Четырнадцать
Когда тебе 14, твой нос похож на застарелую картошку, давшую ростки, а мышиного цвета волосы печально повисли сальными прядями - жить не хочется. Еще недавно, когда мы с мамой ходили получать распечатанные фотографии, мои пухлые лапки тянулись к ним с нетерпением и радостью, теперь же я стараюсь не присутствовать при всеобщем восхищении моим быстрым ростом и фальшивых восклицаниях: ах, какая красавица, вся в маму. Мама у меня и впрямь красавица, ума не приложу, как случилось, что отец ее оставил. Меня постоянно мучает собственный запах, отовсюду - из подмышек, изо рта, из паха, от ног, руки, кажется, тоже пахнут. Мне кажется, его чувствуют все, поэтому я постоянно таскаю мамины дезодоранты и духи, но, побрызгавшись сладким ароматным дынным парфюмом, уже через десять минут мой запах просачивается поверх тонкого синтетического аромата, и я иду повторять процедуру до тех пор, пока не превращаюсь в огромную гниющую дыню, где слиты воедино цветение и тлен. Выходить из дома я не люблю, но, как вы понимаете, я вынуждена ходить в школу, где сижу одна на предпоследней парте как двоечница, но учусь я в основном на четверки, не прилагая особых усилий. Учителя хвалят меня за сообразительность и ругают за лень, но они не понимают главного - мне все равно, я мечтаю лишь об одном: окончить одиннадцатый класс и отнести документы на биофак, где я, наконец, займусь любимым делом - изучением мира насекомых, животных и птиц. Я мечтаю раствориться в этой чудесной вселенной, будь моя воля, я легко согласилась бы на превращение в одну из голубоглазых стрекоз, изящно зависающих над небольшим прудом за нашим пятиэтажным панельным домом. После того, как два года назад мы с мамой переехали в этот крошечный подмосковный городок, так как отец потребовал размена квартиры, я совсем перестала с собой дружить. Мама до сих пор казнит себя за то, что прописала меня не в московской квартире, которая теперь разрезана на две части, а у бабушки, но «кто ж знал, что папа так поступит». Бабушка сейчас умирает, как, впрочем, умирала столько, сколько я себя помню, а именно лет десять, не меньше. Она звонит каждый день и часами жалуется на самочувствие, так, что через пять минут разговора можно положить трубку на столик и уйти заниматься своими делами, поэтому до меня никто никогда не может дозвониться, хотя мне, в общем, никто и не звонит. Иногда мне кажется, что в этом городишке повышенный радиоактивный фон. Иначе как объяснить мои превращения из очаровательного беленького ребенка в длинноногое и толстопопое создание с прыщавой картофелиной, абсолютно плоской грудной клеткой и застоявшимся запахом лошадиного стойла? Я очень надеюсь на менструацию - мама говорит, что ее приход означает, что я становлюсь женщиной. Я представляю себе это так - в тот чудесный день, когда я проснусь от ноющей боли в животе и увижу кровь там, где раньше ее не было, мерзкая скорлупа треснет, и я увижу в зеркале новое существо, тонкое, стройное, с золотистыми волосами и ясными голубыми глазами. Нет, я конечно понимаю, что такое невозможно, но так приятно это представлять. Иначе я тогда совсем не понимаю смысла всех этих менструаций. Ведь возможность совокупления с человеческим самцом и выращивания в собственном животе ребенка не вызывает у меня восторгов, я не понимаю, как на такое скользкое дело решилась моя красивая мама. Ведь ей надо было бы просто ходить по чистеньким улицам, гулять по цветущим паркам, сидеть на берегу пруда, живописно заросшего кувшинками, чуть наклонив голову под весом тяжелых бронзовых кудрей, а окружающие люди пусть бы смотрели на нее с замиранием сердца и радовались, что есть на свете такая красота, а другие бы глядели и осознавали, сколь ничтожны они в своей ежедневной суете, когда вот это мгновение, когда безупречное и задумчивое мамино лицо отражается в их глазах - очень великая ценность. И мне кажется, что мама иногда смотрит на меня, когда я этого не вижу, и думает о том, как же из ее светящегося организма вылупилось столь нелепое создание, и ей стыдно за свое произведение, как было стыдно Гере за некрасивого и хромого Гефеста. Если вы думаете, что меня обижают одноклассники, вы ошибаетесь, так как им выгодно со мной дружить из-за моего виртуозного умения давать подсказки, а тетрадь моя - душа нараспашку, списывай - не хочу. Я делаю это не из любви к ним, и не из желания быть принятой, как, скорее всего, считают они. Я делаю это, потом что мне не жалко, к тому же, если я не подскажу Тане Огурцовой, то она получит двойку, и ее, такую изящную хрупкую девочку, побьет ремнем мать, а если я не дам списать сидящему впереди Диме Борисову, то он получит уже не двойку, а кол, и его будут обсуждать на педсовете и, возможно, в конце года вытолкнут из школы в жизненный водоворот с безнадежной справкой «прослушал курс обучения за 9 классов» вместе синенького аттестата. И тогда ему куда? Известно, в дворники, потом в армию. А он хочет быть артистом. Он на математике читал под партой - я глянула украдкой - «Мастерство лицедейства» Хойта. Если быть до конца честной, то в школе он для меня единственная радость, да, именно так. Вы не думайте о том, что я пошло влюбилась в него, как сделала это треть женской половины нашего класса. Он просто красив, а меня притягивает красивое видимо оттого, что сама я полностью лишена этого. Мне что посмотреть на него, что на «Весну» Боттичелли - все одно. Но в классе нет «Весны», только портреты классиков, и потому я смотрю на него. У него белые, ярко белые волосы, зеленые глаза и капризные губы, совсем девические, если бы не его привычка ими постоянно шевелить, я думаю, именно на эту свою особенность надеется Дима при поступлении во ВГИК: его губы - это театр в миниатюре, они могут быть радостны, печальны, равнодушны, они могут презирать, любить и ненавидеть. Они могут все, при абсолютно спокойных глазах. Это завораживает и манит. Иногда, если я долго не вижу Диминых губ, я чуть перегибаюсь вперед через свою парту и вижу его профиль: если он пытается думать над заданием - его рот приоткрыт, и губы спокойны, и видны кончики поразительно белых зубов, так как Дима жует гудрон, но чаще всего на уроках его губы сжаты и подтянуты к носу - это призвано обозначить презрение ко всей системе школьного образования. Однако мне надо быть осторожнее, так как пару раз он неожиданно быстро оборачивался, когда я перевешивалась через парту, и мне приходилось шустро падать обратно на стул, издававший в таком случае предательский чпокающий звук, и тогда все двадцать шесть пар глаз оборачивались на меня, и я чувствовала, как от шеи до корней волос поднимается тяжелая горячая волна. Мне, безусловно, надо быть осторожнее. Сегодня произошло событие, которое явно выделяется из моего жизненного ритма: когда после школы я скорее побежала на пруд, чтобы, наконец, поймать пару стрекоз для временного поселения в трехлитровой банке, за мной пошел Дима. Сначала я не придала этому значения, так как он живет как раз в двухэтажном доме за прудом и, когда я после школы ковыряюсь в своих букашках, то часто поднимаю голову и вижу его силуэт на кухне - Дима у себя в однушке на втором этаже греет суп на обед. Иногда силуэт начинает подергиваться, встряхивать головой, жестикулировать, и я понимаю, что он репетирует. Тогда я оставляю очередного жука-плавунца в покое и переключаю внимание полностью на него. Я так за Диму переживаю, потому что понимаю, не дура, что в театральный без хороших связей не поступить, а у Димы только мать-медсестра и запойный папа. Честно говоря, в последнее время Дима в окне меня гораздо более привлекает, чем даже вот эта роскошная мохнатая гусеница с двумя шипами на одном из своих концов. Сегодня Дима шел в компании двух своих крикливых приятелей, и я решила, что они идут к нему смотреть очередное кино с красотками со взбитыми до подбородка грудными баллонами, но неожиданно эти двое от него откололись, и он пошел в одиночестве, и я уже надеялась на скорый оконный спектакль, но Дима не свернул на тропинку к дому, а пошел прямо ко мне. Сердце мое забухало так, что я испугалась. Я, как и сидела на корточках, так и осталась, но втянула голову в плечи, надеясь, что он не подойдет, но рядом плюхнулся его рюкзак, а за ним и его владелец.
- Чего это ты тут копаешься? - спросил он.
Я сделала глубокий вдох и как можно спокойнее произнесла:
- Собираю коллекцию.
- Типа гербарий что ли? По биологии задавали?
- Нет, не гербарий и не задавали… Просто для себя, мне это… интересно.
- Жуки-червяки что ли?
- Ну да.
- А что в них интересного?
- Ну… Как они ведут себя, как живут, что едят.
- Как ползают, что ли?
- Ну… и как ползают тоже.
- Ндаааа…
Я поняла, что сказала что-то не то и совсем опустила голову вниз, почти что носом в траву уткнулась, но тут вспомнила, как мама мне всегда говорила: выше голову, чтоб не случилось, ведь ты - женщина! Я резко выпрямилась, так, что Дима отпрянул, развернула плечи и посмотрела ему прямо в глаза.
- Может-ты-еще-хочешь-что-то-спросить? - как-то излишне вызывающе и громко спросила я.
- Да… Нет, в общем-то, давай-бывай, - он пожал плечами, поднялся и ушел, а я тут же уныло сдулась. Что я сделала не так?
Отловив нужное количество насекомых и загнав их в коробочки, я пошла домой со странным чувством. По спине бегали мурашки, так, что я подумала, не сбежал ли кто из пленников ко мне под кофту. В голову лезли странные мысли, преимущественно в виде песенок из мультфильмов и из фильма с Джулией Робертс. Зайдя домой я не выдержала и запела: ит маст ту бин лааав, ту зе фооооо лал-лааааа. С английским у меня плоховато. На следующий день в школе я изо всех сил не смотрела на белую макушку. Но получалось не очень. Димин приятель Илья перехватил мой взгляд и его губы растянулись как резиновые. Дома я лежала, глядя в потолок и думала: он же подошел ко мне, зачем? Он никогда не интересовался девчонками, зачем он подошел. Ему было скучно? Он действительно интересовался, чем я занимаюсь по уши в траве? А вдруг все это не просто так? А вдруг я ему… Ох. А через неделю мы поехали на экскурсию в краеведческий музей в город Покров. Учебный год подходил к концу, и ощущение расслабленности и даже некоторой вседозволенности витало в воздухе. В солнечных лучах, пронзавших давно не мытые окна, витали мельчайшие пылинки. Я вполуха слушала лекцию о вражде кривичей и вятичей и вдруг краем глаза заметила, что Димин светлый чуб плавно двигается вон из зала. Я что-то поняла. Мне показалось, что он кинул на меня взгляд, с намеком. Недолго размышляя, я двинулась за ним. Вслед устремилось несколько пар любопытных глаз. Дима стоял у крыльца, почти скрытый кустами сирени и чиркал спичкой. Раздался характерный запах прикуриваемой сигареты. Я подошла к нему, он вздрогнул, прищурился:
- А, это ты. Чего ты тут? Опять за жуками охотишься?
- Да нет, - ответила я и замолчала, потому что просто не знала, что можно еще сказать, дело-то теперь за ним.
- Хочешь затянуться?
- Ой, нет, не надо.
- Тогда иди.
- Куда идти?
- Ну… Куда шла.
Я кивнула и осталась стоять на месте. Он посмотрел на меня странным взглядом, таким… двусмысленным. Я подумала: он борется с собой. Вот оно как бывает. Молчание стало невыносимым, Дима курил, поглядывая на меня, я переминалась с ноги на ногу. Осознав, что он так и не решится, я спросила: «Ну что, так я пойду?». «Иди», - сказал он и отвернулся. И я ушла обратно. При моем появлении мальчишки затыкали друг друга локтями и заулыбались, а Илья смерил меня таким взглядом, прямо с ног до головы и долго глядел на мой нос. После лекции я зашла в музейный туалет и тоже долго глядела на мой нос. Ну да. Картошка, натуральная картошка. И этот прыщ совсем некстати. И вот этот тоже. А про тот, что на щеке я вообще молчу, это уже не прыщ, а какой-то вулкан, притронуться больно. Ну и что? Диме я нравлюсь и такой. Вдруг отворилась дверь и в туалет плавно вошла Лена Корякина, наши матери дружили, и мы вроде как тоже были подружками, то есть нет… Ну, в общем, это единственный человек, который со мной разговаривал просто так, а не только на предмет списать.
- Ты, говорят, за Димкой бегаешь? Ты что, не знаешь, что у него интерес к Мариэтте?
Мариэтта была круглой отличницей, спокойной высокой армянской девочкой с длинными как стрелки лука ресницами. Все в груди у меня сжалось от возмущения.
- Да вы, да вы… Что ж это такое? Что ты лезешь в нашу личную жизнь? - Я подошла к ней вплотную, и Лена испуганно отстранилась.
- Да ты психическая, - выдохнула она и покрутила пальцем у виска.
Домой я пришла решительная. Что Мариэтта? Да, у нее есть грудь, а у меня нет. Зато у меня есть… А что у меня есть? У меня есть глаза. Я посмотрелась в зеркало. Глаза у меня были пыльно-голубого цвета, круглые, в длинных ресницах. Длинных, но светлых, так, что их длина совсем не замечалась. У меня есть губы, и я вытянула их в трубочку, в призывном поцелуе. Губы у меня тонковаты. Ноги? Ноги - это да. Ног у меня много и все больше в ширину. Тут пришла моя мама.
- Мам, я красивая?
- Ты самая-самая красивая. Ты красавица.
- Мам, а если честно, вот если объективно?
- Ну, - мама оперлась локтями на стол и впилась длинными ноготками в виски, - ты будешь очень симпатичная, просто сейчас такой сложный период…
- Мам, у меня прыщи.
- Их можно замаскировать.
- У меня ресницы - ну совсем белые.
- Их можно накрасить.
- У меня тонкие губы.
- На это есть контурный карандаш. Я тебя научу в выходные, главное, немножко, аккуратно, но главное, у тебя очень правильные черты лица, красивые волосы, через пару лет глаз будет не оторвать, видела бы ты меня в четырнадцать - просто чудищем была…
- А ноги? А грудь?!
- Ну милая, грудь у тебя вырастет, ты же еще девочка.
- Мама, ты сама мне говорила, что я женщина, мне сейчас грудь нужна, сейчас!
Неожиданно для себя я перешла на крик, из глаз брызнули слезы. Оглашая кухню рыданиями, я убежала в свою комнату и рухнула на кровать, погрузив лицо в подушку. Через какое-то время вошла мама, села рядом и долго гладила меня по голове и плечам, не говоря ни слова. На следующее утро я проснулась с твердым решением взять дело в свои руки. Нет, я много слышала про то, что мужчины сейчас пошли не те и вообще, об эмансипации. Поэтому, соврав маме про то, что мне ко второму уроку и дождавшись, что за ней хлопнула дверь, я вскочила и понеслась в душ, после которого с ног до головы обрызгалась мамиными Живанши. Потом я вошла к ней в комнату и села за туалетный столик. Взяла кисть и, как делала мама, провела ею по щеке, пристально всматриваясь в свое отражение. Я взяла тональный крем и нанесла слой на лицо, активно втирая его в поры кожи. Потом припудрилась. Прыщи стали менее заметны, но все-таки торчали. Тогда я нанесла еще один слой тона, а потом еще один - точечно на проблемные участки. В общем, получилось ничего. Потом я взяла коричневый карандаш и тщательно прорисовала брови, волосинка за волосинкой. По-моему, пока все выглядит очень естественно. Далее в ход пошли тени, я выбрала голубые, под цвет глаз. Наложив их на верхнее веко, я впечатлилась. И почему раньше этого не делала? Полкласса уже красится вовсю. Затем я взяла в руки тушь и прокрасила ею ресницы, так, что они стали толстыми и прямыми, правда, получились комочки, но не очень заметные. Розовым карандашом я обвела губы чуть-чуть выходя за границы. Покрыла губы темно-розовой помадой. Что-то еще… Румяна! Я забыла румяна. Взяв коробочку с вензельком, я пуховкой щедро прошлась по щекам, от скулы к носу. Оценила результат. Несколько неожиданно, но у меня нет времени привыкать. С этого дня я - женщина. Я надела колготки и мамины туфли на каблучке с ремешком вокруг щиколотки. Жаль, они мне чуть жмут. Вытащила из шкафа свое новогоднее платье, бархатное, темно-синее, сегодня-то у меня будет день поважнее детских праздников. Мой зеленый рюкзак несколько испортил впечатление, но ничего, в школе большую часть времени я без рюкзака, главное, забросить под парту, как-то незаметнее проникнуть в класс, чтобы уже только на переменке Дима обернулся - а тут я такая сижу. Однако с этой красотой и в туфлях я приковыляла в школу уже после звонка и в класс вошла уже во время урока. Скрипнув дверью на пороге, я услышала, как внезапно в классе стихло и на меня уставилось 30 пар глаз плюс одна пара учительских окуляров.
- Петрова? Петрова, что с тобой?
И тут класс грохнул. Смелись все, ржал конем Илья, уронив голову на руки, тряслась плечами Таня Огурцова, интеллигентно посмеивалась Мариэтта, хихикала, прикрывая рот Лена Корякина, запрокидывая голову, хохотал Дима.
- Петрова, пойдем.
Вик-вик вышла со мной из класса, положив руку мне на плечи.
- Наташа, ты же умная девочка, чего это ты вдруг раскрасилась, как, прости, на панели?
- Откуда?
- Ну. Неважно, сходи в туалет, умойся или бумажкой хоть сотри, что ли, и возвращайся в класс.
Я пошла в туалет, села на подоконник. Почему они смеялись? Внутри все дрожало. Почему они смеялись надо мной? Нос захлюпал. Ну нет, плакать нельзя, иначе вместо картошки у меня на лице будет настоящая свекла. Я дождусь перемены и поговорю с Димой. Только где? Под лестницей, единственное укромное место - пришел ответ. Но как Дима узнает, что я под лестницей? Лена, Лена, мне нужна Лена. И тут дверь открылась и вошла Лена собственной персоной.
- Вик-вик прислала узнать, как ты. Что ты так вырядилась?
- Как - так?
- Ну…необычно.
- Я теперь всегда такая буду.
- А… Понятно.
- Лен, мне нужна твоя помощь.
- Да-да, я тебе влажные салфетки принесла…
- Нет же, слушай. Скажи Диме, чтобы на перемене под лестницу спустился. Записку напиши.
- Петрова, ты чего, совсем тронулась? Знаешь, что про тебя в классе говорят? У тебя вообще гордость есть?
Но я закусила удила.
- Передай ему, если ты мне подруга, - процедила я.
Лена, пятясь, вышла из туалета. Я посмотрелась в зеркало. Глаза горели лихорадочным огнем. Пока не прозвенел звонок, мне нужно прошмыгнуть под лестницу. Еле переставляя ноги, как в испанские сапожки втиснутые в мамины туфли, я дошла до места назначения, упав на тумбу, где уборщица хранила дезинфекцию. Запах хлорки не совсем изящно смешался с моими духами и моим личным запахом, который из-за волнения просачивался сквозь одежду особенно активно. Я вдруг испугалась, что сейчас совершу ошибку, о которой буду сожалеть всю свою жизнь, я вдруг почувствовала иллюзорность моих ожиданий, то есть возможную их иллюзорность. Но тут прозвенел звонок, резко, осязаемо, как падение гильотины, и я поняла, что назад пути нет, сообщение уже передано и даже если отсюда убегу, сбросив чертовы туфли, Дима уже знает, что я зазывала его под лестницу. В голове моей что-то повернулась и я вдруг подумала - а если они и правду все замечали, как я смотрю на Диму? Вдруг мои тоскливые взгляды, мое тайное времяпровождение у пруда, когда я украдкой наблюдала за силуэтом в окне, моя выходка в музее, вдруг все это было заметно? Я встала и приготовилась к бегству, но тут по лестнице вниз сбежал Дима со сворой мальчишек из нашего класса. Он толкнул меня в грудь так, что я села обратно на жесткую тумбу.
- Ты чего за мной ходишь, а? Ты что у моих окон пасешься? Тебе чего надо? Ты ж меня позоришь, ты… - он страшно выматерился, - в зеркало себя видела? Нет? Показать? Он достал из кармашка маленькое зеркальце с бирюзовым камушком, в такое Мариэтта часто смотрится украдкой, посреди урока, ткнул мне в лицо, и я увидела свой перепуганный глаз в драматичном обрамлении теней.
- Это что у тебя на носу растет? Это ты что на себя намазала, думаешь, красивее стала? Да ты гусеница жирная, вот ты кто, и место тебе среди таких же жирных насекомых, не смей больше ходить за мной, иначе… Он фыркнул, резко развернулся и ушел. Мальчишки загоготали, Илья смачно плюнул мне под ноги. Я долго сидела под лестницей, пока слезы не смыли всю краску с моего лица. Потом сняла туфли и пошла вон из школы. Ну что ж. Кажется, меня бросили. Теперь я точно стала женщиной.
- Чего это ты тут копаешься? - спросил он.
Я сделала глубокий вдох и как можно спокойнее произнесла:
- Собираю коллекцию.
- Типа гербарий что ли? По биологии задавали?
- Нет, не гербарий и не задавали… Просто для себя, мне это… интересно.
- Жуки-червяки что ли?
- Ну да.
- А что в них интересного?
- Ну… Как они ведут себя, как живут, что едят.
- Как ползают, что ли?
- Ну… и как ползают тоже.
- Ндаааа…
Я поняла, что сказала что-то не то и совсем опустила голову вниз, почти что носом в траву уткнулась, но тут вспомнила, как мама мне всегда говорила: выше голову, чтоб не случилось, ведь ты - женщина! Я резко выпрямилась, так, что Дима отпрянул, развернула плечи и посмотрела ему прямо в глаза.
- Может-ты-еще-хочешь-что-то-спросить? - как-то излишне вызывающе и громко спросила я.
- Да… Нет, в общем-то, давай-бывай, - он пожал плечами, поднялся и ушел, а я тут же уныло сдулась. Что я сделала не так?
Отловив нужное количество насекомых и загнав их в коробочки, я пошла домой со странным чувством. По спине бегали мурашки, так, что я подумала, не сбежал ли кто из пленников ко мне под кофту. В голову лезли странные мысли, преимущественно в виде песенок из мультфильмов и из фильма с Джулией Робертс. Зайдя домой я не выдержала и запела: ит маст ту бин лааав, ту зе фооооо лал-лааааа. С английским у меня плоховато. На следующий день в школе я изо всех сил не смотрела на белую макушку. Но получалось не очень. Димин приятель Илья перехватил мой взгляд и его губы растянулись как резиновые. Дома я лежала, глядя в потолок и думала: он же подошел ко мне, зачем? Он никогда не интересовался девчонками, зачем он подошел. Ему было скучно? Он действительно интересовался, чем я занимаюсь по уши в траве? А вдруг все это не просто так? А вдруг я ему… Ох. А через неделю мы поехали на экскурсию в краеведческий музей в город Покров. Учебный год подходил к концу, и ощущение расслабленности и даже некоторой вседозволенности витало в воздухе. В солнечных лучах, пронзавших давно не мытые окна, витали мельчайшие пылинки. Я вполуха слушала лекцию о вражде кривичей и вятичей и вдруг краем глаза заметила, что Димин светлый чуб плавно двигается вон из зала. Я что-то поняла. Мне показалось, что он кинул на меня взгляд, с намеком. Недолго размышляя, я двинулась за ним. Вслед устремилось несколько пар любопытных глаз. Дима стоял у крыльца, почти скрытый кустами сирени и чиркал спичкой. Раздался характерный запах прикуриваемой сигареты. Я подошла к нему, он вздрогнул, прищурился:
- А, это ты. Чего ты тут? Опять за жуками охотишься?
- Да нет, - ответила я и замолчала, потому что просто не знала, что можно еще сказать, дело-то теперь за ним.
- Хочешь затянуться?
- Ой, нет, не надо.
- Тогда иди.
- Куда идти?
- Ну… Куда шла.
Я кивнула и осталась стоять на месте. Он посмотрел на меня странным взглядом, таким… двусмысленным. Я подумала: он борется с собой. Вот оно как бывает. Молчание стало невыносимым, Дима курил, поглядывая на меня, я переминалась с ноги на ногу. Осознав, что он так и не решится, я спросила: «Ну что, так я пойду?». «Иди», - сказал он и отвернулся. И я ушла обратно. При моем появлении мальчишки затыкали друг друга локтями и заулыбались, а Илья смерил меня таким взглядом, прямо с ног до головы и долго глядел на мой нос. После лекции я зашла в музейный туалет и тоже долго глядела на мой нос. Ну да. Картошка, натуральная картошка. И этот прыщ совсем некстати. И вот этот тоже. А про тот, что на щеке я вообще молчу, это уже не прыщ, а какой-то вулкан, притронуться больно. Ну и что? Диме я нравлюсь и такой. Вдруг отворилась дверь и в туалет плавно вошла Лена Корякина, наши матери дружили, и мы вроде как тоже были подружками, то есть нет… Ну, в общем, это единственный человек, который со мной разговаривал просто так, а не только на предмет списать.
- Ты, говорят, за Димкой бегаешь? Ты что, не знаешь, что у него интерес к Мариэтте?
Мариэтта была круглой отличницей, спокойной высокой армянской девочкой с длинными как стрелки лука ресницами. Все в груди у меня сжалось от возмущения.
- Да вы, да вы… Что ж это такое? Что ты лезешь в нашу личную жизнь? - Я подошла к ней вплотную, и Лена испуганно отстранилась.
- Да ты психическая, - выдохнула она и покрутила пальцем у виска.
Домой я пришла решительная. Что Мариэтта? Да, у нее есть грудь, а у меня нет. Зато у меня есть… А что у меня есть? У меня есть глаза. Я посмотрелась в зеркало. Глаза у меня были пыльно-голубого цвета, круглые, в длинных ресницах. Длинных, но светлых, так, что их длина совсем не замечалась. У меня есть губы, и я вытянула их в трубочку, в призывном поцелуе. Губы у меня тонковаты. Ноги? Ноги - это да. Ног у меня много и все больше в ширину. Тут пришла моя мама.
- Мам, я красивая?
- Ты самая-самая красивая. Ты красавица.
- Мам, а если честно, вот если объективно?
- Ну, - мама оперлась локтями на стол и впилась длинными ноготками в виски, - ты будешь очень симпатичная, просто сейчас такой сложный период…
- Мам, у меня прыщи.
- Их можно замаскировать.
- У меня ресницы - ну совсем белые.
- Их можно накрасить.
- У меня тонкие губы.
- На это есть контурный карандаш. Я тебя научу в выходные, главное, немножко, аккуратно, но главное, у тебя очень правильные черты лица, красивые волосы, через пару лет глаз будет не оторвать, видела бы ты меня в четырнадцать - просто чудищем была…
- А ноги? А грудь?!
- Ну милая, грудь у тебя вырастет, ты же еще девочка.
- Мама, ты сама мне говорила, что я женщина, мне сейчас грудь нужна, сейчас!
Неожиданно для себя я перешла на крик, из глаз брызнули слезы. Оглашая кухню рыданиями, я убежала в свою комнату и рухнула на кровать, погрузив лицо в подушку. Через какое-то время вошла мама, села рядом и долго гладила меня по голове и плечам, не говоря ни слова. На следующее утро я проснулась с твердым решением взять дело в свои руки. Нет, я много слышала про то, что мужчины сейчас пошли не те и вообще, об эмансипации. Поэтому, соврав маме про то, что мне ко второму уроку и дождавшись, что за ней хлопнула дверь, я вскочила и понеслась в душ, после которого с ног до головы обрызгалась мамиными Живанши. Потом я вошла к ней в комнату и села за туалетный столик. Взяла кисть и, как делала мама, провела ею по щеке, пристально всматриваясь в свое отражение. Я взяла тональный крем и нанесла слой на лицо, активно втирая его в поры кожи. Потом припудрилась. Прыщи стали менее заметны, но все-таки торчали. Тогда я нанесла еще один слой тона, а потом еще один - точечно на проблемные участки. В общем, получилось ничего. Потом я взяла коричневый карандаш и тщательно прорисовала брови, волосинка за волосинкой. По-моему, пока все выглядит очень естественно. Далее в ход пошли тени, я выбрала голубые, под цвет глаз. Наложив их на верхнее веко, я впечатлилась. И почему раньше этого не делала? Полкласса уже красится вовсю. Затем я взяла в руки тушь и прокрасила ею ресницы, так, что они стали толстыми и прямыми, правда, получились комочки, но не очень заметные. Розовым карандашом я обвела губы чуть-чуть выходя за границы. Покрыла губы темно-розовой помадой. Что-то еще… Румяна! Я забыла румяна. Взяв коробочку с вензельком, я пуховкой щедро прошлась по щекам, от скулы к носу. Оценила результат. Несколько неожиданно, но у меня нет времени привыкать. С этого дня я - женщина. Я надела колготки и мамины туфли на каблучке с ремешком вокруг щиколотки. Жаль, они мне чуть жмут. Вытащила из шкафа свое новогоднее платье, бархатное, темно-синее, сегодня-то у меня будет день поважнее детских праздников. Мой зеленый рюкзак несколько испортил впечатление, но ничего, в школе большую часть времени я без рюкзака, главное, забросить под парту, как-то незаметнее проникнуть в класс, чтобы уже только на переменке Дима обернулся - а тут я такая сижу. Однако с этой красотой и в туфлях я приковыляла в школу уже после звонка и в класс вошла уже во время урока. Скрипнув дверью на пороге, я услышала, как внезапно в классе стихло и на меня уставилось 30 пар глаз плюс одна пара учительских окуляров.
- Петрова? Петрова, что с тобой?
И тут класс грохнул. Смелись все, ржал конем Илья, уронив голову на руки, тряслась плечами Таня Огурцова, интеллигентно посмеивалась Мариэтта, хихикала, прикрывая рот Лена Корякина, запрокидывая голову, хохотал Дима.
- Петрова, пойдем.
Вик-вик вышла со мной из класса, положив руку мне на плечи.
- Наташа, ты же умная девочка, чего это ты вдруг раскрасилась, как, прости, на панели?
- Откуда?
- Ну. Неважно, сходи в туалет, умойся или бумажкой хоть сотри, что ли, и возвращайся в класс.
Я пошла в туалет, села на подоконник. Почему они смеялись? Внутри все дрожало. Почему они смеялись надо мной? Нос захлюпал. Ну нет, плакать нельзя, иначе вместо картошки у меня на лице будет настоящая свекла. Я дождусь перемены и поговорю с Димой. Только где? Под лестницей, единственное укромное место - пришел ответ. Но как Дима узнает, что я под лестницей? Лена, Лена, мне нужна Лена. И тут дверь открылась и вошла Лена собственной персоной.
- Вик-вик прислала узнать, как ты. Что ты так вырядилась?
- Как - так?
- Ну…необычно.
- Я теперь всегда такая буду.
- А… Понятно.
- Лен, мне нужна твоя помощь.
- Да-да, я тебе влажные салфетки принесла…
- Нет же, слушай. Скажи Диме, чтобы на перемене под лестницу спустился. Записку напиши.
- Петрова, ты чего, совсем тронулась? Знаешь, что про тебя в классе говорят? У тебя вообще гордость есть?
Но я закусила удила.
- Передай ему, если ты мне подруга, - процедила я.
Лена, пятясь, вышла из туалета. Я посмотрелась в зеркало. Глаза горели лихорадочным огнем. Пока не прозвенел звонок, мне нужно прошмыгнуть под лестницу. Еле переставляя ноги, как в испанские сапожки втиснутые в мамины туфли, я дошла до места назначения, упав на тумбу, где уборщица хранила дезинфекцию. Запах хлорки не совсем изящно смешался с моими духами и моим личным запахом, который из-за волнения просачивался сквозь одежду особенно активно. Я вдруг испугалась, что сейчас совершу ошибку, о которой буду сожалеть всю свою жизнь, я вдруг почувствовала иллюзорность моих ожиданий, то есть возможную их иллюзорность. Но тут прозвенел звонок, резко, осязаемо, как падение гильотины, и я поняла, что назад пути нет, сообщение уже передано и даже если отсюда убегу, сбросив чертовы туфли, Дима уже знает, что я зазывала его под лестницу. В голове моей что-то повернулась и я вдруг подумала - а если они и правду все замечали, как я смотрю на Диму? Вдруг мои тоскливые взгляды, мое тайное времяпровождение у пруда, когда я украдкой наблюдала за силуэтом в окне, моя выходка в музее, вдруг все это было заметно? Я встала и приготовилась к бегству, но тут по лестнице вниз сбежал Дима со сворой мальчишек из нашего класса. Он толкнул меня в грудь так, что я села обратно на жесткую тумбу.
- Ты чего за мной ходишь, а? Ты что у моих окон пасешься? Тебе чего надо? Ты ж меня позоришь, ты… - он страшно выматерился, - в зеркало себя видела? Нет? Показать? Он достал из кармашка маленькое зеркальце с бирюзовым камушком, в такое Мариэтта часто смотрится украдкой, посреди урока, ткнул мне в лицо, и я увидела свой перепуганный глаз в драматичном обрамлении теней.
- Это что у тебя на носу растет? Это ты что на себя намазала, думаешь, красивее стала? Да ты гусеница жирная, вот ты кто, и место тебе среди таких же жирных насекомых, не смей больше ходить за мной, иначе… Он фыркнул, резко развернулся и ушел. Мальчишки загоготали, Илья смачно плюнул мне под ноги. Я долго сидела под лестницей, пока слезы не смыли всю краску с моего лица. Потом сняла туфли и пошла вон из школы. Ну что ж. Кажется, меня бросили. Теперь я точно стала женщиной.