арм. Рафаил (Карелин)
Однажды духовник сидел в своей келии, разбирая полученные письма. Внезапно в комнату, торопливо, без обычной молитвы, вошла келейница и сказала громким шепотом, будто сообщая тайную весть, которую никто не должен слышать: «Какой-то незнакомый человек, по виду из начальства, хочет поговорить с вами. Я не видела его раньше ни у вас, ни в храме, наверно, он приезжий». - Пусть войдет, - сказал духовник.
В келию вошел мужчина высокого роста, с прямой осанкой, как у бывшего военного. Он был одет безукоризненно, но неброско. Казалось, перед каждым выходом из дома, его костюм долго утюжат вместе с хозяином. Он обвел пристальным взглядом комнату, словно хотел узнать по обстановке дух и характер того, кто живет здесь, - ведь у вещей есть свой безмолвный язык, который может рассказать о многом. Незнакомец поздоровался, снял шляпу и остановился у дверей, ожидая, что духовник предложит ему сесть. В этом человеке чувствовалось аристократическое воспитание, которое создается и шлифуется многими поколениями и передается как фамильный герб по наследству. Несмотря на пожилой возраст, его можно было назвать красивым; но это была холодная красота каменной статуи, не подвластная времени и не согретая теплом солнца.
Духовник указал на старое выцветшее кресло, предназначенное для гостей, и сказал: «Садитесь, пожалуйста, чем могу вам служить?». Гость сел, слегка облокотившись на ручки кресла. Он начал говорить не сразу и духовник успел внимательно оглядеть его. Чувствовалось, что этот человек знает себе цену и привык управлять людьми твердо и властно - «железной рукой в бархатной перчатке». Его манеры отличались сдержанностью и изяществом, а лицо - врожденным благородством.
Похоже, что он происходил из древнего рода и в его жилах текли капли рюриковской крови. Только его погасшие и остекленевшие глаза не гармонировали с общим обликом - словно они были подернуты мраком и скрывали какой-то секрет его души. Когда гость направлял взгляд на хозяина, то тому казалось, что этот взгляд похож на быстрый и резкий удар рапиры, но через мгновенье он потухал, становился безжизненным и духовник видел перед собой пустые глазницы черепа.
- Наверно какая-то проблема привела вас в мою убогую келию, - спросил духовник, - буду рад помочь вам, если смогу.
- У меня не проблема, а гораздо больше, - ответил гость, - у меня ощущение, что я надел петлю и раскачиваюсь на веревке между жизнью и смертью, - это страх, который вошел в мое сердце и мучает меня уже много лет, страх, что, может быть, Бог действительно существует. Мысль, что я отверг Живого Бога, преследует меня подобно призраку, мстящему за отцеубийство.
- Я родился и вырос в семье, где христианство было только внешней традицией, похожей на глухой колокольный звон, доносящийся из глубины веков, - продолжал гость. Вопрос религии никогда не интересовал меня. Уже с юных лет я считал, что он решен безоговорочно и окончательно. У Ницше - богоборца и богохульника - есть странный рассказ о том, как безумец бегал по улицам города и кричал: «Бог умер. Вы убили Его». Безумец оплакивал смерть Бога и никто не мог его утешить. Для меня этот рассказ был аллегорией - безумец оплакивал свое безумие.
Я не переживал никаких подобных чувств; мне кажется, что я родился уже атеистом. Впрочем, однажды я пережил какой-то метафизический ужас: мне снилось, что я нахожусь в космической ракете, она потеряла управление; я знаю, что уже не смогу вернуться назад, что я оставлен, заброшен, потерян в необъятных просторах вселенной, среди звезд - гигантов из пламени и льда; для меня космос стал ловушкой, лабиринтом, из которого нет выхода. Когда я проснулся, то еще ощущал мертвящий холод, чувство оставленности и безысходного ужаса. Мне надолго запомнилась картина: ракета летит в космос, земля удаляется от меня, как покинутый остров, уменьшается в своих размерах и превращается в светящуюся точку.
Главным увлечением моей жизни были высшая математика и физика, которые сделались моей профессией. Здесь я быстро достиг успехов: уже в молодости мне были присвоены высшие научные степени и я возглавил работу крупного исследовательского института. Вторым моим увлечением была литература, любовь к которой с детства привили мне родители. Так прошло много безмятежных лет. Но затем случилось нечто неожиданное и непонятное, будто земля задрожала в судорогах и заколебалась под ногами: меня стала преследовать и мучить навязчивая мысль - а вдруг Бог все-таки существует? Ответа на возникшие сомнения я не находил: математические формулы безмолвствовали, а литература, занимающаяся описанием и эстетизацией человеческих чувств и страстей, не могла решать онтологических проблем.
При первых признаках тревоги о возможном бытии Бога, я начал читать антирелигиозную литературу, чтобы укрепить свое неверие, но она принесла мне только разочарование. Я взялся за книги Бауэра, Ренана и Каутского, но вскоре мне стало скучно читать их; они не могли ничего ни доказать, ни опровергнуть - а были только плевками в небо. - «Как могла наша интеллигенция так жадно глотать такое чтиво» - недоумевал я, подразумевая не атеизм, - я продолжаю быть атеистом и думаю, что останусь им, - а его жалкие апологии. Затем я принялся изучать философию, но ее постулаты были также недоказуемы, а логические скрепы непрочными: эти сочинения казались мне башнями без оснований, висящими в воздухе.
Я проводил целые ночи, читая заумные книги теоретиков физики и математики, но и там не находил ответа. Их авторы нередко употребляли слово «бог», но это был бог с маленькой буквы, бог как потенция чисел, первосубстанция мира, квинтэссенция космоса, принцип мировой гармонии, некий первичный разум и рациональность вселенной, - но и он оставался недоказанным постулатом. Я увлекался этой литературой, так как мне импонировали дерзновение человеческой мысли, старающейся постигнуть начало и конец мироздания и космический размах гипотез, похожих на безумие.
Надо сказать, что я всегда изумлялся красотой математики. Она была для меня поэзией, где числа звучали как ритмы и рифмы, слагаясь в строфы, формулы пели как струны скрипки, а математические исчисления сверкали как созвездия в ночном небе. Эйнштейн казался мне Достоевским в физике, а Лобачевский - Хлебниковым в геометрии. Но я ловил себя на мысли, что заворожен игрой ума, нахожусь в сказочном зазеркалье и кружусь в хороводе обманчивых теней истины; что для меня это вид интеллектуальной наркомании, стремление заглушить страх перед возможностью существования Бога.
- Вы пришли ко мне, - сказал духовник, - чтобы еще раз убедиться, что доказательств у веры нет и успокоить себя моим интеллектуальным поражением. А я хочу сказать вам совершенно другое: если б я мог доказать, что Бог есть, то это доказало бы, что Его нет, по крайней мере для меня.
- Я не понимаю, что означают ваши слова, - спросил гость: уход от прямого ответа, парадокс в духе Оскара Уайльда или тезис гегелевской диалектики о тождестве противоположностей?
Духовник ответил: «Я сначала хотел бы отметить, что тезис о тождестве противоположностей вовсе не изобретение берлинского профессора, а на самом деле является оккультным учением эфесских жрецов, их мистагогией и тайной эзотериков. Его впервые вывел из подземелья храма Артемиды и ввел в портик философской школы Гераклит - потомок эфесских жрецов, променявший инициацию иерофанта на плащ философа. Это учение утверждает, что добро и зло, свет и тьма, полнота и пустота, «да» и «нет», Бог и сатана - едины. Марксисты считают тождество противоположностей «душой диалектики». Поэтому можно сказать, что гегельянство и марксизм имеют оккультную основу и демоническую изнанку. Мистерия диалектики - это кровавое пламя и гекатомбы революций».
- Теперь попробую ответить на ваш вопрос, - продолжал духовник. Если мои рассудочные понятия, представляющие собой сумму знаний, которые я приобрел в течение нескольких десятилетий, могли бы вместить, определить и постигнуть Абсолют, то каким жалким и ничтожным должно быть существо, охваченное моим, во всех отношениях ограниченным и несовершенным рассудком! Вдумайтесь в слово «вера»; что оно означает? Вера - это область тайны.
Где доказательства - там веры не существует, там замена веры знанием, Откровения - логикой, догматики - силлогизмами, метафизики - физикой, мистики - плоскими понятиями. Доказанное и очевидное уже не вера, а фактология.
- Вы говорите, что вера не имеет доказательств, - возразил гость,- тогда во что же верить: в безпросветную и безысходную тьму скептицизма, где только одни отрицания, доходящие до отрицания самого отрицания, как у Секста Эмпирика?
- Вера имеет несомненные и неопровержимые доказательства, но другого характера, - ответил духовник. Это интуитивное проникновение в сверхлогический нематериальный мир, общение человека, как ограниченной личности, с Богом - Абсолютной Личностью, реальный мистический опыт, приобретаемый в непосредственном контакте с духовным миром, внутренняя очевидность души, знание, но субъективное и, я бы сказал, интимное. Здесь происходит приобщение человека к божественной благодати, а на вашем языке - к высшим по природе энергиям.
В богообщении изменяется сам человек, как субъект познания, и неизмеримо расширяется его духовный кругозор. Надо помнить, что душа человека глубже, чем его рассудок и познание охватывает область эмоций, где одной из главных познавательных сил является всепроникающая любовь, которая единит Бесконечное с конечным, Живого Бога - с человеком.
- Признаюсь, что вы застали меня врасплох, - сказал гость, - я подумаю над вашими словами, но для этого нужно время. Недавно я беседовал с одним из ваших коллег, которого можно назвать «интеллигентом в рясе». Он стал доказывать мне существование Бога на основе теории относительности Эйнштейна и квантовой механики Гейзенберга восторженным и победоносным тоном, при этом жестикулируя и чуть ли не угрожая мне пальцем. Он постоянно путался и делал ошибки, желая объяснить мне Эйнштейна, как учитель школьнику, не подозревая, что высшая математика и физика моя профессия.
Мне было просто жаль его. Затем я написал ему письмо, где постарался объяснить, как плохо он разбирается в теории относительности, и посоветовал не заниматься Эйнштейном, чтобы не утонуть в «относительностях», как в топком болоте. Вскоре я получил ответ, где он благодарил меня за замечания, по его словам, справедливые и дельные.
Гость посмотрел на часы и сказал: «Позвольте задать вам еще один вопрос: почему Бог явно не покажет Себя миру, чтобы у человека не возникали никакие сомнения в Его бытии, и он мог бы видеть Бога непосредственно, как видят солнце и звезды? Тогда исчезли бы многие проблемы и жить стало бы проще».
- Бог скрывает Свое лицо в тумане, чтобы не лишить человека свободы выбора между верой и неверием, и дать возможность ему самому решать главный вопрос бытия, - ответил духовник. Если бы не было этого выбора, то вера, как свободный акт души, перестала бы существовать и заменилась нравственно-безразличной очевидностью. Бог не поставил нас перед внешним фактом Своего бытия, как перед неизбежностью, а пожелал быть внутренним фактором человеческой души. Он хочет, чтобы мы искали Его свободным произволением, стремились к Нему, жаждали Его. Он хочет быть для нас не объектом рассудочного анализа, а любовью сердца.
Бог дал нам возможность для личностного общения с Ним - самого достойного и высокого, которое может быть между Творцом и творением. Отношение Бога к космосу можно сравнить с отношением мастера к предмету, сделанному им. Но человек - не предмет, а отблеск Божества на земле. Если у человека не было бы свободной воли, то у него не было бы и богоподобия. Без свободной воли невозможно само существование добра, оно сменилось бы необходимостью; без личной свободы невозможна любовь, а без духовной любви - обожение, как единение человека с Богом. Думаю, вы согласитесь, что даже глубоко несчастный человек не пожелал бы поменяться своим местом со счастливым животным.
- Действительно, - улыбнулся незнакомец, - несмотря на мучащие меня сомнения, я не хотел бы превратиться в осла без проблем, довольного своей жизнью! Что вы могли бы сказать на прощанье и какой дадите совет, хотя я не обещаю, что исполню его?
Духовник ответил: «Мне кажется, что ваше отрицание Бога на самом деле - тайная и глубокая тоска по Богу, которую вы чувствуете как боль, но не можете осознать, откуда она. Ваше сердце плачет о своем одиночестве, как младенец, которого мать оставила одного в колыбели и он не ощущает ее тепла. А ваш ум, очарованный мертвым светом Люцифера и окаменевший в своей гордыне, сопротивляется сердцу и отвечает ему: «Умолкни, оставь меня злому гению моей жизни; я не хочу, чтобы Бог или другая сила властвовали надо мной.
О какой вечной жизни говоришь ты? Будущее вселенной - черная космическая яма, где растают, будто тени, миры, исчезнет сама материя, окончится время, но не настанет вечность. Тогда наступит апофеоз вселенной - великое Ничто».
Гость удивился и сказал: «Вы, что, подслушали мой разговор с самим собой? Или увидели наяву мои сновидения?»
- Нет, я немного знаком с атеистической эсхатологией, - ответил духовник, - это сатанинская мистерия всеобщей гибели. А что касается моего совета, то прошу вас, хоть раз в день отключайтесь от феерии своих мыслей и от сердца говорите: «Бог, если Ты есть, то яви Себя мне; без Тебя я не могу найти Тебя».
Гость поблагодарил духовника за беседу и, попрощавшись, вышел из ворот дома. Откуда-то, как из-под земли, появился автомобиль. Водитель быстро открыл дверцу и почтительно усадил гостя в машину, будто князя в карету. Еще минута - и автомобиль скрылся за поворотом улицы.
В келию вошел мужчина высокого роста, с прямой осанкой, как у бывшего военного. Он был одет безукоризненно, но неброско. Казалось, перед каждым выходом из дома, его костюм долго утюжат вместе с хозяином. Он обвел пристальным взглядом комнату, словно хотел узнать по обстановке дух и характер того, кто живет здесь, - ведь у вещей есть свой безмолвный язык, который может рассказать о многом. Незнакомец поздоровался, снял шляпу и остановился у дверей, ожидая, что духовник предложит ему сесть. В этом человеке чувствовалось аристократическое воспитание, которое создается и шлифуется многими поколениями и передается как фамильный герб по наследству. Несмотря на пожилой возраст, его можно было назвать красивым; но это была холодная красота каменной статуи, не подвластная времени и не согретая теплом солнца.
Духовник указал на старое выцветшее кресло, предназначенное для гостей, и сказал: «Садитесь, пожалуйста, чем могу вам служить?». Гость сел, слегка облокотившись на ручки кресла. Он начал говорить не сразу и духовник успел внимательно оглядеть его. Чувствовалось, что этот человек знает себе цену и привык управлять людьми твердо и властно - «железной рукой в бархатной перчатке». Его манеры отличались сдержанностью и изяществом, а лицо - врожденным благородством.
Похоже, что он происходил из древнего рода и в его жилах текли капли рюриковской крови. Только его погасшие и остекленевшие глаза не гармонировали с общим обликом - словно они были подернуты мраком и скрывали какой-то секрет его души. Когда гость направлял взгляд на хозяина, то тому казалось, что этот взгляд похож на быстрый и резкий удар рапиры, но через мгновенье он потухал, становился безжизненным и духовник видел перед собой пустые глазницы черепа.
- Наверно какая-то проблема привела вас в мою убогую келию, - спросил духовник, - буду рад помочь вам, если смогу.
- У меня не проблема, а гораздо больше, - ответил гость, - у меня ощущение, что я надел петлю и раскачиваюсь на веревке между жизнью и смертью, - это страх, который вошел в мое сердце и мучает меня уже много лет, страх, что, может быть, Бог действительно существует. Мысль, что я отверг Живого Бога, преследует меня подобно призраку, мстящему за отцеубийство.
- Я родился и вырос в семье, где христианство было только внешней традицией, похожей на глухой колокольный звон, доносящийся из глубины веков, - продолжал гость. Вопрос религии никогда не интересовал меня. Уже с юных лет я считал, что он решен безоговорочно и окончательно. У Ницше - богоборца и богохульника - есть странный рассказ о том, как безумец бегал по улицам города и кричал: «Бог умер. Вы убили Его». Безумец оплакивал смерть Бога и никто не мог его утешить. Для меня этот рассказ был аллегорией - безумец оплакивал свое безумие.
Я не переживал никаких подобных чувств; мне кажется, что я родился уже атеистом. Впрочем, однажды я пережил какой-то метафизический ужас: мне снилось, что я нахожусь в космической ракете, она потеряла управление; я знаю, что уже не смогу вернуться назад, что я оставлен, заброшен, потерян в необъятных просторах вселенной, среди звезд - гигантов из пламени и льда; для меня космос стал ловушкой, лабиринтом, из которого нет выхода. Когда я проснулся, то еще ощущал мертвящий холод, чувство оставленности и безысходного ужаса. Мне надолго запомнилась картина: ракета летит в космос, земля удаляется от меня, как покинутый остров, уменьшается в своих размерах и превращается в светящуюся точку.
Главным увлечением моей жизни были высшая математика и физика, которые сделались моей профессией. Здесь я быстро достиг успехов: уже в молодости мне были присвоены высшие научные степени и я возглавил работу крупного исследовательского института. Вторым моим увлечением была литература, любовь к которой с детства привили мне родители. Так прошло много безмятежных лет. Но затем случилось нечто неожиданное и непонятное, будто земля задрожала в судорогах и заколебалась под ногами: меня стала преследовать и мучить навязчивая мысль - а вдруг Бог все-таки существует? Ответа на возникшие сомнения я не находил: математические формулы безмолвствовали, а литература, занимающаяся описанием и эстетизацией человеческих чувств и страстей, не могла решать онтологических проблем.
При первых признаках тревоги о возможном бытии Бога, я начал читать антирелигиозную литературу, чтобы укрепить свое неверие, но она принесла мне только разочарование. Я взялся за книги Бауэра, Ренана и Каутского, но вскоре мне стало скучно читать их; они не могли ничего ни доказать, ни опровергнуть - а были только плевками в небо. - «Как могла наша интеллигенция так жадно глотать такое чтиво» - недоумевал я, подразумевая не атеизм, - я продолжаю быть атеистом и думаю, что останусь им, - а его жалкие апологии. Затем я принялся изучать философию, но ее постулаты были также недоказуемы, а логические скрепы непрочными: эти сочинения казались мне башнями без оснований, висящими в воздухе.
Я проводил целые ночи, читая заумные книги теоретиков физики и математики, но и там не находил ответа. Их авторы нередко употребляли слово «бог», но это был бог с маленькой буквы, бог как потенция чисел, первосубстанция мира, квинтэссенция космоса, принцип мировой гармонии, некий первичный разум и рациональность вселенной, - но и он оставался недоказанным постулатом. Я увлекался этой литературой, так как мне импонировали дерзновение человеческой мысли, старающейся постигнуть начало и конец мироздания и космический размах гипотез, похожих на безумие.
Надо сказать, что я всегда изумлялся красотой математики. Она была для меня поэзией, где числа звучали как ритмы и рифмы, слагаясь в строфы, формулы пели как струны скрипки, а математические исчисления сверкали как созвездия в ночном небе. Эйнштейн казался мне Достоевским в физике, а Лобачевский - Хлебниковым в геометрии. Но я ловил себя на мысли, что заворожен игрой ума, нахожусь в сказочном зазеркалье и кружусь в хороводе обманчивых теней истины; что для меня это вид интеллектуальной наркомании, стремление заглушить страх перед возможностью существования Бога.
- Вы пришли ко мне, - сказал духовник, - чтобы еще раз убедиться, что доказательств у веры нет и успокоить себя моим интеллектуальным поражением. А я хочу сказать вам совершенно другое: если б я мог доказать, что Бог есть, то это доказало бы, что Его нет, по крайней мере для меня.
- Я не понимаю, что означают ваши слова, - спросил гость: уход от прямого ответа, парадокс в духе Оскара Уайльда или тезис гегелевской диалектики о тождестве противоположностей?
Духовник ответил: «Я сначала хотел бы отметить, что тезис о тождестве противоположностей вовсе не изобретение берлинского профессора, а на самом деле является оккультным учением эфесских жрецов, их мистагогией и тайной эзотериков. Его впервые вывел из подземелья храма Артемиды и ввел в портик философской школы Гераклит - потомок эфесских жрецов, променявший инициацию иерофанта на плащ философа. Это учение утверждает, что добро и зло, свет и тьма, полнота и пустота, «да» и «нет», Бог и сатана - едины. Марксисты считают тождество противоположностей «душой диалектики». Поэтому можно сказать, что гегельянство и марксизм имеют оккультную основу и демоническую изнанку. Мистерия диалектики - это кровавое пламя и гекатомбы революций».
- Теперь попробую ответить на ваш вопрос, - продолжал духовник. Если мои рассудочные понятия, представляющие собой сумму знаний, которые я приобрел в течение нескольких десятилетий, могли бы вместить, определить и постигнуть Абсолют, то каким жалким и ничтожным должно быть существо, охваченное моим, во всех отношениях ограниченным и несовершенным рассудком! Вдумайтесь в слово «вера»; что оно означает? Вера - это область тайны.
Где доказательства - там веры не существует, там замена веры знанием, Откровения - логикой, догматики - силлогизмами, метафизики - физикой, мистики - плоскими понятиями. Доказанное и очевидное уже не вера, а фактология.
- Вы говорите, что вера не имеет доказательств, - возразил гость,- тогда во что же верить: в безпросветную и безысходную тьму скептицизма, где только одни отрицания, доходящие до отрицания самого отрицания, как у Секста Эмпирика?
- Вера имеет несомненные и неопровержимые доказательства, но другого характера, - ответил духовник. Это интуитивное проникновение в сверхлогический нематериальный мир, общение человека, как ограниченной личности, с Богом - Абсолютной Личностью, реальный мистический опыт, приобретаемый в непосредственном контакте с духовным миром, внутренняя очевидность души, знание, но субъективное и, я бы сказал, интимное. Здесь происходит приобщение человека к божественной благодати, а на вашем языке - к высшим по природе энергиям.
В богообщении изменяется сам человек, как субъект познания, и неизмеримо расширяется его духовный кругозор. Надо помнить, что душа человека глубже, чем его рассудок и познание охватывает область эмоций, где одной из главных познавательных сил является всепроникающая любовь, которая единит Бесконечное с конечным, Живого Бога - с человеком.
- Признаюсь, что вы застали меня врасплох, - сказал гость, - я подумаю над вашими словами, но для этого нужно время. Недавно я беседовал с одним из ваших коллег, которого можно назвать «интеллигентом в рясе». Он стал доказывать мне существование Бога на основе теории относительности Эйнштейна и квантовой механики Гейзенберга восторженным и победоносным тоном, при этом жестикулируя и чуть ли не угрожая мне пальцем. Он постоянно путался и делал ошибки, желая объяснить мне Эйнштейна, как учитель школьнику, не подозревая, что высшая математика и физика моя профессия.
Мне было просто жаль его. Затем я написал ему письмо, где постарался объяснить, как плохо он разбирается в теории относительности, и посоветовал не заниматься Эйнштейном, чтобы не утонуть в «относительностях», как в топком болоте. Вскоре я получил ответ, где он благодарил меня за замечания, по его словам, справедливые и дельные.
Гость посмотрел на часы и сказал: «Позвольте задать вам еще один вопрос: почему Бог явно не покажет Себя миру, чтобы у человека не возникали никакие сомнения в Его бытии, и он мог бы видеть Бога непосредственно, как видят солнце и звезды? Тогда исчезли бы многие проблемы и жить стало бы проще».
- Бог скрывает Свое лицо в тумане, чтобы не лишить человека свободы выбора между верой и неверием, и дать возможность ему самому решать главный вопрос бытия, - ответил духовник. Если бы не было этого выбора, то вера, как свободный акт души, перестала бы существовать и заменилась нравственно-безразличной очевидностью. Бог не поставил нас перед внешним фактом Своего бытия, как перед неизбежностью, а пожелал быть внутренним фактором человеческой души. Он хочет, чтобы мы искали Его свободным произволением, стремились к Нему, жаждали Его. Он хочет быть для нас не объектом рассудочного анализа, а любовью сердца.
Бог дал нам возможность для личностного общения с Ним - самого достойного и высокого, которое может быть между Творцом и творением. Отношение Бога к космосу можно сравнить с отношением мастера к предмету, сделанному им. Но человек - не предмет, а отблеск Божества на земле. Если у человека не было бы свободной воли, то у него не было бы и богоподобия. Без свободной воли невозможно само существование добра, оно сменилось бы необходимостью; без личной свободы невозможна любовь, а без духовной любви - обожение, как единение человека с Богом. Думаю, вы согласитесь, что даже глубоко несчастный человек не пожелал бы поменяться своим местом со счастливым животным.
- Действительно, - улыбнулся незнакомец, - несмотря на мучащие меня сомнения, я не хотел бы превратиться в осла без проблем, довольного своей жизнью! Что вы могли бы сказать на прощанье и какой дадите совет, хотя я не обещаю, что исполню его?
Духовник ответил: «Мне кажется, что ваше отрицание Бога на самом деле - тайная и глубокая тоска по Богу, которую вы чувствуете как боль, но не можете осознать, откуда она. Ваше сердце плачет о своем одиночестве, как младенец, которого мать оставила одного в колыбели и он не ощущает ее тепла. А ваш ум, очарованный мертвым светом Люцифера и окаменевший в своей гордыне, сопротивляется сердцу и отвечает ему: «Умолкни, оставь меня злому гению моей жизни; я не хочу, чтобы Бог или другая сила властвовали надо мной.
О какой вечной жизни говоришь ты? Будущее вселенной - черная космическая яма, где растают, будто тени, миры, исчезнет сама материя, окончится время, но не настанет вечность. Тогда наступит апофеоз вселенной - великое Ничто».
Гость удивился и сказал: «Вы, что, подслушали мой разговор с самим собой? Или увидели наяву мои сновидения?»
- Нет, я немного знаком с атеистической эсхатологией, - ответил духовник, - это сатанинская мистерия всеобщей гибели. А что касается моего совета, то прошу вас, хоть раз в день отключайтесь от феерии своих мыслей и от сердца говорите: «Бог, если Ты есть, то яви Себя мне; без Тебя я не могу найти Тебя».
Гость поблагодарил духовника за беседу и, попрощавшись, вышел из ворот дома. Откуда-то, как из-под земли, появился автомобиль. Водитель быстро открыл дверцу и почтительно усадил гостя в машину, будто князя в карету. Еще минута - и автомобиль скрылся за поворотом улицы.