дальняя лавка будет песням твоим - пристань.
Открываешь рот устало, не глядя на ее волосы.
Отдаешь ей самое сокровенное, и к черту бескорыстие.
А она не слышит мольбы и надрыва в твоем голосе.
И сердце свое глухое отдает другому. И выстрелеть
Остается только в лоб себе, и песня кислотою горло жжет,
Стенами кельи становится дым табачный,
Рвутся струны. Скоро ночь. Скоро же!
И темнота скрывает тебя и гитару удачно.
Скрывают тебя шум города и сумерки винные.
Портвейн обрывает твою последнюю, святую строчку,
И ты не видишь: ее ясень вечный всегда был лишь красной рябиною,
А для него жена не жена - дочка.
Да какая к черту разница, с кем делить сегодня койку придется,
Если одна лишь собутыльница - ночь, и гитара - любовница!
Тонкие пальцы по тонким струнам; где тонко - там рвется.
Небо сизое в глазах твоих в ее карие сети - просится.
Ползешь один, неравномерно разбрасывая пьяный шаг.
Люди не видят света - и нет печальнее повести.
Замираешь у ее дома, один в пустом городе, в толпе, - чуть дыша,
Один, в состоянии постоянного диалога с совестью.
И от удара по струнам пальцы твердеют - вечный шрам.
И ветер шепчет: дурак, ты выбрал не ту, не нужную.
И ты уже понимаешь шепот. И эта речь - ножа
Больнее ранит. Но без страдания тебе скучно жить.
Бери портвейн, запрись на неделю в подвале с облезлой краскою.
Пошли всех на хуй, и пой свои песни самому себе.
И ты увидишь: любовь твоя была лишь трагикомичной маскою.
И пел ты не о музе, а, в основном, о мусоре.
И небо в твоих глазах станет серым севером,
Покроется сталью гриф позвоночника.
Ты станешь точней убийцы, наивней ребенка, нежнее клевера,
И портвейн в руках твоих будет чище святого источника.