Воспоминания
Пытался найти что-нибудь по предыдущему посту и натолкнулся на интереснейшие воспоминания:
"Переехали мы в Москву на Чистые пруды. Тогда мне пришлось опять сменить школу. Сначала я пошел в 29-ю, которая находилась в здании Исторической библиотеки в Старосадском переулке - это было совсем недалеко от места, где мы тогда жили, а затем, на второе полугодие 1938 г. поступил в только что открывшуюся 617-ю, в Спасо-Глинищевском переулке (неподалеку от синагоги). В 1941 г. ее закрыли под госпиталь. Директором в ней был замечательный человек - Афанасий Трофимович мостовой. Это была школа-новостройка, поэтому ученики в нее собрались самые отпетые. Помню, бывало, сидим мы на уроках, вдруг за дверью раздается щелчок каблука и слышно, как Афанасий Трофимович кого-то распекает. Но мы все равно его любили.
Помню, как я в первый раз получил тройку по истории. Мне тогда казалось, что жизнь кончилась и дальше уже ничего не будет. Были у меня, конечно, нелюбимые предметы, но история и литература всегда меня интересовали. И вдруг - тройка. А потом всякое бывало. Получал и двойки, - и ничего, - привык. Наш учитель истории, Вячеслав Михайлович Шарманкевич, был человек старой закалки, учился еще в дореволюционных университетах. Он очень тонко чувствовал и, ведя урок, сам увлекался рассказом до самозабвения. Рассказывает, бывало, сядет на парту, обопрется на указку. А потом - «Так что же сделал Иван IV, ответьте вы, прелестная Смолькова,» - обращается он к девчонке на последней парте. А та только невнятно мычит в ответ, ничего толком сказать не может. Он машет рукой и говорит с нескрываемой досадой: «Эх, пропал заряд даром!» Потом он умер и его хоронили. От учащихся речь поручили говорить, кажется, той же Смольковой. Она затараторила: «Умер Вячеслав Михайлович Мо… Шарманкевич…» Имя Молотова у всех было на слуху.
Напротив нашей школы находилась синагога. Как-то из любопытства мы решили зайти в нее. При входе я, как православный мальчик, снял шапку: все-таки храм, - и меня не пустили. А приятели мои таких тонкостей не знали - и прошли.
<...>
Помню Хитров рынок у Яузских ворот. На него можно было попасть, если идти вниз по Старосадскому и Спасоглинищевскому переулкам. В мое время это было, конечно, уже не горьковское «дно», и название было уже не Хитров, а «Колхозный», но понятие «Хитровка» оставалось. Торговали там морковкой, зеленью и прочими подобными вещами.
Были на моей памяти и очень хорошие дисциплинарные традиции. В 11 часов вечера, как правило, выходил к воротам дворник - в белом фартуке, с бляхой. Мы жили в шестиэтажном доме, построенном перед первой мировой войной. Под лестницей была отдельная комнатка, где жила дворницкая семья. Семьи эти менялись, но обычно они были из татар, большие, многодетные. В доме все жили душа в душу, друг другу помогали. Дворников мальчонка, Степка, выбегал рано утром и оглашал двор - глубокий колодец - своей песней. Раз Степка проснулся - ему можно дать записочку, он пойдет и принесет старушке, которой трудно спуститься вниз, булку, масла или что-нибудь еще.
До сих пор у меня стоит в ушах: между четырьмя и пятью утра зимой слышится скребок - это дворник вышел и скребет тротуар. Тротуары были чистые, хотя машинами снег не убирали - я еще помню ломовых извозчиков с большими мохнатыми лошадьми и полкú на мягкой резине. Снег свозили на ручных саночках во двор, а там стояли снеготаялки в виде металлического домика. Были такие «жалюзи», туда бросали дрова, а сверху в ящик - снег. Снег таял и стекал в канализационный люк.
Дворник был представитель семейного, домашнего коллектива, но - облеченный властью. Были еще квартальные уполномоченные - на эту должность жители определенного квартала, блока, выбирали уважаемого человека.
Холодильников в квартирах не было и под Новый год за каждой форточкой висела авоська с разными вкусностями. Рассказывали даже такой анекдот: два приятеля решили снять с чужого окна авоську со снедью. Подходит к ним милиционер и спрашивает, что они делают. «А мы хотим приятелю на Новый год подарок сделать, вот только не знаем, вешать ли, боимся, что снимут» «Конечно, снимут!» - сказал милиционер и воры благополучно удалились.
<...>
Маросейка, ее окрестные переулки - Златоустьинский, Петроверигский, Старосадский и другие - это целая история. Храм святителя Николая в Кленниках, где служил великий старец, праведный Алексий Мечев... В Старосадском переулке - церковь святого Владимира в Старых Садех, напротив - Иоанновский монастырь. В годы моего детства в нем была школа НКВД - что-то наподобие современного спецназа. Весной открывали огромные сырые подвалы монастырских зданий - для просушки, и мы ребятишками по этим подвалам лазили, - у кого докуда смелости хватит. Очевидно, подвалы с внутренней территорией не сообщались, потому их и открывали, но самые отважные забирались по ним очень глубоко...
Таким я запомнил предвоенное время. Тогда в наших коммунальных квартирах, в условиях чрезвычайно трудных социальных, политических перемен, ломок, оставались непререкаемыми основные ценности: достоинство личности, которая в скудности созидает свой духовный мир, и законы общежития, которые позволяли людям с разными характерами, разными способностями, но одухотворенным одной идеей совместного родового, племенного, семейного, просто человеческого со-выживания,и в погромном тринадцатом веке веке, и в Смутное время, и в переломный, страшный век двадцатый"...
Читать ПОЛНОСТЬЮ
"Переехали мы в Москву на Чистые пруды. Тогда мне пришлось опять сменить школу. Сначала я пошел в 29-ю, которая находилась в здании Исторической библиотеки в Старосадском переулке - это было совсем недалеко от места, где мы тогда жили, а затем, на второе полугодие 1938 г. поступил в только что открывшуюся 617-ю, в Спасо-Глинищевском переулке (неподалеку от синагоги). В 1941 г. ее закрыли под госпиталь. Директором в ней был замечательный человек - Афанасий Трофимович мостовой. Это была школа-новостройка, поэтому ученики в нее собрались самые отпетые. Помню, бывало, сидим мы на уроках, вдруг за дверью раздается щелчок каблука и слышно, как Афанасий Трофимович кого-то распекает. Но мы все равно его любили.
Помню, как я в первый раз получил тройку по истории. Мне тогда казалось, что жизнь кончилась и дальше уже ничего не будет. Были у меня, конечно, нелюбимые предметы, но история и литература всегда меня интересовали. И вдруг - тройка. А потом всякое бывало. Получал и двойки, - и ничего, - привык. Наш учитель истории, Вячеслав Михайлович Шарманкевич, был человек старой закалки, учился еще в дореволюционных университетах. Он очень тонко чувствовал и, ведя урок, сам увлекался рассказом до самозабвения. Рассказывает, бывало, сядет на парту, обопрется на указку. А потом - «Так что же сделал Иван IV, ответьте вы, прелестная Смолькова,» - обращается он к девчонке на последней парте. А та только невнятно мычит в ответ, ничего толком сказать не может. Он машет рукой и говорит с нескрываемой досадой: «Эх, пропал заряд даром!» Потом он умер и его хоронили. От учащихся речь поручили говорить, кажется, той же Смольковой. Она затараторила: «Умер Вячеслав Михайлович Мо… Шарманкевич…» Имя Молотова у всех было на слуху.
Напротив нашей школы находилась синагога. Как-то из любопытства мы решили зайти в нее. При входе я, как православный мальчик, снял шапку: все-таки храм, - и меня не пустили. А приятели мои таких тонкостей не знали - и прошли.
<...>
Помню Хитров рынок у Яузских ворот. На него можно было попасть, если идти вниз по Старосадскому и Спасоглинищевскому переулкам. В мое время это было, конечно, уже не горьковское «дно», и название было уже не Хитров, а «Колхозный», но понятие «Хитровка» оставалось. Торговали там морковкой, зеленью и прочими подобными вещами.
Были на моей памяти и очень хорошие дисциплинарные традиции. В 11 часов вечера, как правило, выходил к воротам дворник - в белом фартуке, с бляхой. Мы жили в шестиэтажном доме, построенном перед первой мировой войной. Под лестницей была отдельная комнатка, где жила дворницкая семья. Семьи эти менялись, но обычно они были из татар, большие, многодетные. В доме все жили душа в душу, друг другу помогали. Дворников мальчонка, Степка, выбегал рано утром и оглашал двор - глубокий колодец - своей песней. Раз Степка проснулся - ему можно дать записочку, он пойдет и принесет старушке, которой трудно спуститься вниз, булку, масла или что-нибудь еще.
До сих пор у меня стоит в ушах: между четырьмя и пятью утра зимой слышится скребок - это дворник вышел и скребет тротуар. Тротуары были чистые, хотя машинами снег не убирали - я еще помню ломовых извозчиков с большими мохнатыми лошадьми и полкú на мягкой резине. Снег свозили на ручных саночках во двор, а там стояли снеготаялки в виде металлического домика. Были такие «жалюзи», туда бросали дрова, а сверху в ящик - снег. Снег таял и стекал в канализационный люк.
Дворник был представитель семейного, домашнего коллектива, но - облеченный властью. Были еще квартальные уполномоченные - на эту должность жители определенного квартала, блока, выбирали уважаемого человека.
Холодильников в квартирах не было и под Новый год за каждой форточкой висела авоська с разными вкусностями. Рассказывали даже такой анекдот: два приятеля решили снять с чужого окна авоську со снедью. Подходит к ним милиционер и спрашивает, что они делают. «А мы хотим приятелю на Новый год подарок сделать, вот только не знаем, вешать ли, боимся, что снимут» «Конечно, снимут!» - сказал милиционер и воры благополучно удалились.
<...>
Маросейка, ее окрестные переулки - Златоустьинский, Петроверигский, Старосадский и другие - это целая история. Храм святителя Николая в Кленниках, где служил великий старец, праведный Алексий Мечев... В Старосадском переулке - церковь святого Владимира в Старых Садех, напротив - Иоанновский монастырь. В годы моего детства в нем была школа НКВД - что-то наподобие современного спецназа. Весной открывали огромные сырые подвалы монастырских зданий - для просушки, и мы ребятишками по этим подвалам лазили, - у кого докуда смелости хватит. Очевидно, подвалы с внутренней территорией не сообщались, потому их и открывали, но самые отважные забирались по ним очень глубоко...
Таким я запомнил предвоенное время. Тогда в наших коммунальных квартирах, в условиях чрезвычайно трудных социальных, политических перемен, ломок, оставались непререкаемыми основные ценности: достоинство личности, которая в скудности созидает свой духовный мир, и законы общежития, которые позволяли людям с разными характерами, разными способностями, но одухотворенным одной идеей совместного родового, племенного, семейного, просто человеческого со-выживания,и в погромном тринадцатом веке веке, и в Смутное время, и в переломный, страшный век двадцатый"...
Читать ПОЛНОСТЬЮ