Из тюремных рассказов Даниила
Слава
Двери открылись и сквозь тусклый свет я увидел свою новую камеру. Грязная, темная, завешанная какими-то влажными никогда не просыхающими тряпками с маленьким окном где-то наверху, куда не подобраться и не посмотреть. Узкие проходы на одного человека между шконками, а сами шконки маленкие: короткие и узкие - там когда-то была малолетка. На пороге толпились арестанты: восемь кавказцев, за спинами которых виновато проглядывал единственный славянин в камере - Слава.
Слава был "на тряпке". Он был загружен за уборкой. Ничего удивительного - единственный славянин, да еще и с кучей "неровностей по жизни". Подельники писали и звонили в хату, утверждая, что Слава еще на воле работал на "мусоров", а у самого Славы в обвинительном заключении было написано, что он убивал иностранцев из "национальной неприязни". Однажды неосторожный Слава оставил обвинительное заключение открытым на своей шконке и его содержание быстро стало достоянием общественности. Недостатки обвинения и доказательства защиты, которых оказалось достаточно, конечно, никого не волновали.
У Славы не было шансов. Ни единого шанса! Сам по себе трусоватый, нерешительный и неконтактный он не мог ни постоять за себя, ни наладить нормальные, человеческие отношения с коллективом. У него даже не было денег, чтобы попробовать хотя бы подачками "купить" себе расположение сокамерников. Негативный эффект нечаянно прочитанного всеми обвинительного заключения усиливался собственным обликом Славы: бритый наголо, с неровным черепом и легкими следами вырождения на лице, в потрепанной толстовке "Питбуль" он производил крайне невыгодно впечатление.
Славу будили в шесть утра и заставляли убираться. Потом еще несколько раз за день. Его задевали и унижали постоянно,а он не мог ничего толком ответить. Каждый кто был в камере считал своим долгом хоть раз зацепить несчастного Славу. Его даже не пускали к общему столу, настолько велико было презрение к этому человеку.
Я заступился за него. Я не мог поступить иначе. Я открыто вступался за него, общался с ним на равных, угощал его передачками и ел с ним за одним за одним столом. Все два месяца, что я находился в одной с ним камере, Слава чувствовал себя сносно. А мои отношения с коллективом портились день ото дня.
В какой-то момент давление на Славу начало усиливаться. Валом пошли ссоры, доходило почти до рукоприкладства. И Слава начал неумолимо скатываться к отчаянию.
В один из зимних, морозных дней мы вышли вдвоем на прогулку.
- Даня, что мне делать я так больше не могу.
- Ты должен постоять за себя. Пресекай все наезды. Отвечай пожестче. Взбесись, наконец, бросься на кого-нибудь. Я поддержу тебя.
- Я не могу. Они забьют меня, забьют. Там все спортсмены: борцы, боксеры, кикбоксеры. Забьют, наверняка, забьют.
- Дело не в спорте. Дело в характере. В степени отмороженности. Один раз забьют, а потом не тронут. Я все это проходил еще в юности.
- Нет, я так не смогу. Нет во мне отмороженности.
Мы походили еще кругами по дворику и остановились около лавочки. Я усмехнулся и больше так в шутку сказал:
- Ну, не знаю. Некоторые вскрываются. Выходишь утром по поверке на продол и режешься. Вены себе режешь. Тебя должны забрать из этой хаты.
Я знал, что некоторые действительно так делают в крайних случаях, и это помогает. Я только не верил, что у Славы крайний случай. А Слава крепко задумался.
Спустя несколько дней меня "заказали" в другую камеру. Я быстро собирал вещи, когда Слава тихо подошел ко мне. В руках у него был спичечный коробок.
- Ну вот и все, Даня. Теперь меня здесь точно сожрут.
- Брось. Все будет нормально. Я поговорил с пацанами. Буду звонить и писать каждый день, справляться о тебе.
Слава странно улыбнулся и открыл коробок.
- А я вот уже и бритвочки подготовил. Как ты и советовал.
Я почуял недоброе. Как-будто холодок в груди.
- Прекрати. Я больше пошутил. Не вздумай делать этого. Разберемся как-нибудь.
Следующим вечером я позвонил своим уже бывшим сокамерникам.
- А как там Слава поживает? Подтяни его на минутку.
- А Слава вскрылся сегодня. По утренней проверке вынесли.
В камере вдруг стало темнее. Это продольный выключил дневной свет.
Даниил Константинов
Двери открылись и сквозь тусклый свет я увидел свою новую камеру. Грязная, темная, завешанная какими-то влажными никогда не просыхающими тряпками с маленьким окном где-то наверху, куда не подобраться и не посмотреть. Узкие проходы на одного человека между шконками, а сами шконки маленкие: короткие и узкие - там когда-то была малолетка. На пороге толпились арестанты: восемь кавказцев, за спинами которых виновато проглядывал единственный славянин в камере - Слава.
Слава был "на тряпке". Он был загружен за уборкой. Ничего удивительного - единственный славянин, да еще и с кучей "неровностей по жизни". Подельники писали и звонили в хату, утверждая, что Слава еще на воле работал на "мусоров", а у самого Славы в обвинительном заключении было написано, что он убивал иностранцев из "национальной неприязни". Однажды неосторожный Слава оставил обвинительное заключение открытым на своей шконке и его содержание быстро стало достоянием общественности. Недостатки обвинения и доказательства защиты, которых оказалось достаточно, конечно, никого не волновали.
У Славы не было шансов. Ни единого шанса! Сам по себе трусоватый, нерешительный и неконтактный он не мог ни постоять за себя, ни наладить нормальные, человеческие отношения с коллективом. У него даже не было денег, чтобы попробовать хотя бы подачками "купить" себе расположение сокамерников. Негативный эффект нечаянно прочитанного всеми обвинительного заключения усиливался собственным обликом Славы: бритый наголо, с неровным черепом и легкими следами вырождения на лице, в потрепанной толстовке "Питбуль" он производил крайне невыгодно впечатление.
Славу будили в шесть утра и заставляли убираться. Потом еще несколько раз за день. Его задевали и унижали постоянно,а он не мог ничего толком ответить. Каждый кто был в камере считал своим долгом хоть раз зацепить несчастного Славу. Его даже не пускали к общему столу, настолько велико было презрение к этому человеку.
Я заступился за него. Я не мог поступить иначе. Я открыто вступался за него, общался с ним на равных, угощал его передачками и ел с ним за одним за одним столом. Все два месяца, что я находился в одной с ним камере, Слава чувствовал себя сносно. А мои отношения с коллективом портились день ото дня.
В какой-то момент давление на Славу начало усиливаться. Валом пошли ссоры, доходило почти до рукоприкладства. И Слава начал неумолимо скатываться к отчаянию.
В один из зимних, морозных дней мы вышли вдвоем на прогулку.
- Даня, что мне делать я так больше не могу.
- Ты должен постоять за себя. Пресекай все наезды. Отвечай пожестче. Взбесись, наконец, бросься на кого-нибудь. Я поддержу тебя.
- Я не могу. Они забьют меня, забьют. Там все спортсмены: борцы, боксеры, кикбоксеры. Забьют, наверняка, забьют.
- Дело не в спорте. Дело в характере. В степени отмороженности. Один раз забьют, а потом не тронут. Я все это проходил еще в юности.
- Нет, я так не смогу. Нет во мне отмороженности.
Мы походили еще кругами по дворику и остановились около лавочки. Я усмехнулся и больше так в шутку сказал:
- Ну, не знаю. Некоторые вскрываются. Выходишь утром по поверке на продол и режешься. Вены себе режешь. Тебя должны забрать из этой хаты.
Я знал, что некоторые действительно так делают в крайних случаях, и это помогает. Я только не верил, что у Славы крайний случай. А Слава крепко задумался.
Спустя несколько дней меня "заказали" в другую камеру. Я быстро собирал вещи, когда Слава тихо подошел ко мне. В руках у него был спичечный коробок.
- Ну вот и все, Даня. Теперь меня здесь точно сожрут.
- Брось. Все будет нормально. Я поговорил с пацанами. Буду звонить и писать каждый день, справляться о тебе.
Слава странно улыбнулся и открыл коробок.
- А я вот уже и бритвочки подготовил. Как ты и советовал.
Я почуял недоброе. Как-будто холодок в груди.
- Прекрати. Я больше пошутил. Не вздумай делать этого. Разберемся как-нибудь.
Следующим вечером я позвонил своим уже бывшим сокамерникам.
- А как там Слава поживает? Подтяни его на минутку.
- А Слава вскрылся сегодня. По утренней проверке вынесли.
В камере вдруг стало темнее. Это продольный выключил дневной свет.
Даниил Константинов