Портрет художника
А еще я никак не успеваю заехать к Гаго Рушаняну, армянскому художнику, он вроде закончил мой портрет в красном пальто, который начал прошлой зимой, а потом забросил - ну конечно, какое пальто летом? Искусство требует жертв, но не таких же, чтобы позировать летом в пальто - уж лучше зимой без одежды, наверное.
Он всегда варит кофе и усаживает разговаривать. Может за целый сеанс даже не притронуться к неоконченной работе: «Понимаешь, мы когда говорим, я тебя тоже пишу». А пишет Гагик стремительно, с прищуром и с наскоком, пока позируешь - будто смотришь остросюжетный фильм.
Разговариваем о кино, имена Параджанова и Пазолини он произносит так вкусно, точно речь идет о пармезане и розмарине, это пробуждает аппетит: хочется немедленно распробовать густую итальянскую и армянскую кинокухню. Впрочем, мы идем есть шашлыки в Сокольники, Гагик знает правильную шашлычную, где всегда хорошо и его уже узнают.
При мне звонит художник Леня Фербер из Израиля, я передаю привет (мы виделись в Иерусалиме), а Гагик рассказывает, как однажды ему прислали с Дальнего Востока траву в трехлитровой банке, и они потом с Фербером до утра беседовали о древнегреческой мифологии и еще бог весть о чем.
Гагик считает, что мужчина - всегда гость на этой земле, и жертва. В мастерской висит картина, на ней четыре силуэта: три женщины несут мужчину, который горизонтальным мазком перечеркнул их фигуры, прошел жизни насквозь, в каждой оставил след. Гагик говорит, картина называется жертвоприношение, а мне кажется, что не мужчину, а себя приносят в жертву эти женщины.
Он может сидеть месяцами на одних сигаретах и жаловаться, что спрос на сладкие акварельки, а потом звонит: продал три работы и зовет на выставку в какой-то галерее в Барвихе.
Однажды похмельным утром в Пушкинском музее мы с polinaviardo случайно выяснили, что лет десять назад Гагик снимал квартиру у ее родителей, писал там картины, а потом уехал в Германию и пропал из виду. Ничего удивительного: как всегда, все со всеми знакомы.
Он всегда варит кофе и усаживает разговаривать. Может за целый сеанс даже не притронуться к неоконченной работе: «Понимаешь, мы когда говорим, я тебя тоже пишу». А пишет Гагик стремительно, с прищуром и с наскоком, пока позируешь - будто смотришь остросюжетный фильм.
Разговариваем о кино, имена Параджанова и Пазолини он произносит так вкусно, точно речь идет о пармезане и розмарине, это пробуждает аппетит: хочется немедленно распробовать густую итальянскую и армянскую кинокухню. Впрочем, мы идем есть шашлыки в Сокольники, Гагик знает правильную шашлычную, где всегда хорошо и его уже узнают.
При мне звонит художник Леня Фербер из Израиля, я передаю привет (мы виделись в Иерусалиме), а Гагик рассказывает, как однажды ему прислали с Дальнего Востока траву в трехлитровой банке, и они потом с Фербером до утра беседовали о древнегреческой мифологии и еще бог весть о чем.
Гагик считает, что мужчина - всегда гость на этой земле, и жертва. В мастерской висит картина, на ней четыре силуэта: три женщины несут мужчину, который горизонтальным мазком перечеркнул их фигуры, прошел жизни насквозь, в каждой оставил след. Гагик говорит, картина называется жертвоприношение, а мне кажется, что не мужчину, а себя приносят в жертву эти женщины.
Он может сидеть месяцами на одних сигаретах и жаловаться, что спрос на сладкие акварельки, а потом звонит: продал три работы и зовет на выставку в какой-то галерее в Барвихе.
Однажды похмельным утром в Пушкинском музее мы с polinaviardo случайно выяснили, что лет десять назад Гагик снимал квартиру у ее родителей, писал там картины, а потом уехал в Германию и пропал из виду. Ничего удивительного: как всегда, все со всеми знакомы.