Взлет и падение Османской Турции
http://fenrus-02.livejournal.com/1170.html
Османская Турция - в некотором роде государство-феномен. Возникнув из ниоткуда, из абсолютной безвестности, она совершила блистательный, поистине фантастический взлет - на памяти буквально трех поколений превратившись из крошечного полу разбойничьего княжества, каковых в Малой Азии в XIV веке существовал добрый десяток, в мощнейшую державу - гегемона всего Восточного (а временами - и не только Восточного) Средиземноморья. Султаны из рода Османа сумели функционально занять «историческую нишу» сразу двух предшествовавших им великих империй - Византии и Аббасидского халифата - но не остановились на этом, а пошли дальше, распространив свою власть даже на те территории, куда нога этих предшественников не ступала. Двести с лишним лет Сиятельная Порта держала в страхе - и страхе временами вполне обоснованном - всю Европу. Еще сто лет после этого она оставалась весомым игроком на европейской политической сцене, несмотря на разъедавшие ее изнутри болезни. В чем состоял секрет феноменального успеха этого государства, и в чем крылись причины последовавшего за этим успехом упадка?
Первое, что бросается в глаза даже при поверхностном знакомстве с историей Османской Турции, это длительная и долгое время непрерывная плеяда выдающихся личностей «у руля» государства. За почти двести лет - от Орхана Гази, фактического основателя династии, до Сулеймана Великолепного - ни одной династической осечки. Все это время Турцией правили монархи, каждый из которых сделал бы честь любой европейской династии. Все они, как на подбор, были людьми решительными, умными, абсолютно безжалостными - и чрезвычайно талантливыми. При них держава развивалась строго поступательно - сын начинал ровно там, где остановился отец, не сбавляя темпа. Даже страшный разгром Турции Тимуром - разгром, от которого другие пострадавшие страны приходили в себя десятилетиями - не остановил потомков Османа. Один из выживших сыновей низложенного Тимуром султана Баязида, Мехмед I, по сути, воссоздал страну из пепла - более сильной, чем когда-либо. Его сын, Мурад II, успешно отбил последний крестовый поход, нацеленный на спасение Византии, и надежно затянул удавку на шее обреченного Константинополя. Его собственный сын, Мехмед II, взял осажденный город, как перезрелый плод, едва держащийся на ветке, а затем раздвинул границы империи до небывалых ранее пределов…
Что это - необычайное везение? Курьез генетики? Или благословение Аллаха, Милостивого, Милосердного, как, без сомнения, сказали бы сами отпрыски рода Османа? Думается, не только - и даже, возможно, не столько.За этим стоит глубоко продуманный рациональный принцип «отбора и воспитания кадров» - на высшем, султанском уровне.
Для европейца слово «гарем» (или, как раньше говорили, «сераль» - от итальянского seraglio, представляющего собой искаженное турецкое serayyi - «дворец», ср. татарское «сарай») обычно несет ассоциации, никак позитивно не связанные с идеей государственного управления. Однако изначально за институтом султанского гарема стоял сугубо прагматический государственный расчет - и расчет, который долгое время себя оправдывал. Гарем с высокой долей вероятности гарантировал наличие многочисленных наследников - причем от возможно большего числа матерей - и обеспечивал подходящую изолированную среду для наблюдения за ними в процессе формирования личности. При этом сам султан практически до середины XVI века не жил со своим гаремом под одной крышей, а лишь навещал его периодически, что сводило возможное влияние гарема на повседневную политику империи к минимуму. Фактически, это был инкубатор для разведения будущих султанов - и ничего сверх того.
Итак, наследников почти всегда было много. Но как было организовано само престолонаследие? Поначалу - фактически никак. Не было закона, который однозначно закреплял бы право наследования по принципу старшинства. Теоретически, преимущество могли иметь сыновья, рожденные от законной жены - в противоположность наложнице. Но этот принцип, судя по всему,никогда специально не соблюдался. А со временем (после Сулеймана Великолепного) султаны вообще перестанут жениться официально, так что этот принцип, даже если бы он существовал, стал бы неприменимым. На практике это означало одно - побеждал сильнейший. Почти каждый переход власти сопровождался смутой, в которой неизменно одерживал верх наиболее решительный и беспощадный из принцев. Это был в полном смысле этого слова «естественный отбор» внутри правящей династии.
Великий султан Мехмед II Завоеватель, взявший Константинополь и полностью реорганизовавший управление разросшейся империей, закрепил этот принцип законодательно - в уникальном документе, скорее всего, не имеющем аналогов в мировой практике. Вот что гласит, черным по белому, закон о престолонаследии султана Мехмеда: «Тот из моих сыновей, кто унаследует власть, должен будет без промедления умертвить всех своих братьев, во имя блага и спокойствия государства». Сам Мехмед пришел к власти именно таким образом. До нас дошла история о том, как, примчавшись во дворец сразу после получения известий о смерти своего отца, он вызвал к себе любимую молодую жену покойного, которая незадолго до этого родила ему сына, и долго милостиво беседовал с ней - а в это время посланные им люди утопили новорожденного принца в ванне. Несчастную женщину в тот же день выдали замуж - за престарелого визиря, которого тут же отправили наместником в самую отдаленную провинцию. Одним ударом Мехмед избавился от потенциальной угрозы, которую мог бы представлять младенец, окажись он в руках враждебной ему придворной «партии», задавил на корню зародыш возможной гаремной интриги, и устранил влиятельного и независимого соратника своего отца, который мог бы стеснить его свободу действий в дальнейшем. Европа вздрогнула, осознав,в чьих руках оказалась власть над одним из мощнейших государств региона, и вздрогнула не зря. Но было поздно.
С тех пор и примерно до конца XVI века практически каждый переход власти в Османской Турции сопровождался короткой, но энергичной поножовщиной в дворцовых коридорах. При этом, что интересно, до полноценной гражданской войны дело никогда не доходило. Дело решалось чрезвычайно быстро - обычно в течение считанных дней. Побеждал тот, кто первый узнавал о смерти отца (которую обычно некоторое время не предавали широкой огласке) и успевал первым среагировать, т.е., на практике, тот, кто сумел еще при жизни покойного собрать партию влиятельных последователей, создать отлаженную шпионскую сеть и расставить преданных ему людей на ключевых постах. У малолетних принцев шансов не было никаких.
Масштабы этой внутрисемейной резни временами оказывались впечатляющими. Так, султан Мурад III (внук Сулеймана Великолепного) убил пятерых братьев, чтобы захватить власть. Но его собственный сын, Мехмед III, побил вообще все рекорды - чтобы возглавить род Османа, он уничтожил 19 (!) своих братьев, плюс их детей и нескольких беременных жен и наложниц.
Однако не всем принцам приходилось прибегать к таким решительным мерам. Сулейман, которого европейцы называют Великолепным, а турки - Законодателем, а затем и его сын Селим, пришли к власти без кровопролития. За них всю работу уже сделали их отцы, заблаговременно истребившие всех «лишних» сыновей и расчистившие дорогу единственному оптимальному, по их мнению, наследнику. Это тоже было в порядке вещей. Имперская парадигма Османской Турции заключалась в том, что султан имел право - и даже моральный долг - без суда, следствия и объяснения причин расправиться с любым, кто представлял угрозу его власти. Этот принцип возник не просто так - как мы сейчас увидим, все государство было устроено таким образом, что султан являлся не просто его главой и зримым воплощением, но и основным несущим элементом, главным стержнем, на котором держалась вся система. Покушение на султана лично было покушением на фундаментальные основы всего государственного устройства, угрозой существованию империи как таковой. Турки построили подлинно абсолютистскую монархию значительно раньше, чем это удалось сделать европейцам. Сулейман Великолепный мог сказать о себе с полным основанием: «Государство -это я». И сделать это он мог за 100 с лишним лет до Луи XIV.
Османская Турция этого периода была страной, практически лишенной наследственной аристократии. Фундаментально, общество делилось на два основных сословия. Более многочисленным из них были так называемые «reaya» - обычное гражданское податное население, как городское, так и сельское (иногда это слово употребляли в узком смысле, и тогда оно обозначало крестьян; в широком смысле оно с равным успехом относилось и к городскому ремесленнику, и к зажиточному купцу). Правовое положение этого населения регулировалось нормами шариата, которые дополнялись султанским законодательством. Все это население было лично свободным, но его «социальные координаты» были очень четко определены его семейной, общинной (в деревне) и корпоративной (в городе)принадлежностью. Турецкие корпорации были аналогом европейских средневековых цехов и гильдий. Они объединяли своих членов по профессиональному признаку,имели устав, носивший полу-религиозный характер (futuwwa), функционировали как закрытый клуб и касса взаимопомощи, и имели свои строгие правила, традиции и секреты. В султанской Турции (как, собственно, и в средневековой Европе) человек не мог быть просто «сам по себе». Кроме того, религиозные меньшинства - которые в империи в общей сложности составляли до 40% населения - пользовались широкими правами автономии и имели свою собственную внутреннюю организацию, что тоже превращало их в своеобразные квази-корпорации. На них не распространялись нормы шариата,действовало только светское законодательство и собственные внутренние системы регулирования, плюс собственные суды.
Вторым основным сословием были «askeri» -«военные», которые фактически включали в себя и значительную часть гражданских госслужащих. Их положение регулировалось общими положениями шариата и обширным специально для них предназначенным корпусом законодательства. Они были неподсудны обычным судам - для них существовало специальное ведомство казаскера - «высшего военного судьи». Что же собой представляло это сословие?
В Турции существовал определенный отдаленный аналог европейского рыцарства или русских помещиков (в исконном смысле этого слова) - сипахи-тимариоты. Слово «sipahi» имеет персидское происхождение и означает оно попросту «солдат» (индийские сипаи - оттуда же). В Турции так называли вполне определенный род войск - феодальную кавалерию, изначально - тяжелую (хотя впоследствии она начала изрядно «легчать»), которая в XV-XVI веках была основной ударной силой османской армии. Сипахи получали «в кормление» земельный надел,называвшийся тимаром. Система эта в основе своей была еще византийской. Турки не стали чинить то, что не было сломано, лишь адаптировали ее к своим нуждам. Тимар включал в себя собственно земельный участок, который тимариот мог обрабатывать либо сам, либо с помощью наемной рабочей силы, и некую своеобразную «юрисдикцию» над окрестной территорией и ее жителями. Однако здесь начинались серьезные отличия от европейского феодализма. Крестьяне имели лишь несколько относительно небольших повинностей перед своим тимариотом - например, они обязаны были преподносить ему подарки несколько раз в год, на главные праздники (тимариотами, кстати, могли быть как мусульмане, так и христиане). Тимариот в пределах «своей» территории осуществлял первичные полицейские функции - следил за порядком, имел право взимать штрафы за незначительные правонарушения. Однако реальной судебной власти, как и административных функций, он не имел -то и другое лежало в ведении чиновников на государственной службе (например, кади) или органов местного самоуправления, которое в империи было чрезвычайно развито. На тимариота было возложено взимание с «его» крестьян некоторых налогов (но не всех - другие правительство отдавало в откуп, а джизию - «налог на иноверцев» - вообще взимали главы соответствующих религиозных меньшинств - т.е. православный патриарх, армянский католикос и главный раввин). Определенную часть собранных сумм тимариот имел право оставлять себе, и на эти средства - а также на доход от непосредственно принадлежавшего ему участка - должен был кормиться сам и содержать военную силу в соответствии с квотой,пропорциональной размеру его тимара.
Тимар давался исключительно за военную службу - и никогда не наследовался безусловно. Сын тимариота, решивший пойти по стопам отца, мог получить этот же надел, а мог получить и совсем другой. Или вообще не получить. Более того, уже предоставленный надел в принципе мог быть беспрепятственно отозван в любой момент. Вся земля была собственностью султана, тимар - его милостивым даром. То, что султан дал, он мог с полным правом забрать без какого-либо объяснения причин. И такие операции периодически производились, земля в провинциях тасовалась так и этак. Тимариот никогда не мог сидеть на своем участке с абсолютной уверенностью в завтрашнем дне - завтра он мог оказаться на другом краю империи. Формирование провинциальной поместной аристократии, таким образом, было сильно затруднено.
Вместо этого элита империи формировалась совсем по другому принципу.
О янычарах и принципе их комплектования, по всей видимости, хоть что-то, да слышали практически все. Однако самим янычарам в европейском воображении нередко придавалось значение, совершенно не соответствующее их реальной роли в турецкой военной машине. Роль эта, на самом деле, была достаточно ограниченной - корпус янычар в классические времена своего расцвета насчитывал всего лишь 12 тысяч человек. Это была элитная пехота, да, но ее численность была слишком невелика, чтобы она могла стать решающей силой на полях сражений. Реально основой турецкой армии были совсем другие части. Увеличение же числа янычар началось позже - уже в эпоху упадка, и шел этот процесс параллельно с размыванием боевых качеств корпуса и падением уровня его дисциплины. Однако тот принцип, на котором была основана система комплектования корпуса янычар, имел куда более широкое применение в империи, чем чисто военные рамки.
Мы не знаем достоверно, в какой момент султанам пришла в голову мысль взимать налог со своих подданных-христиан не только деньгами, но и кровью. Традиционная турецкая историография относит этот момент к самому началу османской экспансии, что довольно маловероятно. Сейчас большинство исследователей склоняется в этом смысле к эпохе Мурада I. В принципе, это не суть важно. Легенда, связывающая это начинание с деятельностью знаменитого дервиша Хаджи Бекташа, возможно, содержит определенное зерно истины - хотя сам Хаджи Бекташ, скорее всего, умер несколько раньше, основанный им орден дервишей-бекташи всегда поддерживал тесную связь с корпусом янычар, да и сама идея, лежавшая в основе его создания, всерьез отдает неортодоксальностью, столь свойственной влиятельным в Турции суфийским орденам, многие из которых с точки зрения традиционного ислама балансировали на грани ереси.
Институт, который - без преувеличения - играл роль станового хребта османской государственности, носил название «девширме». Смысл его заключался в следующем. Раз в несколько лет султан объявлял в своих балканских провинциях, населенных преимущественно христианами, набор мальчиков и юношей на государственную службу. Брали чаще всего детей в возрасте 6-7 лет, реже - но тоже довольно часто - подростков, иногда даже до двадцатилетнего возраста. Существовали специальные квоты для каждой общины - набор никогда не был поголовным. Единственных сыновей в семье никогда не брали. Специальные чиновники, путешествовавшие в сопровождении эскорта янычар во главе с офицером, отбирали здоровых и смышленых мальчиков, которые казались им наиболее перспективными. Янычары такому чиновнику были нужны скорее для наглядной агитации среди родителей, чем для принуждения - девширме в целом было весьма популярным институтом. Для бедных крестьян из глухих деревень оно было хорошим способом облегчить существование семьи и одновременно - дать своему ребенку шанс на лучшую жизнь. Брали детей только из христианских семей, что было поводом для страшной зависти со стороны их соседей-мусульман - известно много случаев, когда родители-мусульмане подкупали христианскую семью с тем, чтобы те выдали их сына за своего, и пропихнули его таким образом в девширме. Впоследствии, боснийские мусульмане после длительной борьбы и мытарств добились для себя права участвовать в девширме наравне с христианами.
Рекруты, набранные таким образом, никогда не возвращались домой. Их привозили в Стамбул, где первым делом обращали в ислам, а затем подвергали всестороннему тестированию, чтобы выявить способности. Наиболее одаренных отправляли в специальную закрытую школу при султанском дворце. Там им давали блестящее образование - турецкий, арабский и персидский языки, мусульманская теология и право, история, география, литература, основы математики и медицины, одновременно - обширный курс физического развития, верховая езда, владение всеми видами оружия. Те из них, кто проявлял себя лучше других в процессе обучения, становились в дальнейшем чиновниками и администраторами, доверенными слугами и советниками султана. Самые талантливые могли подняться до высшего пика карьеры на султанской службе - должности Великого Визиря. Неплохая перспектива для нищего мальчишки из Богом забытой деревушки. Другие по окончании обучения шли служить в элитные кавалерийские полки султанской гвардии - такие части, как «оруженосцы»-силахтары или «сипахи дворца». Наконец, те рекруты, которые с самого начала не попали в эту привилегированную категорию, отправлялись на несколько лет на сельскохозяйственные работы в окрестностях столицы, чтобы укрепить тело и помочь им как следует освоить турецкий язык, после чего проходили интенсивную военную подготовку и становились солдатами элитной пехоты - знаменитого янычарского корпуса (yeni çeri - «новое войско» по-турецки).
Все вместе они назывались Капыкулу (Kapikulu) - «рабы дворца». Юридически они действительно были рабами султана - однако этот их статус был поводом для гордости, а не унижения, как в Европе. Собственно, в исламском мире с самого начала - с эпохи великой мусульманской экспансии - существовала традиция комплектования гвардии или иных элитных военных частей из воинов-рабов, достаточно вспомнить тюркских гулямов при дворе Аббасидских халифов, или мамлюков в Египте. Звание «раба» (kul по-турецки) в этом контексте было весьма почетным - оно означало особую связь носителя лично с особой правителя, его подконтрольность только ему и ответственность лишь перед хозяином. Нередко такие «рабы» фактически правили государством и были истинной его аристократией. Многие правящие династии на средневековом Востоке были основаны именно ими. Турки сделали лишь следующий логический шаг в развитии этого института - распространили его действие не только на военную сферу, но и на сферу гражданского управления.
Рабы-кулы были не только у султана. Система воспроизводилась и на более низком уровне. Сановники, паши и наместники провинций обзаводились собственными кулами. Поскольку большинство из них и сами формально были по происхождению рабами султана, можно сказать, что Османская Турция была «рабским государством» - в самом прямом смысле этого слова. Собственно, рабы-кулы составляли второй компонент упомянутого нами сословия «аскери» - помимо сипахи-тимариотов. И именно кулы - это уникальное сообщество,представлявшее собой, если посмотреть на него с определенной точки зрения, идеальную меритократию - и были подлинной управляющей элитой империи.
«Идеальной меритократией» эта система была еще и потому, что - по крайней мере в период расцвета - статус и богатство, достигнутые в ее рамках, по наследству не передавались. Точнее, могли передаваться, а могли и нет, и на практике, как правило, не передавались - это опять-таки, было отнесено всецело на усмотрение султана. Султан мог спокойно забрать все имущество умершего визиря в казну, безо всякого предупреждения. Эти люди - рабы султана. Султан захотел - и вознес их на вершину. Завтра он так же легко может сбросить их в пропасть. В Турции эпохи Сулеймана Великолепного не было такого понятия как «знатный род» или «династия вельмож». Каждый из этих людей был сам себе и предком, и потомком. А смена ему уже росла в закрытой школе в стенах султанского дворца…
Именно система Капыкулу - гениальная в своей простоте - на все сто процентов объясняет эффективность османского государства в эпоху его расцвета. Это было своеобразное поточное производство, конвейер талантов, беспрерывно подпитывавший империю на протяжении двухсот лет. Именно отсюда та бешеная энергия, которой буквально дышало каждое новое поколение «властителей горизонтов». Это секрет успеха - и казалось бы, секрет беспроигрышный и идеальный, как вечный двигатель. Однако дальнейшая история Турции демонстрирует нам совсем не такую радужную картинку, которую можно было бы ожидать, исходя из столь блестящих начинаний. Что и где пошло не так?
Начиная с середины XVI века сочетание неблагоприятных экономических и политических факторов, наряду с конкретными дефектами и ошибками султанской политики, начало медленно, но верно подтачивать описанную нами систему управления - элемент за элементом.
Первые тревожные «звоночки» стали проявляться уже на самом пике расцвета. Началось все, как оно часто и бывает, с женщины. По-турецки ее звали Хуррем Султан - «Смеющаяся госпожа». Европейцы чаще всего называли ее Роксоланой. От рождения она носила имя Анастасия Лисовская. Дочь мелкого шляхтича из Речи Посполитой, угнанная в плен татарами, проданная в рабство, оказавшаяся в султанском гареме в Константинополе, она сумела настолько очаровать всемогущего падишаха и повелителя правоверных, султана Сулеймана, что железная логика османского raison d’êtat отступила перед ее влиянием. Именно она стала последней женщиной в истории Османской империи, на которой султан женился законным браком. Но Сулейман не только на ней женился - он переселил ее - естественно, вместе с ее немаленькой свитой - в дворец Топкапы, главную султанскую резиденцию. Так было положено начало слиянию двора и гарема - т.е. вопиющему нарушению одного из главных и элементарных принципов,на которых было основано османское государство. К концу правления Сулеймана в Топкапы фактически переехала большая часть гарема (в Старом дворце - Эскисерайи - где гарем находился ранее, теперь жили только вдовы умерших султанов). Этот процесс был необратим. Спустя сто лет после смерти Сулеймана, султаны превратились в изнеженных затворников, а управление империей на 80% находилось в руках женщин и евнухов - с понятными последствиями.
В правление все того же Сулеймана стал всерьез проявляться другой беспокоящий фактор. Империя, все устройство которой было оптимизировано для целей внешней экспансии, достигла естественного географического предела роста. Турецкие границы продвинулись на предельное расстояние от столицы, которое допускала пропускная способность существовавших сухопутных коммуникаций. Осуществлять сколько-нибудь масштабные операции за пределами этих границ турецкая армия просто не могла физически - кампании по своей продолжительности не укладывались в сезон, пригодный для ведения боевых действий. Свою австрийскую кампанию Сулейман начал в июне, но до Вены добрался лишь глубокой осенью. Осада продолжалась 20 дней. Естественно, взять за это время хорошо укрепленный город турки не смогли - глупо было бы на это и рассчитывать, это дело нескольких месяцев. А через двадцать дней повалил снег - и турецкая армия, преимущественно кавалерийская, а значит - всецело зависящая от доступности фуража - вынуждена была снять осаду и вернуться домой, не солоно хлебавши. И подобное повторялось впоследствии неоднократно, и не только в Европе, но и, к примеру, в Месопотамии - где, конечно, не было снега, зато были пустыни. Сухопутная экспансия османов захлебнулась. Морская еще могла бы иметь перспективы - но растянутые сухопутные границы теперь надо было оборонять от опомнившихся от первого шока соседей, готовившихся уже к переходу в контрнаступление, и эта оборона отныне поглощала львиную долю всех ресурсов империи, и чем дальше - тем больше, попросту высасывая из нее все соки.
Ситуация усугублялась экономическим кризисом.Основой экономики Турции было взимание податей с огромного подвластного населения и контроль над традиционными торговыми путями из Индии в Европу - через Персидский залив и Красное море. Проникновение португальцев в Индийский океан само по себе не смогло пошатнуть турецких позиций в данной области (как часто думают), но вот «революция цен» - попросту говоря, резкий всплеск инфляции в Европе, вызванный массовым наплывом драгоценных металлов из Нового Света - ударил по турецкой экономике очень больно. К началу XVII века турецкая денежная единица - акче - обесценилась в шесть раз в сравнении с временами Мехмеда Завоевателя, и в дальнейшем тенденция продолжалась по нарастающей. Это вызвало падение доходов населения и разложение системы тимаров - теперь тимариотам значительно труднее стало прокормить себя, да еще и нести при этом военную службу. В результате тимары вначале стали поголовно превращаться в наследуемые имения - чтобы из них можно было выжать хоть что-то - а затем тимариоты стали стремительно терять свои военные функции, превращаясь просто в сельских помещиков. Но и это их не спасло - в XVIII веке началось тотальное разорение тимариотов, влекшее утрату ими своих участков и укрупнение землевладения в провинциях. Таким образом, возникла мощная и независимая от государства провинциальная аристократия - что великим султанам прошлого не могло бы привидеться и в кошмарном сне.
Кризис же повлек за собой и усиление активности различных неортодоксальных религиозных сект антиправительственной направленности. Результат был закономерен - консервативная исламская реакция со стороны государства, приведшая в итоге к интеллектуальному закостенению всей системы. Ранняя Османская Турция была весьма либеральной страной в интеллектуальном плане - там развивались точные науки и прикладные дисциплины (такие, как математика, картография), архитекторы экспериментировали с новыми идеями и формами, а при дворе султанов процветала живопись, в том числе портретная, испытывавшая серьезное влияние итальянского Ренессанса. Теперь этому пришел конец. Идеализированная старина была объявлена единственным образцом для подражания. К XVIII веку турецкие ремесленники, по сути дела, лишь воспроизводили творения своих предшественников. Воспроизводили мастерски, но лишь воспроизводили. Зашоренное собственной ретроградско-охранительной доктриной правительство неспособно было понять новых меркантилистских принципов, на которых строилась экономика его европейских соседей, и пыталось покрыть свои текущие потребности за счет импорта, не будучи при этом способным наладить адекватный товарообмен и нормальный баланс торговли. Импорт европейских промышленных товаров задушил на корню все потенциальные зачатки собственной турецкой промышленности. Теперь Турция могла экспортировать только сырье, чем она усиленно и занялась. В империи стала стремительно складываться экономика полуколониального типа…
В довершение всех бед, процесс сращивания двора и правительства с гаремом привел к развалу системы престолонаследия. Конечно, мы можем сколько угодно осуждать «принцип братоубийства» как варварский и антигуманный, но он работал, и именно на нем было основано функционирование аппарата государственной власти. В начале XVII века он был отменен. Теперь «лишних» принцев не убивали, а держали взаперти - под своеобразным «домашним арестом». Где держали? В гареме, естественно. Думаю, нет нужды объяснять, к чему это привело. Лучшего стимула к разжиганию дворцовых интриг трудно было придумать. Такое «решение» проблемы снизило стабильность режима на порядок.
Наконец, как последний аккорд, рухнула система девширме - становой хребет государства. Кризис и переход империи к стратегической обороне, разложение системы тимаров, а также появление провинциального сепаратизма как весомой силы, повлекли за собой необходимость увеличения численности войск, на которые султан мог бы положиться. Т.е., по определению - войск Капыкулу. К середине XVII века численность янычар выросла с 12 тыс. до 40 тыс., и продолжала расти. Но государство при этом отнюдь не богатело, и не имело возможности содержать их на том же уровне, что и раньше. Поэтому янычарам разрешили заниматься ремеслом и торговлей, надеясь сделать их в какой-то степени самодостаточными. Это подорвало всякую дисциплину в корпусе. Вдобавок, янычары (изначально вообще не имевшие права жениться, на что никто уже давно не обращал внимания) добились позволения своим детям вступать в корпус в обход системы девширме. От этого уже был один шаг до позволения вступать в корпус всем желающим, и этот шаг был в итоге сделан.
Так великая империя убивала сама себя, шаг за шагом последовательно разрушая все основы, на которых зиждилась - экономические, социальные, политические, идеологические, военные. Конечно, фундаментально здоровый, крепкий и жизнерадостный дух турецкого народа не дал в итоге стране погибнуть окончательно. Но это уже совсем другая страна, с другим характером и другим лицом. И лишь памятники великого и кровавого прошлого тонкими пальцами минаретов молча указуют в небо над Босфором.
Османская Турция - в некотором роде государство-феномен. Возникнув из ниоткуда, из абсолютной безвестности, она совершила блистательный, поистине фантастический взлет - на памяти буквально трех поколений превратившись из крошечного полу разбойничьего княжества, каковых в Малой Азии в XIV веке существовал добрый десяток, в мощнейшую державу - гегемона всего Восточного (а временами - и не только Восточного) Средиземноморья. Султаны из рода Османа сумели функционально занять «историческую нишу» сразу двух предшествовавших им великих империй - Византии и Аббасидского халифата - но не остановились на этом, а пошли дальше, распространив свою власть даже на те территории, куда нога этих предшественников не ступала. Двести с лишним лет Сиятельная Порта держала в страхе - и страхе временами вполне обоснованном - всю Европу. Еще сто лет после этого она оставалась весомым игроком на европейской политической сцене, несмотря на разъедавшие ее изнутри болезни. В чем состоял секрет феноменального успеха этого государства, и в чем крылись причины последовавшего за этим успехом упадка?
Первое, что бросается в глаза даже при поверхностном знакомстве с историей Османской Турции, это длительная и долгое время непрерывная плеяда выдающихся личностей «у руля» государства. За почти двести лет - от Орхана Гази, фактического основателя династии, до Сулеймана Великолепного - ни одной династической осечки. Все это время Турцией правили монархи, каждый из которых сделал бы честь любой европейской династии. Все они, как на подбор, были людьми решительными, умными, абсолютно безжалостными - и чрезвычайно талантливыми. При них держава развивалась строго поступательно - сын начинал ровно там, где остановился отец, не сбавляя темпа. Даже страшный разгром Турции Тимуром - разгром, от которого другие пострадавшие страны приходили в себя десятилетиями - не остановил потомков Османа. Один из выживших сыновей низложенного Тимуром султана Баязида, Мехмед I, по сути, воссоздал страну из пепла - более сильной, чем когда-либо. Его сын, Мурад II, успешно отбил последний крестовый поход, нацеленный на спасение Византии, и надежно затянул удавку на шее обреченного Константинополя. Его собственный сын, Мехмед II, взял осажденный город, как перезрелый плод, едва держащийся на ветке, а затем раздвинул границы империи до небывалых ранее пределов…
Что это - необычайное везение? Курьез генетики? Или благословение Аллаха, Милостивого, Милосердного, как, без сомнения, сказали бы сами отпрыски рода Османа? Думается, не только - и даже, возможно, не столько.За этим стоит глубоко продуманный рациональный принцип «отбора и воспитания кадров» - на высшем, султанском уровне.
Для европейца слово «гарем» (или, как раньше говорили, «сераль» - от итальянского seraglio, представляющего собой искаженное турецкое serayyi - «дворец», ср. татарское «сарай») обычно несет ассоциации, никак позитивно не связанные с идеей государственного управления. Однако изначально за институтом султанского гарема стоял сугубо прагматический государственный расчет - и расчет, который долгое время себя оправдывал. Гарем с высокой долей вероятности гарантировал наличие многочисленных наследников - причем от возможно большего числа матерей - и обеспечивал подходящую изолированную среду для наблюдения за ними в процессе формирования личности. При этом сам султан практически до середины XVI века не жил со своим гаремом под одной крышей, а лишь навещал его периодически, что сводило возможное влияние гарема на повседневную политику империи к минимуму. Фактически, это был инкубатор для разведения будущих султанов - и ничего сверх того.
Итак, наследников почти всегда было много. Но как было организовано само престолонаследие? Поначалу - фактически никак. Не было закона, который однозначно закреплял бы право наследования по принципу старшинства. Теоретически, преимущество могли иметь сыновья, рожденные от законной жены - в противоположность наложнице. Но этот принцип, судя по всему,никогда специально не соблюдался. А со временем (после Сулеймана Великолепного) султаны вообще перестанут жениться официально, так что этот принцип, даже если бы он существовал, стал бы неприменимым. На практике это означало одно - побеждал сильнейший. Почти каждый переход власти сопровождался смутой, в которой неизменно одерживал верх наиболее решительный и беспощадный из принцев. Это был в полном смысле этого слова «естественный отбор» внутри правящей династии.
Великий султан Мехмед II Завоеватель, взявший Константинополь и полностью реорганизовавший управление разросшейся империей, закрепил этот принцип законодательно - в уникальном документе, скорее всего, не имеющем аналогов в мировой практике. Вот что гласит, черным по белому, закон о престолонаследии султана Мехмеда: «Тот из моих сыновей, кто унаследует власть, должен будет без промедления умертвить всех своих братьев, во имя блага и спокойствия государства». Сам Мехмед пришел к власти именно таким образом. До нас дошла история о том, как, примчавшись во дворец сразу после получения известий о смерти своего отца, он вызвал к себе любимую молодую жену покойного, которая незадолго до этого родила ему сына, и долго милостиво беседовал с ней - а в это время посланные им люди утопили новорожденного принца в ванне. Несчастную женщину в тот же день выдали замуж - за престарелого визиря, которого тут же отправили наместником в самую отдаленную провинцию. Одним ударом Мехмед избавился от потенциальной угрозы, которую мог бы представлять младенец, окажись он в руках враждебной ему придворной «партии», задавил на корню зародыш возможной гаремной интриги, и устранил влиятельного и независимого соратника своего отца, который мог бы стеснить его свободу действий в дальнейшем. Европа вздрогнула, осознав,в чьих руках оказалась власть над одним из мощнейших государств региона, и вздрогнула не зря. Но было поздно.
С тех пор и примерно до конца XVI века практически каждый переход власти в Османской Турции сопровождался короткой, но энергичной поножовщиной в дворцовых коридорах. При этом, что интересно, до полноценной гражданской войны дело никогда не доходило. Дело решалось чрезвычайно быстро - обычно в течение считанных дней. Побеждал тот, кто первый узнавал о смерти отца (которую обычно некоторое время не предавали широкой огласке) и успевал первым среагировать, т.е., на практике, тот, кто сумел еще при жизни покойного собрать партию влиятельных последователей, создать отлаженную шпионскую сеть и расставить преданных ему людей на ключевых постах. У малолетних принцев шансов не было никаких.
Масштабы этой внутрисемейной резни временами оказывались впечатляющими. Так, султан Мурад III (внук Сулеймана Великолепного) убил пятерых братьев, чтобы захватить власть. Но его собственный сын, Мехмед III, побил вообще все рекорды - чтобы возглавить род Османа, он уничтожил 19 (!) своих братьев, плюс их детей и нескольких беременных жен и наложниц.
Однако не всем принцам приходилось прибегать к таким решительным мерам. Сулейман, которого европейцы называют Великолепным, а турки - Законодателем, а затем и его сын Селим, пришли к власти без кровопролития. За них всю работу уже сделали их отцы, заблаговременно истребившие всех «лишних» сыновей и расчистившие дорогу единственному оптимальному, по их мнению, наследнику. Это тоже было в порядке вещей. Имперская парадигма Османской Турции заключалась в том, что султан имел право - и даже моральный долг - без суда, следствия и объяснения причин расправиться с любым, кто представлял угрозу его власти. Этот принцип возник не просто так - как мы сейчас увидим, все государство было устроено таким образом, что султан являлся не просто его главой и зримым воплощением, но и основным несущим элементом, главным стержнем, на котором держалась вся система. Покушение на султана лично было покушением на фундаментальные основы всего государственного устройства, угрозой существованию империи как таковой. Турки построили подлинно абсолютистскую монархию значительно раньше, чем это удалось сделать европейцам. Сулейман Великолепный мог сказать о себе с полным основанием: «Государство -это я». И сделать это он мог за 100 с лишним лет до Луи XIV.
Османская Турция этого периода была страной, практически лишенной наследственной аристократии. Фундаментально, общество делилось на два основных сословия. Более многочисленным из них были так называемые «reaya» - обычное гражданское податное население, как городское, так и сельское (иногда это слово употребляли в узком смысле, и тогда оно обозначало крестьян; в широком смысле оно с равным успехом относилось и к городскому ремесленнику, и к зажиточному купцу). Правовое положение этого населения регулировалось нормами шариата, которые дополнялись султанским законодательством. Все это население было лично свободным, но его «социальные координаты» были очень четко определены его семейной, общинной (в деревне) и корпоративной (в городе)принадлежностью. Турецкие корпорации были аналогом европейских средневековых цехов и гильдий. Они объединяли своих членов по профессиональному признаку,имели устав, носивший полу-религиозный характер (futuwwa), функционировали как закрытый клуб и касса взаимопомощи, и имели свои строгие правила, традиции и секреты. В султанской Турции (как, собственно, и в средневековой Европе) человек не мог быть просто «сам по себе». Кроме того, религиозные меньшинства - которые в империи в общей сложности составляли до 40% населения - пользовались широкими правами автономии и имели свою собственную внутреннюю организацию, что тоже превращало их в своеобразные квази-корпорации. На них не распространялись нормы шариата,действовало только светское законодательство и собственные внутренние системы регулирования, плюс собственные суды.
Вторым основным сословием были «askeri» -«военные», которые фактически включали в себя и значительную часть гражданских госслужащих. Их положение регулировалось общими положениями шариата и обширным специально для них предназначенным корпусом законодательства. Они были неподсудны обычным судам - для них существовало специальное ведомство казаскера - «высшего военного судьи». Что же собой представляло это сословие?
В Турции существовал определенный отдаленный аналог европейского рыцарства или русских помещиков (в исконном смысле этого слова) - сипахи-тимариоты. Слово «sipahi» имеет персидское происхождение и означает оно попросту «солдат» (индийские сипаи - оттуда же). В Турции так называли вполне определенный род войск - феодальную кавалерию, изначально - тяжелую (хотя впоследствии она начала изрядно «легчать»), которая в XV-XVI веках была основной ударной силой османской армии. Сипахи получали «в кормление» земельный надел,называвшийся тимаром. Система эта в основе своей была еще византийской. Турки не стали чинить то, что не было сломано, лишь адаптировали ее к своим нуждам. Тимар включал в себя собственно земельный участок, который тимариот мог обрабатывать либо сам, либо с помощью наемной рабочей силы, и некую своеобразную «юрисдикцию» над окрестной территорией и ее жителями. Однако здесь начинались серьезные отличия от европейского феодализма. Крестьяне имели лишь несколько относительно небольших повинностей перед своим тимариотом - например, они обязаны были преподносить ему подарки несколько раз в год, на главные праздники (тимариотами, кстати, могли быть как мусульмане, так и христиане). Тимариот в пределах «своей» территории осуществлял первичные полицейские функции - следил за порядком, имел право взимать штрафы за незначительные правонарушения. Однако реальной судебной власти, как и административных функций, он не имел -то и другое лежало в ведении чиновников на государственной службе (например, кади) или органов местного самоуправления, которое в империи было чрезвычайно развито. На тимариота было возложено взимание с «его» крестьян некоторых налогов (но не всех - другие правительство отдавало в откуп, а джизию - «налог на иноверцев» - вообще взимали главы соответствующих религиозных меньшинств - т.е. православный патриарх, армянский католикос и главный раввин). Определенную часть собранных сумм тимариот имел право оставлять себе, и на эти средства - а также на доход от непосредственно принадлежавшего ему участка - должен был кормиться сам и содержать военную силу в соответствии с квотой,пропорциональной размеру его тимара.
Тимар давался исключительно за военную службу - и никогда не наследовался безусловно. Сын тимариота, решивший пойти по стопам отца, мог получить этот же надел, а мог получить и совсем другой. Или вообще не получить. Более того, уже предоставленный надел в принципе мог быть беспрепятственно отозван в любой момент. Вся земля была собственностью султана, тимар - его милостивым даром. То, что султан дал, он мог с полным правом забрать без какого-либо объяснения причин. И такие операции периодически производились, земля в провинциях тасовалась так и этак. Тимариот никогда не мог сидеть на своем участке с абсолютной уверенностью в завтрашнем дне - завтра он мог оказаться на другом краю империи. Формирование провинциальной поместной аристократии, таким образом, было сильно затруднено.
Вместо этого элита империи формировалась совсем по другому принципу.
О янычарах и принципе их комплектования, по всей видимости, хоть что-то, да слышали практически все. Однако самим янычарам в европейском воображении нередко придавалось значение, совершенно не соответствующее их реальной роли в турецкой военной машине. Роль эта, на самом деле, была достаточно ограниченной - корпус янычар в классические времена своего расцвета насчитывал всего лишь 12 тысяч человек. Это была элитная пехота, да, но ее численность была слишком невелика, чтобы она могла стать решающей силой на полях сражений. Реально основой турецкой армии были совсем другие части. Увеличение же числа янычар началось позже - уже в эпоху упадка, и шел этот процесс параллельно с размыванием боевых качеств корпуса и падением уровня его дисциплины. Однако тот принцип, на котором была основана система комплектования корпуса янычар, имел куда более широкое применение в империи, чем чисто военные рамки.
Мы не знаем достоверно, в какой момент султанам пришла в голову мысль взимать налог со своих подданных-христиан не только деньгами, но и кровью. Традиционная турецкая историография относит этот момент к самому началу османской экспансии, что довольно маловероятно. Сейчас большинство исследователей склоняется в этом смысле к эпохе Мурада I. В принципе, это не суть важно. Легенда, связывающая это начинание с деятельностью знаменитого дервиша Хаджи Бекташа, возможно, содержит определенное зерно истины - хотя сам Хаджи Бекташ, скорее всего, умер несколько раньше, основанный им орден дервишей-бекташи всегда поддерживал тесную связь с корпусом янычар, да и сама идея, лежавшая в основе его создания, всерьез отдает неортодоксальностью, столь свойственной влиятельным в Турции суфийским орденам, многие из которых с точки зрения традиционного ислама балансировали на грани ереси.
Институт, который - без преувеличения - играл роль станового хребта османской государственности, носил название «девширме». Смысл его заключался в следующем. Раз в несколько лет султан объявлял в своих балканских провинциях, населенных преимущественно христианами, набор мальчиков и юношей на государственную службу. Брали чаще всего детей в возрасте 6-7 лет, реже - но тоже довольно часто - подростков, иногда даже до двадцатилетнего возраста. Существовали специальные квоты для каждой общины - набор никогда не был поголовным. Единственных сыновей в семье никогда не брали. Специальные чиновники, путешествовавшие в сопровождении эскорта янычар во главе с офицером, отбирали здоровых и смышленых мальчиков, которые казались им наиболее перспективными. Янычары такому чиновнику были нужны скорее для наглядной агитации среди родителей, чем для принуждения - девширме в целом было весьма популярным институтом. Для бедных крестьян из глухих деревень оно было хорошим способом облегчить существование семьи и одновременно - дать своему ребенку шанс на лучшую жизнь. Брали детей только из христианских семей, что было поводом для страшной зависти со стороны их соседей-мусульман - известно много случаев, когда родители-мусульмане подкупали христианскую семью с тем, чтобы те выдали их сына за своего, и пропихнули его таким образом в девширме. Впоследствии, боснийские мусульмане после длительной борьбы и мытарств добились для себя права участвовать в девширме наравне с христианами.
Рекруты, набранные таким образом, никогда не возвращались домой. Их привозили в Стамбул, где первым делом обращали в ислам, а затем подвергали всестороннему тестированию, чтобы выявить способности. Наиболее одаренных отправляли в специальную закрытую школу при султанском дворце. Там им давали блестящее образование - турецкий, арабский и персидский языки, мусульманская теология и право, история, география, литература, основы математики и медицины, одновременно - обширный курс физического развития, верховая езда, владение всеми видами оружия. Те из них, кто проявлял себя лучше других в процессе обучения, становились в дальнейшем чиновниками и администраторами, доверенными слугами и советниками султана. Самые талантливые могли подняться до высшего пика карьеры на султанской службе - должности Великого Визиря. Неплохая перспектива для нищего мальчишки из Богом забытой деревушки. Другие по окончании обучения шли служить в элитные кавалерийские полки султанской гвардии - такие части, как «оруженосцы»-силахтары или «сипахи дворца». Наконец, те рекруты, которые с самого начала не попали в эту привилегированную категорию, отправлялись на несколько лет на сельскохозяйственные работы в окрестностях столицы, чтобы укрепить тело и помочь им как следует освоить турецкий язык, после чего проходили интенсивную военную подготовку и становились солдатами элитной пехоты - знаменитого янычарского корпуса (yeni çeri - «новое войско» по-турецки).
Все вместе они назывались Капыкулу (Kapikulu) - «рабы дворца». Юридически они действительно были рабами султана - однако этот их статус был поводом для гордости, а не унижения, как в Европе. Собственно, в исламском мире с самого начала - с эпохи великой мусульманской экспансии - существовала традиция комплектования гвардии или иных элитных военных частей из воинов-рабов, достаточно вспомнить тюркских гулямов при дворе Аббасидских халифов, или мамлюков в Египте. Звание «раба» (kul по-турецки) в этом контексте было весьма почетным - оно означало особую связь носителя лично с особой правителя, его подконтрольность только ему и ответственность лишь перед хозяином. Нередко такие «рабы» фактически правили государством и были истинной его аристократией. Многие правящие династии на средневековом Востоке были основаны именно ими. Турки сделали лишь следующий логический шаг в развитии этого института - распространили его действие не только на военную сферу, но и на сферу гражданского управления.
Рабы-кулы были не только у султана. Система воспроизводилась и на более низком уровне. Сановники, паши и наместники провинций обзаводились собственными кулами. Поскольку большинство из них и сами формально были по происхождению рабами султана, можно сказать, что Османская Турция была «рабским государством» - в самом прямом смысле этого слова. Собственно, рабы-кулы составляли второй компонент упомянутого нами сословия «аскери» - помимо сипахи-тимариотов. И именно кулы - это уникальное сообщество,представлявшее собой, если посмотреть на него с определенной точки зрения, идеальную меритократию - и были подлинной управляющей элитой империи.
«Идеальной меритократией» эта система была еще и потому, что - по крайней мере в период расцвета - статус и богатство, достигнутые в ее рамках, по наследству не передавались. Точнее, могли передаваться, а могли и нет, и на практике, как правило, не передавались - это опять-таки, было отнесено всецело на усмотрение султана. Султан мог спокойно забрать все имущество умершего визиря в казну, безо всякого предупреждения. Эти люди - рабы султана. Султан захотел - и вознес их на вершину. Завтра он так же легко может сбросить их в пропасть. В Турции эпохи Сулеймана Великолепного не было такого понятия как «знатный род» или «династия вельмож». Каждый из этих людей был сам себе и предком, и потомком. А смена ему уже росла в закрытой школе в стенах султанского дворца…
Именно система Капыкулу - гениальная в своей простоте - на все сто процентов объясняет эффективность османского государства в эпоху его расцвета. Это было своеобразное поточное производство, конвейер талантов, беспрерывно подпитывавший империю на протяжении двухсот лет. Именно отсюда та бешеная энергия, которой буквально дышало каждое новое поколение «властителей горизонтов». Это секрет успеха - и казалось бы, секрет беспроигрышный и идеальный, как вечный двигатель. Однако дальнейшая история Турции демонстрирует нам совсем не такую радужную картинку, которую можно было бы ожидать, исходя из столь блестящих начинаний. Что и где пошло не так?
Начиная с середины XVI века сочетание неблагоприятных экономических и политических факторов, наряду с конкретными дефектами и ошибками султанской политики, начало медленно, но верно подтачивать описанную нами систему управления - элемент за элементом.
Первые тревожные «звоночки» стали проявляться уже на самом пике расцвета. Началось все, как оно часто и бывает, с женщины. По-турецки ее звали Хуррем Султан - «Смеющаяся госпожа». Европейцы чаще всего называли ее Роксоланой. От рождения она носила имя Анастасия Лисовская. Дочь мелкого шляхтича из Речи Посполитой, угнанная в плен татарами, проданная в рабство, оказавшаяся в султанском гареме в Константинополе, она сумела настолько очаровать всемогущего падишаха и повелителя правоверных, султана Сулеймана, что железная логика османского raison d’êtat отступила перед ее влиянием. Именно она стала последней женщиной в истории Османской империи, на которой султан женился законным браком. Но Сулейман не только на ней женился - он переселил ее - естественно, вместе с ее немаленькой свитой - в дворец Топкапы, главную султанскую резиденцию. Так было положено начало слиянию двора и гарема - т.е. вопиющему нарушению одного из главных и элементарных принципов,на которых было основано османское государство. К концу правления Сулеймана в Топкапы фактически переехала большая часть гарема (в Старом дворце - Эскисерайи - где гарем находился ранее, теперь жили только вдовы умерших султанов). Этот процесс был необратим. Спустя сто лет после смерти Сулеймана, султаны превратились в изнеженных затворников, а управление империей на 80% находилось в руках женщин и евнухов - с понятными последствиями.
В правление все того же Сулеймана стал всерьез проявляться другой беспокоящий фактор. Империя, все устройство которой было оптимизировано для целей внешней экспансии, достигла естественного географического предела роста. Турецкие границы продвинулись на предельное расстояние от столицы, которое допускала пропускная способность существовавших сухопутных коммуникаций. Осуществлять сколько-нибудь масштабные операции за пределами этих границ турецкая армия просто не могла физически - кампании по своей продолжительности не укладывались в сезон, пригодный для ведения боевых действий. Свою австрийскую кампанию Сулейман начал в июне, но до Вены добрался лишь глубокой осенью. Осада продолжалась 20 дней. Естественно, взять за это время хорошо укрепленный город турки не смогли - глупо было бы на это и рассчитывать, это дело нескольких месяцев. А через двадцать дней повалил снег - и турецкая армия, преимущественно кавалерийская, а значит - всецело зависящая от доступности фуража - вынуждена была снять осаду и вернуться домой, не солоно хлебавши. И подобное повторялось впоследствии неоднократно, и не только в Европе, но и, к примеру, в Месопотамии - где, конечно, не было снега, зато были пустыни. Сухопутная экспансия османов захлебнулась. Морская еще могла бы иметь перспективы - но растянутые сухопутные границы теперь надо было оборонять от опомнившихся от первого шока соседей, готовившихся уже к переходу в контрнаступление, и эта оборона отныне поглощала львиную долю всех ресурсов империи, и чем дальше - тем больше, попросту высасывая из нее все соки.
Ситуация усугублялась экономическим кризисом.Основой экономики Турции было взимание податей с огромного подвластного населения и контроль над традиционными торговыми путями из Индии в Европу - через Персидский залив и Красное море. Проникновение португальцев в Индийский океан само по себе не смогло пошатнуть турецких позиций в данной области (как часто думают), но вот «революция цен» - попросту говоря, резкий всплеск инфляции в Европе, вызванный массовым наплывом драгоценных металлов из Нового Света - ударил по турецкой экономике очень больно. К началу XVII века турецкая денежная единица - акче - обесценилась в шесть раз в сравнении с временами Мехмеда Завоевателя, и в дальнейшем тенденция продолжалась по нарастающей. Это вызвало падение доходов населения и разложение системы тимаров - теперь тимариотам значительно труднее стало прокормить себя, да еще и нести при этом военную службу. В результате тимары вначале стали поголовно превращаться в наследуемые имения - чтобы из них можно было выжать хоть что-то - а затем тимариоты стали стремительно терять свои военные функции, превращаясь просто в сельских помещиков. Но и это их не спасло - в XVIII веке началось тотальное разорение тимариотов, влекшее утрату ими своих участков и укрупнение землевладения в провинциях. Таким образом, возникла мощная и независимая от государства провинциальная аристократия - что великим султанам прошлого не могло бы привидеться и в кошмарном сне.
Кризис же повлек за собой и усиление активности различных неортодоксальных религиозных сект антиправительственной направленности. Результат был закономерен - консервативная исламская реакция со стороны государства, приведшая в итоге к интеллектуальному закостенению всей системы. Ранняя Османская Турция была весьма либеральной страной в интеллектуальном плане - там развивались точные науки и прикладные дисциплины (такие, как математика, картография), архитекторы экспериментировали с новыми идеями и формами, а при дворе султанов процветала живопись, в том числе портретная, испытывавшая серьезное влияние итальянского Ренессанса. Теперь этому пришел конец. Идеализированная старина была объявлена единственным образцом для подражания. К XVIII веку турецкие ремесленники, по сути дела, лишь воспроизводили творения своих предшественников. Воспроизводили мастерски, но лишь воспроизводили. Зашоренное собственной ретроградско-охранительной доктриной правительство неспособно было понять новых меркантилистских принципов, на которых строилась экономика его европейских соседей, и пыталось покрыть свои текущие потребности за счет импорта, не будучи при этом способным наладить адекватный товарообмен и нормальный баланс торговли. Импорт европейских промышленных товаров задушил на корню все потенциальные зачатки собственной турецкой промышленности. Теперь Турция могла экспортировать только сырье, чем она усиленно и занялась. В империи стала стремительно складываться экономика полуколониального типа…
В довершение всех бед, процесс сращивания двора и правительства с гаремом привел к развалу системы престолонаследия. Конечно, мы можем сколько угодно осуждать «принцип братоубийства» как варварский и антигуманный, но он работал, и именно на нем было основано функционирование аппарата государственной власти. В начале XVII века он был отменен. Теперь «лишних» принцев не убивали, а держали взаперти - под своеобразным «домашним арестом». Где держали? В гареме, естественно. Думаю, нет нужды объяснять, к чему это привело. Лучшего стимула к разжиганию дворцовых интриг трудно было придумать. Такое «решение» проблемы снизило стабильность режима на порядок.
Наконец, как последний аккорд, рухнула система девширме - становой хребет государства. Кризис и переход империи к стратегической обороне, разложение системы тимаров, а также появление провинциального сепаратизма как весомой силы, повлекли за собой необходимость увеличения численности войск, на которые султан мог бы положиться. Т.е., по определению - войск Капыкулу. К середине XVII века численность янычар выросла с 12 тыс. до 40 тыс., и продолжала расти. Но государство при этом отнюдь не богатело, и не имело возможности содержать их на том же уровне, что и раньше. Поэтому янычарам разрешили заниматься ремеслом и торговлей, надеясь сделать их в какой-то степени самодостаточными. Это подорвало всякую дисциплину в корпусе. Вдобавок, янычары (изначально вообще не имевшие права жениться, на что никто уже давно не обращал внимания) добились позволения своим детям вступать в корпус в обход системы девширме. От этого уже был один шаг до позволения вступать в корпус всем желающим, и этот шаг был в итоге сделан.
Так великая империя убивала сама себя, шаг за шагом последовательно разрушая все основы, на которых зиждилась - экономические, социальные, политические, идеологические, военные. Конечно, фундаментально здоровый, крепкий и жизнерадостный дух турецкого народа не дал в итоге стране погибнуть окончательно. Но это уже совсем другая страна, с другим характером и другим лицом. И лишь памятники великого и кровавого прошлого тонкими пальцами минаретов молча указуют в небо над Босфором.