Small talk
Всегда смотрю на нее и думаю: какая неординарная девочка. Одевается как бунтарь. Красит глаза ярко-черным. Мимоходом бросает: прочитала «Пиковую даму», посмотрела «Ходячих мертвецов». Соседская малышня ходит за ней по пятам, смотрят, как на гуру. Такая вожатая двора. Моя ученица.
Ушли на каникулы в середине июня. После перерыва попросила рассказать ее о лете. Она начала с Диснейленда в Турции, семейного рафтинга и аквапарка, в который на 7 часов согласился пойти лишь папа и в котором бесстрашная она покаталась на всех горках, а папа ни на одной не решился. «Как рисование?» - спросила я ее. У меня в телефонной галерее сохранено фото ее рисунка - статуя Давида. Я далеко не эксперт в изобразительном искусстве, но то, как она нарисовала лицо Давида карандашом, выглядит как настоящий шедевр. «Думаю пойти на курсы, - говорит она, - но есть сомнения: этот и следующий год в школе сложные. У меня репетиторы по математике, русскому и английскому. Может, придется нанять по химии. Все говорят, химия сложная». Подбадриваю ее, что восьмой класс - это еще ничего, она справится.
«Actually, - говорит она, после каникул она вставляет actually через предложение, - я рисую сейчас Адама и Еву. Прочитала сюжет в Библии, очень понравился». И тянется к рюкзаку. Замираю. Мне не забыть Давида, а тут Адам и Ева. Она достает телефон и показывает скрин «Изгнания Адама и Евы». Убеждается, что я понимаю, что это оригинал, а не ее творение. И проводит пальцем по экрану слева направо. Там половина картины, рисунок акварелью в процессе, но уже видно, что это до кома в горле талантливо. Отменить всех репетиторов, думаю я, ты же художник, бог с ней с математикой. Но что я знаю. Что. Я. Знаю. Про другую жизнь.
«Как Вероника?» Мы с учениками занимаемся по несколько лет, иногда по много лет, помню их друзей по именам. «Мы больше не дружим», - спокойно говорит она, а я вспоминаю рассказы об их шоппинге, совместных ночевках, просмотрах ужастиков, разговорах до утра. «Что-то случилось?» - спрашиваю аккуратно. Она думает, смотрит на стол, потом на окно, потом снова на стол, очень нечасто она смотрит в глаза, а если смотрит, то быстро, на полсекунды. Я жду короткого предложения, она всегда говорит короткими предложениями. «Я поняла, что она мне в жизни больше не нужна».
Не может быть, думаю я. Не может быть так хлестко и бесчувственно сформулировано расставание тринадцатилетних. Но не лезу в душу, говорю, что так бывает (не вру), увожу от темы к кино- и книговпечатлениям лета. Спрашиваю, ходила ли она на вторую часть «Головоломки». И в ту же секунду она поднимает на меня глаза, смотрит в упор и говорит: «Я плакала на этом фильме четыре раза». «На особенных моментах?» - уточняю я. «На тех, где у Райли истерика и она понимает, что больше так не может». Вспоминаю фильм, пубертат героини, тревожность от происходящих перемен, надлом в дружбе, сонм сомнений. «Ты понимаешь ее», - говорю я. Она кивает. Мы открываем страницу 102 учебника, 18 юнит, и начинаем урок.
Ушли на каникулы в середине июня. После перерыва попросила рассказать ее о лете. Она начала с Диснейленда в Турции, семейного рафтинга и аквапарка, в который на 7 часов согласился пойти лишь папа и в котором бесстрашная она покаталась на всех горках, а папа ни на одной не решился. «Как рисование?» - спросила я ее. У меня в телефонной галерее сохранено фото ее рисунка - статуя Давида. Я далеко не эксперт в изобразительном искусстве, но то, как она нарисовала лицо Давида карандашом, выглядит как настоящий шедевр. «Думаю пойти на курсы, - говорит она, - но есть сомнения: этот и следующий год в школе сложные. У меня репетиторы по математике, русскому и английскому. Может, придется нанять по химии. Все говорят, химия сложная». Подбадриваю ее, что восьмой класс - это еще ничего, она справится.
«Actually, - говорит она, после каникул она вставляет actually через предложение, - я рисую сейчас Адама и Еву. Прочитала сюжет в Библии, очень понравился». И тянется к рюкзаку. Замираю. Мне не забыть Давида, а тут Адам и Ева. Она достает телефон и показывает скрин «Изгнания Адама и Евы». Убеждается, что я понимаю, что это оригинал, а не ее творение. И проводит пальцем по экрану слева направо. Там половина картины, рисунок акварелью в процессе, но уже видно, что это до кома в горле талантливо. Отменить всех репетиторов, думаю я, ты же художник, бог с ней с математикой. Но что я знаю. Что. Я. Знаю. Про другую жизнь.
«Как Вероника?» Мы с учениками занимаемся по несколько лет, иногда по много лет, помню их друзей по именам. «Мы больше не дружим», - спокойно говорит она, а я вспоминаю рассказы об их шоппинге, совместных ночевках, просмотрах ужастиков, разговорах до утра. «Что-то случилось?» - спрашиваю аккуратно. Она думает, смотрит на стол, потом на окно, потом снова на стол, очень нечасто она смотрит в глаза, а если смотрит, то быстро, на полсекунды. Я жду короткого предложения, она всегда говорит короткими предложениями. «Я поняла, что она мне в жизни больше не нужна».
Не может быть, думаю я. Не может быть так хлестко и бесчувственно сформулировано расставание тринадцатилетних. Но не лезу в душу, говорю, что так бывает (не вру), увожу от темы к кино- и книговпечатлениям лета. Спрашиваю, ходила ли она на вторую часть «Головоломки». И в ту же секунду она поднимает на меня глаза, смотрит в упор и говорит: «Я плакала на этом фильме четыре раза». «На особенных моментах?» - уточняю я. «На тех, где у Райли истерика и она понимает, что больше так не может». Вспоминаю фильм, пубертат героини, тревожность от происходящих перемен, надлом в дружбе, сонм сомнений. «Ты понимаешь ее», - говорю я. Она кивает. Мы открываем страницу 102 учебника, 18 юнит, и начинаем урок.