Эротические фантазии с политическим подтекстом крымской школьницы Григорьевой Евгении
Оригинал взят у v_n_zb в Эротические фантазии с политическим подтекстом крымской школьницы Григорьевой Евгении
Оригинал взят у npubop в Конкурсное эссе ученицы с/ш № 25 г. Керчи Григорьевой Евгении
На улице было мрачно и пасмурно. Моросил противный дождь, пронзительный холодный ветер тоже давал о себе знать. Казалось, что мир совсем стал черно-белым. Везде была грязь, на деревьях не было ни листочка. Даже птицы все куда-то попрятались. Слышался лишь свист леденящего не только тело, но и душу ветра, и монотонный скрип уже давно приготовленных трёх виселиц.
Их троих связанными вели, подгоняя, ударяя, как будто это были не люди, а привязанное друг к другу за рога стадо быков. Девушки шли послушно и терпеливо, вынося все унижения со стороны жандармов, подобно рабыням. Ветер дул им прямо в лицо. Их маленькие и аккуратные ножки, привыкшие носить лишь лёгенькие кожаные туфельки, по щиколотку утопали в грязи.
На девушках были лохмотья, изорванные и испачканные грязью. А еще вчера это были прекрасные платья, сшитые по заказу из самых дорогих тканей у лучших мастеров. Подобно мотылькам, красавицы порхали и кружились в вальсе, мазурке, польке. Но теперь...
На нежных ручках, привыкших к поцелуям художников, поэтов, писателей, сейчас вместо драгоценных браслетов были грубые, не щадящие нежную кожу веревки.
Девушки шли, проваливаясь в грязь, падая от усталости. Они просили отдыха, но рабынь даже не желали слушать.
Жандармы их подгоняли и подгоняли, а девушки шли быстрее, падали, вновь поднимались, покорно продолжали идти, вкладывая в каждый шаг в два раза больше сил. И опять падали... и снова все сначала...
Нежная кожа невольнопорабощенных, еще вчера подобная нежным лепесткам розы, привыкшая к заморским эфирным маслам, сейчас была облеплена уже засохшей, въевшейся и свежей грязью.
Губы рабынь, когда-то целовали хрустальные бокалы, шептали кому-то слова любви, а сейчас пересохли от жажды и ветра.
Волосы барышень, к которым раньше прикасались лишь гребни из китового уса, были мокрые, испачканные и растрепанные ветром.
Девушки шли. Каждый шаг уже давался с трудом, болели связанные руки, ноги потеряли чувствительность. Раздражал дующий в лицо ветер и моросящий дождь. Несчастные падали и поднимались, но всё же шли, чтобы не умереть в грязи. На улице все черно-белое, и невозможно было разобрать, какое это время суток: утро или вечер.
Преодолевая усталость и боль, еле находя в себе силы, одна рабыня сказала:
- Дайте воды... Пить... Сопровождающий ей в ответ сказал:
- Тільки українською, пані...
Пройдя ещё энное расстояние под моросящим дождем, вторая девушка сказала сквозь слезы:
- Уже нет сил идти... Дайте хоть глоточек воды...
Ей равнодушно в один голос ответили два жандарма:
- Панночко, говоріть тільки українською.
Они продолжали идти. Дождь усиливался, становилось все холоднее и холоднее. Идти было невозможно, силы покидали рабынь.
Наконец, они пришли к месту казни. Оно особым пятном выделялось на черно-белом фоне. От этого места за километр разило смертью. Никто из умерших здесь не мог противостоять этим жандармам и палачам.
Уже стояло три виселицы с тремя готовыми петлями. Сопровождающие выстроили в ряд девушек, не развязывая их рук. Палач подходил к каждой по очереди и широкой черной атласной лентой завязывал им рты. Когда он уже сделал это двум рабыням, третья в самый последний момент сказала, едва шевеля ссохшимися губами:
- Дайте мне напиться воды, прежде чем вы убьете невинных.
Палач ей сказал:
- Пані, говоріть українською, тільки українською...
После этих слов резко прекратился дождь. Ветер превратился в ураган, дуло все сильнее и сильнее, только не холодом, а, наоборот, приятным и нежным теплом.
Третья рабыня начала отрываться от земли, руки с неистовой силой разорвали веревки, за её спиной появились крылья. Девушка стала подниматься все выше и выше, от неё исходил такой необычайно яркий свет, что все зажмурились. И сказала третья рабыня:
- Я не хочу говорить по-украински! Я говорила, говорю, и буду говорить по-русски! Мои и ваши предки говорили на родном языке, а вы подло, боясь невесть чего, продали свою душу и речь. Променяли её на другую, чуждую нам. Люди, опомнитесь! Куда мы идём и куда мы придем так? Мы притесняем и казним своих же за то, что они говорят на другом языке. Я никого не боюсь и буду говорить на РУССКОМ ЯЗЫКЕ! И вас заклинаю ничего не бояться и говорить на родном вам языке! Вместе мы - непобедимая сила! Если никто не побоится, и все будут говорить по-русски, наш язык будет подобен водопаду, такой же мелодичный, живой и красивый, а если струсим, он превратится в маленький ручеёк.
После её слов освободились руки и рты рабынь, все веревки упали сами. Белый свет стал еще ярче, и солнце взошло над их головами. Вспыхнули, как картонный домик, виселицы, и из огня доносились на русском языке крики душ, умерших здесь. Вмиг запели птицы, зазеленела трава, на деревьях появились листья и нежные цветы. В воздухе запахло сладким и пьянящим ароматом. Природа очнулась от летаргического сна. Мир вокруг из черно-белого превратился в цветной. Все ожило.
Никто и никогда не смог и не сможет победить и подчинить нас...
Конец.
Блядь, я-то в детстве хоть ядерной войны боялся. Потому как по Киеву в случае начала атомного армагеддона полюбасу бы ебанули. А после Чернобыля и этого боятся перестал. Больше боялся, что Динамо не выиграет. А тут пиздец какой-то, простигосподи. Воспитали школьницу родители и школа.
.
Оригинал взят у npubop в Конкурсное эссе ученицы с/ш № 25 г. Керчи Григорьевой Евгении
На улице было мрачно и пасмурно. Моросил противный дождь, пронзительный холодный ветер тоже давал о себе знать. Казалось, что мир совсем стал черно-белым. Везде была грязь, на деревьях не было ни листочка. Даже птицы все куда-то попрятались. Слышался лишь свист леденящего не только тело, но и душу ветра, и монотонный скрип уже давно приготовленных трёх виселиц.
Их троих связанными вели, подгоняя, ударяя, как будто это были не люди, а привязанное друг к другу за рога стадо быков. Девушки шли послушно и терпеливо, вынося все унижения со стороны жандармов, подобно рабыням. Ветер дул им прямо в лицо. Их маленькие и аккуратные ножки, привыкшие носить лишь лёгенькие кожаные туфельки, по щиколотку утопали в грязи.
На девушках были лохмотья, изорванные и испачканные грязью. А еще вчера это были прекрасные платья, сшитые по заказу из самых дорогих тканей у лучших мастеров. Подобно мотылькам, красавицы порхали и кружились в вальсе, мазурке, польке. Но теперь...
На нежных ручках, привыкших к поцелуям художников, поэтов, писателей, сейчас вместо драгоценных браслетов были грубые, не щадящие нежную кожу веревки.
Девушки шли, проваливаясь в грязь, падая от усталости. Они просили отдыха, но рабынь даже не желали слушать.
Жандармы их подгоняли и подгоняли, а девушки шли быстрее, падали, вновь поднимались, покорно продолжали идти, вкладывая в каждый шаг в два раза больше сил. И опять падали... и снова все сначала...
Нежная кожа невольнопорабощенных, еще вчера подобная нежным лепесткам розы, привыкшая к заморским эфирным маслам, сейчас была облеплена уже засохшей, въевшейся и свежей грязью.
Губы рабынь, когда-то целовали хрустальные бокалы, шептали кому-то слова любви, а сейчас пересохли от жажды и ветра.
Волосы барышень, к которым раньше прикасались лишь гребни из китового уса, были мокрые, испачканные и растрепанные ветром.
Девушки шли. Каждый шаг уже давался с трудом, болели связанные руки, ноги потеряли чувствительность. Раздражал дующий в лицо ветер и моросящий дождь. Несчастные падали и поднимались, но всё же шли, чтобы не умереть в грязи. На улице все черно-белое, и невозможно было разобрать, какое это время суток: утро или вечер.
Преодолевая усталость и боль, еле находя в себе силы, одна рабыня сказала:
- Дайте воды... Пить... Сопровождающий ей в ответ сказал:
- Тільки українською, пані...
Пройдя ещё энное расстояние под моросящим дождем, вторая девушка сказала сквозь слезы:
- Уже нет сил идти... Дайте хоть глоточек воды...
Ей равнодушно в один голос ответили два жандарма:
- Панночко, говоріть тільки українською.
Они продолжали идти. Дождь усиливался, становилось все холоднее и холоднее. Идти было невозможно, силы покидали рабынь.
Наконец, они пришли к месту казни. Оно особым пятном выделялось на черно-белом фоне. От этого места за километр разило смертью. Никто из умерших здесь не мог противостоять этим жандармам и палачам.
Уже стояло три виселицы с тремя готовыми петлями. Сопровождающие выстроили в ряд девушек, не развязывая их рук. Палач подходил к каждой по очереди и широкой черной атласной лентой завязывал им рты. Когда он уже сделал это двум рабыням, третья в самый последний момент сказала, едва шевеля ссохшимися губами:
- Дайте мне напиться воды, прежде чем вы убьете невинных.
Палач ей сказал:
- Пані, говоріть українською, тільки українською...
После этих слов резко прекратился дождь. Ветер превратился в ураган, дуло все сильнее и сильнее, только не холодом, а, наоборот, приятным и нежным теплом.
Третья рабыня начала отрываться от земли, руки с неистовой силой разорвали веревки, за её спиной появились крылья. Девушка стала подниматься все выше и выше, от неё исходил такой необычайно яркий свет, что все зажмурились. И сказала третья рабыня:
- Я не хочу говорить по-украински! Я говорила, говорю, и буду говорить по-русски! Мои и ваши предки говорили на родном языке, а вы подло, боясь невесть чего, продали свою душу и речь. Променяли её на другую, чуждую нам. Люди, опомнитесь! Куда мы идём и куда мы придем так? Мы притесняем и казним своих же за то, что они говорят на другом языке. Я никого не боюсь и буду говорить на РУССКОМ ЯЗЫКЕ! И вас заклинаю ничего не бояться и говорить на родном вам языке! Вместе мы - непобедимая сила! Если никто не побоится, и все будут говорить по-русски, наш язык будет подобен водопаду, такой же мелодичный, живой и красивый, а если струсим, он превратится в маленький ручеёк.
После её слов освободились руки и рты рабынь, все веревки упали сами. Белый свет стал еще ярче, и солнце взошло над их головами. Вспыхнули, как картонный домик, виселицы, и из огня доносились на русском языке крики душ, умерших здесь. Вмиг запели птицы, зазеленела трава, на деревьях появились листья и нежные цветы. В воздухе запахло сладким и пьянящим ароматом. Природа очнулась от летаргического сна. Мир вокруг из черно-белого превратился в цветной. Все ожило.
Никто и никогда не смог и не сможет победить и подчинить нас...
Конец.
Блядь, я-то в детстве хоть ядерной войны боялся. Потому как по Киеву в случае начала атомного армагеддона полюбасу бы ебанули. А после Чернобыля и этого боятся перестал. Больше боялся, что Динамо не выиграет. А тут пиздец какой-то, простигосподи. Воспитали школьницу родители и школа.
.