"Но Ваня пырнул людоеда штыком, И тот покатился с горы кувырком"...
Все наши юные силы - родной стране, родному народу, для разгрома фашистских людоедов!
Пионерская правда. 1941.
В 1944 году газета «Правда» писала: «В огне войны были проверены идеи и принципы той воспитательной работы, которую вели и ведут партия, комсомол, школа. Эти идеи и принципы победили». Действительно, многие дети мечтали принять участие в борьбе с фашизмом. И принимали его, насколько могли. Естественно, не столько системе советского воспитания надо было отдавать должное, а человеческим чувствам любви к своей семье и друзьям, к родному дому и городу, желания отомстить за погибших. Ведь враги теперь были не книжные, не загадочные газетные шпионы, не подозрительные односельчане и соседи, не родители и учителя, а настоящие солдаты и офицеры армии гитлеровской Германии и ее союзников с оружием в руках, одетые в серые шинели и каски. Этот реальный враг топтал своими сапогами то, что было дорого. У людей гибли на войне родные и близкие, советские СМИ подогревали ненависть к захватчикам, рассказывая о страшных зверствах немцев, к которым намертво приклеили эпитеты вроде гитлеровские псы, гады, людоеды, изверги, осатанелые фашисты. Публицистика и литература представляли врагов как армию оболваненных пропагандой тупиц, грабителей-мешочников и куроедов...
Самые язвительные слова, которые раньше были обращены к внутренним «врагам народа», теперь большей частью переместились на внешних захватчиков.
«Извергами и людоедами» назвал Сталин Гитлера и Риббентропа в своей первой с начала войны речи по радио. «Для нас гитлеровцы не просто противники: для нас гитлеровцы не люди, гитлеровцы для нас - убийцы, палачи, нравственные уроды, жестокие изуверы, и поэтому мы их ненавидим,» - писал Илья Эренбург в центральной армейской газете «Красная звезда» в мае 1942 года (И. Эренбург. О ненависти. В сб. В одной газете. М., 1979. С. 75.) Сила воздействия на читателя статей Эренбурга была велика. Даже Гитлер упоминал его в приказах, а Геббельс - в своих выступлениях как пример кровожадного советского журналиста, требовавшего уничтожения немецкой нации. Но Эренбург просто талантливо выполнял свой долг и приказы командования, как и остальные журналисты, писатели, поэты. Спустя два месяца, перечисляя злодеяния фашистов на советской земле, Эренбург писал: «Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого - нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! - это просит старуха-мать. Убей немца! - это молит тебя дитя. Убей немца! - это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей! (Красная звезда. №173, 24 июля 1942 г.)
В том же 1942 г. его коллега, поэт Константин Симонов пишет стих «Убей немца!» (позднее название - «Убей фашиста!»), который заканчивался так:
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина, -
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Детские издания не отставали от взрослых. «Пионерская правда» печатала такие стихи:
Немец
устроит ему
каторгу-жизнь,
долю-тюрьму.
Отец!
Спаси от чудищей
детское будущее!
Если
дитя тебе дорого,
убей
проклятого ворога!
Старшие братья,
о младших помните!
Будьте стойкими
в смертном бою!
В бой
за братишку,
спящего в комнате,
За дорогую
Сестренку твою! -
за право игры,
За счастье румянца -
уничтожай германца!
Рви гранатой
немца
на части -
за ребячье счастье!
Вперед,
пулеметами
немцев метя -
за родное дитя!
(Кирсанов С. Спаси!)
Подобных произведений ля детей выходило множество, во время войны это было нормальным, они играли свою роль... Большая часть населения страны готова была мстить немцам всем, чем могла, и воевать до победного конца. Любовь к родине, тревога за себя и близких и ненависть к врагу на 4 года сделались главными чувствами, которые определяли жизнь и судьбу миллионов самых разных людей. Слова «немец» и «фашист» надолго стали синонимами для простых советских людей, несмотря на то, что ближе к концу войны, когда наши войска перешли границу СССР и подходили к Германии, военная пропаганда, в соответствии с новыми распоряжениями, сменила тон, начала четко акцентировать, что фашист и немец - не одно и то же. Солдаты советской армии должны стали дифференцированно относиться к немецкому народу, выглядеть в глазах Европы гуманными освободителями, а не грозными насильниками и убийцами.
Детская литература продолжает оставаться школой гипертрофированной, беспощадной ненависти к врагам. Дети, как губка, впитывали в себя все, что видели и слышали... В пионерской прессе они читали то же, что и их родители - во взрослой печати, даже не в смягченном варианте. Газеты помещали фотографии писем детей, потерявших кого-то из семьи, к отцам и братьям, воевавшим на фронте, с просьбами отомстить и рассказами о тяжелой жизни в тылу, статьи об ужасах жизни «под немцем».
Читать издания тех лет трудно даже сегодняшнему человеку, знающему, что пропаганда нередко преувеличивала реальные события. Но разве может человек оставаться спокойным, читая такие статьи, как «Детоцубийцы» Е. Кононенко? В начале автор рассказывает о выставке детских игрушек в Феодосии, где фашисты заминировали все игрушки. После взрывов на выставке «фашистские изверги привели множество детей и женщин к противотанковому рву и всех расстреляли из пулеметов. Всех!» Следующий эпизод: «А в колхозе Д. (Юго-западный фронт), отступая, немцы хватали за ноги маленьких детей и разбивали им головы о мерзлую землю». Заканчивается статья призывом: «Смерть немецким детоубийцам! За каждую каплю детской крови они заплатят тысячами своих подлых жизней».
Рассмотрим и одно агитационное произведение для маленьких детей. В начале войны Корней Чуковский написал продолжение своей известной сказки в стихах «Бармалей». В ней добрый доктор Айболит спасал африканских зверюшек от злодея Бармалея, чье разбойничье поведение олицетворяло колонизационную политику европейских стран в Африке. Теперь же, в поэме «Одолеем Бармалея», география изменилась: Бармалей правит кровожадным звериным царством Свирепия (читай - Германия и ее союзники), его армия нападает на мирную страну Айболитию (аллегорическое изображение стран Европы). Справиться со злодеем Айболит и его звери сами не могут, но им на помощь спешат войска могучей страны Чудославии (СССР) во главе с доблестным Ваней Васильчиковым, героическим мальчиком, который в книге Чуковского «Крокодил» спас от звериного нашествия город Петроград. Впервые сказка «Одолеем Бармалея» была напечатана в «Пионерской правде» в августе-сентябре 1942 года, в следующем году она была трижды переиздана.
Для этой военной сказки характерна четкая градация того, что такое добро и что такое зло в социалистическом понимании. Если раньше доктор Айболит помогал всем больным животным, в том числе бегемотикам и акулятам, то теперь он лечит только «простой народ» и отказывает в медицинской помощи детям акулы, бегемотицы и прочим хищным зверям, которые в последующей войне выступят на стороне Бармалея. Волчице добрый доктор дает такую отповедь:
«Ступай себе, злая!
Лишь добрых лечу я,
Тебя, кровопийцу,
Лечить не хочу я!»
Образ беспощадного Бармалея и его гадкого воинства рисуется в той же традиции, в какой советская пресса изображала Гитлера и его войска. К Бармалею, как и к Гитлеру, прикрепляются эпитеты «людоед» и «гад».
Он стоит,
Бармалей, и позёвывает,
На цветы луговые поплёвывает, -
А слюна у него ядовитая:
Где ни плюнет, там змеи и ящерицы.
Он стоит со своими удавами,
Со своими волками кровавыми.
Вкруг него павианы поганые
На траве развалилися пьяные.
Он стоит над весёлыми сёлами,
Над полями стоит он весёлыми
И бормочет бессмысленным голосом:
«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!
Ни людей,
Ни детей -
Никого не щадить!»
А за ним крокодилы с гориллами,
С кабанами его тупорылыми
Повторяют и ночью и днём:
«Загрызём! Искалечим! Убьём!»
Долго доктор Айболит
На разбойника глядит:
«Делать нечего! Придётся
С этой гадиной бороться,
А иначе весь народ
От чудовища умрёт,
Только тигры да волки останутся».
Здесь, как и во многих других местах, автор условно забывает, что действие происходит в мире зверей и пишет о людях. Так же, как и в катрене, где вражеская авиация расстреливает беззащитных детей (зверят):
Вышел доктор на балкон,
Тихо в небо глянул он:
«Да, над нами самолёт,
В самолёте - бегемот,
У того, у бегемота,
Скорострельный пулемёт.
Он летает над болотом,
Реет бреющим полетом
Чуть пониже тополей,
И строчит из пулемёта
В перепуганных детей".
Ой, беда! Беда! Беда!
Мчатся дети, кто куда.
Он взлетел под небеса,
Чёрным вороном взвился
И бросает бомбы, бомбы
На луга и на леса.
В весьма натуралистической сцене воздушного боя детского обидчика наказывают по заслугам. Обратите внимание на то, как поддерживается агрессивная эмоциональная направленность текста (негативные эпитеты, экспрессивная лексика, усиленная постоянными повторами и пр.)
И взлетели над полями
Журавли за журавлями
И в атаку понеслись:
"Ну, проклятый, берегись!"
Налетели на зверюгу,
Окружили самолёт,
И захрюкал с перепугу
Ошалелый бегемот.
Над темными равнинами
За ним они летят,
И длинными-предлинными
Носами журавлиными
Долбят его, долбят.
Всего его истыкали,
Истыкали, как пиками,
Истыкали, изранили,
Проткнули, протаранили,
И всё ещё долбят его,
Долбят его, проклятого,
Долбят, долбят, долбят:
«Так вот тебе! Так вот тебе!
Бессовестный пират,
Чтобы не смел расстреливать
Беспомощных ребят!»
И глядите: закружился,
Завертелся самолёт.
И свалился, и разбился
Стопудовый бегемот.
Тем не менее, одолеть Бармалея своими силами не получается. Айболит грустит, слушая радиосводки о потерях на фронте, и тут журавли приносят ему радостную весть о новом сильном союзнике.
Чудесная есть на востоке страна,
Державою славы зовётся она.
(Слушайте! Слушайте! Слушайте!)
Свободна она и сильна, и горда,
Врагу не сдаётся она никогда.
(Слушайте! Слушайте! Слушайте!)
И витязей много могучих у ней,
Но всех благородней, сильней и храбрей
Доблестный Ваня Васильчиков.
Он шлёт тебе, доктор, сердечный привет
И так говорит: "Если злой людоед
Ворвётся в твою Айболитию, -
Он мигом на помощь к тебе прилетит
И недруга лютого он сокрушит.
Со всем его бешеным полчищем!"
И рад Айболит,
И ликует народ:
"Теперь-то разбойник
От нас не уйдет!
Да здравствует Ваня Васильчиков!"
Бармалей об этом пока не знает и весело награждает лазутчицу-лису, проведавшую у докторского окна военную тайну, которая поможет Бармалею окончательно завоевать Айболитию:
И рад людоед,
И рукою кровавой
В награду даёт он
Лисице лукавой
Живой сколопендры
Большую медаль,
И орден мокрицы,
И орден гиены -
«За ложь», «За коварство»,
«За подлость измены»...
Вскоре освободительная армия Вани Васильчикова яростно нападает на воинство Бармалея. Сцена расправы с хищниками нарисована с подлинно эпическим размахом, в стиле героических саг, но, конечно, не так натуралистично, как в средневековой «Песни о Роланде». Только лексический ряд у Чуковского соответствует привычной лексике сталинского времени, да оружие у Вани и его войск более современное:
Но Ванюша вынимает
Из-за пояса наган
И с наганом налетает
На неё, как ураган:
"Слушай, гадина зубастая,
Я скажу тебе, не хвастая:
Коль глотать тебе охота.
Проглоти-ка бегемота,
А со мною, акула, не справишься,
Уж ты мною, акула, подавишься!"
И всадил он Каракуле
Между глаз четыре пули,
И бегом, бегом, бегом
По болоту за врагом.
Вдруг ужасная горилла
Ване путь загородила:
«Стой! Куда ты! Не пущу!
Растерзаю! Растопчу!»
Но взмахнул он, что есть силы,
Острой саблей раз и два
И от бешеной гориллы
Отлетела голова
И, как бомба, над болотом
Полетела к бегемотам,
Изувечила хорьков,
Искалечила волков
И в канаву
Угодила,
Где убила
Крокодила,
И удава контузила лютого.
А вот и развязка. Ваня вершит над злодеем Бармалеем свой суд:
И зарыдал Бармалей
И пред Ваней упал Бармалей:
"Не губи ты меня,
Не руби ты меня,
Пожалей ты меня, пожалей!"
Но Ваня пырнул людоеда штыком,
И тот покатился с горы кувырком
И в лужу, как чучело, плюхнулся.
И глянуло солнце с небес веселей:
«Издох Бармалей! Околел Бармалей!
Нет Бармалея проклятого!»
И столько зеленого
Хлынуло яда
Из чёрного сердца
Убитого гада,
Что даже гиены поганые -
И те зашатались, как пьяные,
Упали в траву, заболели
И все до одной околели.
(А добрые звери
Спаслись от заразы:
Спасли их чудесные
Противогазы!)
Как видим, поэма написана в русле общей советской традиции литературы для детей. Снова детям показывают коварных врагов в образе хищных зверей, готические ужасы без скидок на возраст и полную победу союзных войск над врагами. В 1942-43 годах эта сказка была настолько хороша и уместна, что детская секция и Президиум ССП даже выдвинули ее на соискание сталинской премии. Однако Сталину, который лично читал все рекомендованные на премию произведения, «Одолеем Бармалея» не понравилось, вероятно, из-за некоторой пародийности ситуации и описаний. Так, раздражение вождя вызвало окончание сказки, где праздник в честь победы изображался в стиле почти библейских чудес:
«Нет на свете Бармалея,
Кровожадного злодея!
Сгинул подлый Бармалей,
Стало в мире веселей!»
И вороны над полями
Вдруг запели соловьями.
И ручьи из-под земли
Сладким мёдом потекли.
Куры стали павами,
Лысые - кудрявыми...
После сталинской критики, в 1944 г., когда задачи пропаганды изменились, Чуковского за «Одолеем Бармалея» осуждали и даже травили в прессе. Больше в советское время эта сказка не переиздавались. Свою роль она уже сыграла, как и множество других подобных произведений, призванных вызвать ненависть маленьких читателей к фашистским захватчикам.
Квинтэссенция настроения детей того времени - в письме пионера Васи Евстигнеева в «Пионерскую правду»: «Все говорят о Ленине, что он был очень добрым человеком, что он любил детей и вообще хорошо относился к людям. Но он любил не всех подряд: врагов он ненавидел. Ленин говорил, что к врагам надо быть беспощадным.
Сейчас наши враги - это фашисты. Они напали на нашу землю. Они хотят, чтобы мы забыли свой родной язык, разлюбили свою родину, чтобы мы работали на немцев и даже думали по-немецки. Фашистов мы ненавидим. Даже малыши их ненавидят».
P.S. Кстати, приведенное недавно А. Мальгиным письмо Чуковского Сталину с предложением о созднии трудколоний с суровым военным режимом для малолетних хулиганов меня совершенно не удивило.
Пионерская правда. 1941.
В 1944 году газета «Правда» писала: «В огне войны были проверены идеи и принципы той воспитательной работы, которую вели и ведут партия, комсомол, школа. Эти идеи и принципы победили». Действительно, многие дети мечтали принять участие в борьбе с фашизмом. И принимали его, насколько могли. Естественно, не столько системе советского воспитания надо было отдавать должное, а человеческим чувствам любви к своей семье и друзьям, к родному дому и городу, желания отомстить за погибших. Ведь враги теперь были не книжные, не загадочные газетные шпионы, не подозрительные односельчане и соседи, не родители и учителя, а настоящие солдаты и офицеры армии гитлеровской Германии и ее союзников с оружием в руках, одетые в серые шинели и каски. Этот реальный враг топтал своими сапогами то, что было дорого. У людей гибли на войне родные и близкие, советские СМИ подогревали ненависть к захватчикам, рассказывая о страшных зверствах немцев, к которым намертво приклеили эпитеты вроде гитлеровские псы, гады, людоеды, изверги, осатанелые фашисты. Публицистика и литература представляли врагов как армию оболваненных пропагандой тупиц, грабителей-мешочников и куроедов...
Самые язвительные слова, которые раньше были обращены к внутренним «врагам народа», теперь большей частью переместились на внешних захватчиков.
«Извергами и людоедами» назвал Сталин Гитлера и Риббентропа в своей первой с начала войны речи по радио. «Для нас гитлеровцы не просто противники: для нас гитлеровцы не люди, гитлеровцы для нас - убийцы, палачи, нравственные уроды, жестокие изуверы, и поэтому мы их ненавидим,» - писал Илья Эренбург в центральной армейской газете «Красная звезда» в мае 1942 года (И. Эренбург. О ненависти. В сб. В одной газете. М., 1979. С. 75.) Сила воздействия на читателя статей Эренбурга была велика. Даже Гитлер упоминал его в приказах, а Геббельс - в своих выступлениях как пример кровожадного советского журналиста, требовавшего уничтожения немецкой нации. Но Эренбург просто талантливо выполнял свой долг и приказы командования, как и остальные журналисты, писатели, поэты. Спустя два месяца, перечисляя злодеяния фашистов на советской земле, Эренбург писал: «Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого - нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! - это просит старуха-мать. Убей немца! - это молит тебя дитя. Убей немца! - это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей! (Красная звезда. №173, 24 июля 1942 г.)
В том же 1942 г. его коллега, поэт Константин Симонов пишет стих «Убей немца!» (позднее название - «Убей фашиста!»), который заканчивался так:
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина, -
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Детские издания не отставали от взрослых. «Пионерская правда» печатала такие стихи:
Немец
устроит ему
каторгу-жизнь,
долю-тюрьму.
Отец!
Спаси от чудищей
детское будущее!
Если
дитя тебе дорого,
убей
проклятого ворога!
Старшие братья,
о младших помните!
Будьте стойкими
в смертном бою!
В бой
за братишку,
спящего в комнате,
За дорогую
Сестренку твою! -
за право игры,
За счастье румянца -
уничтожай германца!
Рви гранатой
немца
на части -
за ребячье счастье!
Вперед,
пулеметами
немцев метя -
за родное дитя!
(Кирсанов С. Спаси!)
Подобных произведений ля детей выходило множество, во время войны это было нормальным, они играли свою роль... Большая часть населения страны готова была мстить немцам всем, чем могла, и воевать до победного конца. Любовь к родине, тревога за себя и близких и ненависть к врагу на 4 года сделались главными чувствами, которые определяли жизнь и судьбу миллионов самых разных людей. Слова «немец» и «фашист» надолго стали синонимами для простых советских людей, несмотря на то, что ближе к концу войны, когда наши войска перешли границу СССР и подходили к Германии, военная пропаганда, в соответствии с новыми распоряжениями, сменила тон, начала четко акцентировать, что фашист и немец - не одно и то же. Солдаты советской армии должны стали дифференцированно относиться к немецкому народу, выглядеть в глазах Европы гуманными освободителями, а не грозными насильниками и убийцами.
Детская литература продолжает оставаться школой гипертрофированной, беспощадной ненависти к врагам. Дети, как губка, впитывали в себя все, что видели и слышали... В пионерской прессе они читали то же, что и их родители - во взрослой печати, даже не в смягченном варианте. Газеты помещали фотографии писем детей, потерявших кого-то из семьи, к отцам и братьям, воевавшим на фронте, с просьбами отомстить и рассказами о тяжелой жизни в тылу, статьи об ужасах жизни «под немцем».
Читать издания тех лет трудно даже сегодняшнему человеку, знающему, что пропаганда нередко преувеличивала реальные события. Но разве может человек оставаться спокойным, читая такие статьи, как «Детоцубийцы» Е. Кононенко? В начале автор рассказывает о выставке детских игрушек в Феодосии, где фашисты заминировали все игрушки. После взрывов на выставке «фашистские изверги привели множество детей и женщин к противотанковому рву и всех расстреляли из пулеметов. Всех!» Следующий эпизод: «А в колхозе Д. (Юго-западный фронт), отступая, немцы хватали за ноги маленьких детей и разбивали им головы о мерзлую землю». Заканчивается статья призывом: «Смерть немецким детоубийцам! За каждую каплю детской крови они заплатят тысячами своих подлых жизней».
Рассмотрим и одно агитационное произведение для маленьких детей. В начале войны Корней Чуковский написал продолжение своей известной сказки в стихах «Бармалей». В ней добрый доктор Айболит спасал африканских зверюшек от злодея Бармалея, чье разбойничье поведение олицетворяло колонизационную политику европейских стран в Африке. Теперь же, в поэме «Одолеем Бармалея», география изменилась: Бармалей правит кровожадным звериным царством Свирепия (читай - Германия и ее союзники), его армия нападает на мирную страну Айболитию (аллегорическое изображение стран Европы). Справиться со злодеем Айболит и его звери сами не могут, но им на помощь спешат войска могучей страны Чудославии (СССР) во главе с доблестным Ваней Васильчиковым, героическим мальчиком, который в книге Чуковского «Крокодил» спас от звериного нашествия город Петроград. Впервые сказка «Одолеем Бармалея» была напечатана в «Пионерской правде» в августе-сентябре 1942 года, в следующем году она была трижды переиздана.
Для этой военной сказки характерна четкая градация того, что такое добро и что такое зло в социалистическом понимании. Если раньше доктор Айболит помогал всем больным животным, в том числе бегемотикам и акулятам, то теперь он лечит только «простой народ» и отказывает в медицинской помощи детям акулы, бегемотицы и прочим хищным зверям, которые в последующей войне выступят на стороне Бармалея. Волчице добрый доктор дает такую отповедь:
«Ступай себе, злая!
Лишь добрых лечу я,
Тебя, кровопийцу,
Лечить не хочу я!»
Образ беспощадного Бармалея и его гадкого воинства рисуется в той же традиции, в какой советская пресса изображала Гитлера и его войска. К Бармалею, как и к Гитлеру, прикрепляются эпитеты «людоед» и «гад».
Он стоит,
Бармалей, и позёвывает,
На цветы луговые поплёвывает, -
А слюна у него ядовитая:
Где ни плюнет, там змеи и ящерицы.
Он стоит со своими удавами,
Со своими волками кровавыми.
Вкруг него павианы поганые
На траве развалилися пьяные.
Он стоит над весёлыми сёлами,
Над полями стоит он весёлыми
И бормочет бессмысленным голосом:
«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!
Ни людей,
Ни детей -
Никого не щадить!»
А за ним крокодилы с гориллами,
С кабанами его тупорылыми
Повторяют и ночью и днём:
«Загрызём! Искалечим! Убьём!»
Долго доктор Айболит
На разбойника глядит:
«Делать нечего! Придётся
С этой гадиной бороться,
А иначе весь народ
От чудовища умрёт,
Только тигры да волки останутся».
Здесь, как и во многих других местах, автор условно забывает, что действие происходит в мире зверей и пишет о людях. Так же, как и в катрене, где вражеская авиация расстреливает беззащитных детей (зверят):
Вышел доктор на балкон,
Тихо в небо глянул он:
«Да, над нами самолёт,
В самолёте - бегемот,
У того, у бегемота,
Скорострельный пулемёт.
Он летает над болотом,
Реет бреющим полетом
Чуть пониже тополей,
И строчит из пулемёта
В перепуганных детей".
Ой, беда! Беда! Беда!
Мчатся дети, кто куда.
Он взлетел под небеса,
Чёрным вороном взвился
И бросает бомбы, бомбы
На луга и на леса.
В весьма натуралистической сцене воздушного боя детского обидчика наказывают по заслугам. Обратите внимание на то, как поддерживается агрессивная эмоциональная направленность текста (негативные эпитеты, экспрессивная лексика, усиленная постоянными повторами и пр.)
И взлетели над полями
Журавли за журавлями
И в атаку понеслись:
"Ну, проклятый, берегись!"
Налетели на зверюгу,
Окружили самолёт,
И захрюкал с перепугу
Ошалелый бегемот.
Над темными равнинами
За ним они летят,
И длинными-предлинными
Носами журавлиными
Долбят его, долбят.
Всего его истыкали,
Истыкали, как пиками,
Истыкали, изранили,
Проткнули, протаранили,
И всё ещё долбят его,
Долбят его, проклятого,
Долбят, долбят, долбят:
«Так вот тебе! Так вот тебе!
Бессовестный пират,
Чтобы не смел расстреливать
Беспомощных ребят!»
И глядите: закружился,
Завертелся самолёт.
И свалился, и разбился
Стопудовый бегемот.
Тем не менее, одолеть Бармалея своими силами не получается. Айболит грустит, слушая радиосводки о потерях на фронте, и тут журавли приносят ему радостную весть о новом сильном союзнике.
Чудесная есть на востоке страна,
Державою славы зовётся она.
(Слушайте! Слушайте! Слушайте!)
Свободна она и сильна, и горда,
Врагу не сдаётся она никогда.
(Слушайте! Слушайте! Слушайте!)
И витязей много могучих у ней,
Но всех благородней, сильней и храбрей
Доблестный Ваня Васильчиков.
Он шлёт тебе, доктор, сердечный привет
И так говорит: "Если злой людоед
Ворвётся в твою Айболитию, -
Он мигом на помощь к тебе прилетит
И недруга лютого он сокрушит.
Со всем его бешеным полчищем!"
И рад Айболит,
И ликует народ:
"Теперь-то разбойник
От нас не уйдет!
Да здравствует Ваня Васильчиков!"
Бармалей об этом пока не знает и весело награждает лазутчицу-лису, проведавшую у докторского окна военную тайну, которая поможет Бармалею окончательно завоевать Айболитию:
И рад людоед,
И рукою кровавой
В награду даёт он
Лисице лукавой
Живой сколопендры
Большую медаль,
И орден мокрицы,
И орден гиены -
«За ложь», «За коварство»,
«За подлость измены»...
Вскоре освободительная армия Вани Васильчикова яростно нападает на воинство Бармалея. Сцена расправы с хищниками нарисована с подлинно эпическим размахом, в стиле героических саг, но, конечно, не так натуралистично, как в средневековой «Песни о Роланде». Только лексический ряд у Чуковского соответствует привычной лексике сталинского времени, да оружие у Вани и его войск более современное:
Но Ванюша вынимает
Из-за пояса наган
И с наганом налетает
На неё, как ураган:
"Слушай, гадина зубастая,
Я скажу тебе, не хвастая:
Коль глотать тебе охота.
Проглоти-ка бегемота,
А со мною, акула, не справишься,
Уж ты мною, акула, подавишься!"
И всадил он Каракуле
Между глаз четыре пули,
И бегом, бегом, бегом
По болоту за врагом.
Вдруг ужасная горилла
Ване путь загородила:
«Стой! Куда ты! Не пущу!
Растерзаю! Растопчу!»
Но взмахнул он, что есть силы,
Острой саблей раз и два
И от бешеной гориллы
Отлетела голова
И, как бомба, над болотом
Полетела к бегемотам,
Изувечила хорьков,
Искалечила волков
И в канаву
Угодила,
Где убила
Крокодила,
И удава контузила лютого.
А вот и развязка. Ваня вершит над злодеем Бармалеем свой суд:
И зарыдал Бармалей
И пред Ваней упал Бармалей:
"Не губи ты меня,
Не руби ты меня,
Пожалей ты меня, пожалей!"
Но Ваня пырнул людоеда штыком,
И тот покатился с горы кувырком
И в лужу, как чучело, плюхнулся.
И глянуло солнце с небес веселей:
«Издох Бармалей! Околел Бармалей!
Нет Бармалея проклятого!»
И столько зеленого
Хлынуло яда
Из чёрного сердца
Убитого гада,
Что даже гиены поганые -
И те зашатались, как пьяные,
Упали в траву, заболели
И все до одной околели.
(А добрые звери
Спаслись от заразы:
Спасли их чудесные
Противогазы!)
Как видим, поэма написана в русле общей советской традиции литературы для детей. Снова детям показывают коварных врагов в образе хищных зверей, готические ужасы без скидок на возраст и полную победу союзных войск над врагами. В 1942-43 годах эта сказка была настолько хороша и уместна, что детская секция и Президиум ССП даже выдвинули ее на соискание сталинской премии. Однако Сталину, который лично читал все рекомендованные на премию произведения, «Одолеем Бармалея» не понравилось, вероятно, из-за некоторой пародийности ситуации и описаний. Так, раздражение вождя вызвало окончание сказки, где праздник в честь победы изображался в стиле почти библейских чудес:
«Нет на свете Бармалея,
Кровожадного злодея!
Сгинул подлый Бармалей,
Стало в мире веселей!»
И вороны над полями
Вдруг запели соловьями.
И ручьи из-под земли
Сладким мёдом потекли.
Куры стали павами,
Лысые - кудрявыми...
После сталинской критики, в 1944 г., когда задачи пропаганды изменились, Чуковского за «Одолеем Бармалея» осуждали и даже травили в прессе. Больше в советское время эта сказка не переиздавались. Свою роль она уже сыграла, как и множество других подобных произведений, призванных вызвать ненависть маленьких читателей к фашистским захватчикам.
Квинтэссенция настроения детей того времени - в письме пионера Васи Евстигнеева в «Пионерскую правду»: «Все говорят о Ленине, что он был очень добрым человеком, что он любил детей и вообще хорошо относился к людям. Но он любил не всех подряд: врагов он ненавидел. Ленин говорил, что к врагам надо быть беспощадным.
Сейчас наши враги - это фашисты. Они напали на нашу землю. Они хотят, чтобы мы забыли свой родной язык, разлюбили свою родину, чтобы мы работали на немцев и даже думали по-немецки. Фашистов мы ненавидим. Даже малыши их ненавидят».
P.S. Кстати, приведенное недавно А. Мальгиным письмо Чуковского Сталину с предложением о созднии трудколоний с суровым военным режимом для малолетних хулиганов меня совершенно не удивило.