О самом известном в мире филологе
Шиппи. Дорога в Средьземелье. 2003
Книга филолога о самом известном филологе - Толкине. Не то чтобы я был фанатом и толкинутым - нет, и это для меня не первая книга о Профессоре, я уже кое-что из околотолкиновой литературы читал. Сборники какие-то статей. Про эльфийские языки и еще что-то там. Но эта книга Шиппи - классика, один из самых известных и фундаментальных трудов о работе Профессора. Написана в 1982.
Это не биография. Это не изложение сюжетов. Это вообще - изложение соображений, приходящих автору в голову и кажущихся ему небезинтересными. Скромная эта характеристика честно сообщает о содержании книги. Так-то мне не важно, какие стихи сочинял Толкин в юности, и я настолько не филолог, что не способен уследить за фрагментами истории слов в древнеанглийском. Но читал не отрываясь - именно потому, что автор - хороший филолог. Он ненавязчиво рассказывает массу интересных вещей - интересных в самом разном отношении. Я не уверен, что вам будет интересно то, что интересно мне - но я почти уверен, что каждый читатель отыщет что-то для него занимательное. Трудно угадать, в каком отношении. Тут в самом деле приятные кусочки филологии. Тут занятно о рождении произведения - как вообще возникают гениальные книги. И еще, еще...
Ну вот, например. Мне кажется, что Толкин был одним из немногих авторов современной литературы, кто обладал постепенно исчезающей у людей способностью: воображением. Долго и трудно объяснять - как же так. Для примера несколько совсем разных имен - ну, пусть вот... Берроуз. Говард. Азимов. Можно назвать совершенно иные имена, эти - известны, все - знамениты, и они совершенно разные. Думаю, мало можно придумать списков, куда все войдут на равном основании. Это основание - у них нет воображения. Все трое - выдумщики, фантасты, можно страницами перечислять прорву всего, придуманного Азимовым... Но я хотел бы указать: у него не было воображения. А у кого было? Вот, Толкин. Еще? Симмонс.
Воображение - это создание необходимого образа из недостаточных данных. Когда дано - всего ничего, а на выходе - полная, красочная, необходимая картина. Из одной фразы, случайно написанной на полях студенческой работы, вырос Хоббит, из одного личного житейского впечатления - Сильмариллион, Песнь о Берене и Лучиэнь (Толкин говорил, что эта песнь - ядро его мифологии, основа всего созданного им мира), а затем - всё Кольцо. Симмонс и Толкин крайне различны, их и соединить-то трудно. Один из пра-германских имен создавал фантазию о прошлом, которого не было, а когда создал - оно появилось, а другой - рассказывал истории о далеком космическом будущем. Они разные, но у обоих есть эта исчезающая способность... Еще в XIX веке она встречалась чаще. У Гёте была, у Шиллера... Сейчас косые сотни тысяч авторов - хоть фантастов, хоть прозайков - ее лишены. Начисто. Вместо воображения используются иные душевные способности, и "мир" не замечает ухода одной из обычных душевных способностей. Она заменяется, как многое у нас заменяется, сохраняя прежнее название - которое уже ничему не соответствует. Комбинаторика, фильтрация, работа с большими данными, корреляции, экстраполяции... Но зачем портить старое верное слово всем этим? Оно ведь совсем о другом. Оно о том, как из одной фразы создается, скажем, Гамлет.
То, что сейчас называется "воображением", есть "удаление лишнего": на входе дан мир, автор его фильтрует, отсекает, убирает, выбрасывает - и получает нечто, что выглядит как "новое", по сути это новая комбинация уже привычных элементов. А воображение - это создание "из ничего" целого образа, создание никогда-не-бывшего.
Это - мой отклик и интерес всего к одному фрагменту книги о Толкине, там у Шипли менее страницы. А у него есть и другие кусочки. Например разбор того, что же такое филология. Ответа там нет, но к концу этого разговора это как-то внутренне становится понятнее. Толкин, как многие филологи, был странным. Не любил и не читал новую литературу... вообще не любил литературу. Шекспира не любил, хотя всё же кое-что читал. За что не любил? Видимо, об этом можно написать книгу. Как я понял из заметок Шиппи - за сентиментальность, театральность и беспочвенные фантазии. В общем, за то, что Шекспир на самом деле не верил в мифы. Если предсказано, что пойдет Бирнамский лес - значит, лес должен идти. А иначе чем мы тут занимаемся?
Или другой кусок, тоже крайне актуальный. Толкину надо было излагать содержание его мифа (он ведь создал собственный миф...) особой речью - непривычной обычным людям. Можно сказать: он должен был говорить высоким стилем. Но читатели воспринимали такую речь с сарказмом - это же ужасный Пафос, это же тоскливо, это же невозможно читать. И вот перед автором - задача: не только его герои должны говорить высокой речью, но и сам он в книге во многих местах должен говорить так, что современным его читателям это кажется ходульным, унылым и неискренним. Потому что на деле это именно искреннее и честное выражение мыслей автора так, как они должны быть выражены - но культура опустилась так низко, что больше не способна воспринимать такую речь в качестве нейтральной, адекватно изъясняющей происходящее. И что делать? Шиппи рассказывает, как Профессор решал проблему. Я привык думать, что хоббиты - это гвоздь эпопеи Толкина, без них это было бы набором филологических заумностей, а "простые парни" хоббиты сделали историю жизненной. Шиппи дает совсем другой взгляд: хоббиты были мостом-переводчиком, с их помощью истинное содержание мифа можно было адаптировать для потерявших умение читать современников. Простонародная речь хоббитов, совпадающая с разговорной английской речью - это тот мат, который делает наличному читателю внятным высокое содержание. Опять же, боязнь пафоса, непонимание "высокой речи", потеря умения читать сложное и длинное - более чем знакомые симптомы. Но по-прежнему надо излагать для опустившихся современников содержание, которое не может быть изложено "коротко, просто и по-французски". И каждый чего-то стоящий современный автор самостоятельно решает эту задачу.
Там по ходу дела можно увидеть - не ответы, пожалуй, но отличный повод подумать о том, что всё время высыпается в комментах ЖЖ и относительно чего люди имеют очень твердые (и очень дикие) мнения. Например, имеет ли смысл писать для самого себя и только, не для читателей. Или - можно ли ни для чего сочинять языки, выдумывать их, и потом писать на них стихи и истории, придумывать поговорки - причем в эту игру начинают играть многие. Или - там внутри этого тома обсуждение проблемы зла. Видите ли, Толкин не решил эту проблему (это к счастью - кто решил, тот более неправ), но очень существенно подумал по этому поводу - так что его комментатор, Шиппи, излагает - и про Августина, и про свободу воли, и про тень, и про судьбу и рок. Как тень излучается в мир из средоточия тьмы - и противостоит свету, как это сплетается с двумя сторонами мира: одно крыло расправлено внутри нас, и когда оно сложено или оборвано, это называется унынием и отчаянием. Другое крыло распахнуто снаружи нас, и называется случаем, вариантом, шансом, роком и судьбой - как только не называется. Намерение и воля составляют то тело, к которому крепятся эти крылья и движут человека по жизни.
И так - всё время, всё новые кусочки. Вот эксперимент в филологии. Вот указание, что как сейчас режущим краем естественных наук является математика, так было время, когда режущим краем наук гуманитарных была филология. Вот указание, имеющее отношение к тому, чем отличается работа воображения от работы комбинаторики. Можно отыскать массу свидетельств, как сейчас обычно замышляются романы - с сюжета, с определенного сюжетного поворота, сюжетного хода, можно видеть задания на написания фанфиков - это обычно скелет сюжета с парой заметок о персонажах; у Толкина книга начиналась с имен, карт и языков. Там, где-то в середине книги Шиппи, есть кусок о работе Тени, о том, как люди выбирают ничто - это довольно часто случается в истории, когда правители и целые народы выбирают ничто. Мол, если не так, как мы решили, так пусть всё и сгорит. Образ Денетора - и далее, далее. А вот образ народа эльфов, наказанных не смертностью, а желанием творить, и привязанностью к результатам собственного творчества. Кто скажет - благословение, а вот же - проклятие. Или - разбор понятия "Великий Замысел", авторский замысел. Казалось бы, он легко прочитывается понимающим читателем, из текста ясно, в чем он состоит. Но стоит проследить историю черновиков - нет, то, что кажется читателю замыслом, возникло под конец и почти случайно. Замысел не в этом, тот образ, та идея, что ведет автора, совсем иной природы, не сюжетный ход, не философская мысль, и даже изложить природу того, что же именно ведет - очень трудно, разве что показать - смотри туда. Сам Толкин, может быть, использовал бы слово "глубина" - которое у него тоже внятного определения не получает. Это скорее набор душевных движений - делай вот так, смотри вот туда, в самую середину сложности, ошибайся и в ошибках ищи указания, в середине заблуждения отыщется дорога - иди и смотри.
А вообще я не знал, что Профессор в самом деле видел танец Лучиэнь. Наверное, все знали... Он еще в молодости... В лесу, на поляне в Йоркшире, заросшей цветущим болиголовом, перед ним танцевала его жена. Та самая, с которой он лежит рядом, и на камне написано "Лучиэнь ...Берен". Чертовы филологи, никогда не знаешь, чего от них ожидать.
"Не было в этой земле, населенной призраками, пропитания ни для людей, ни для эльфов, а была лишь смерть. Пройдя по этому пути, Берен совершил один из величайших своих подвигов, но он никому не рассказывал о тех днях, чтобы испытанный ужас вновь не затемнил ему сердце; и никто не знает, как отыскал он дорогу и прошел по тропам, на которые не осмеливался ступить ни эльф, ни человек, до самых рубежей Дориата. Как и предсказывала Мелиан, он преодолел лабиринты судьбы, сплетенной ее волшебством, ибо велика была его судьба.
Говорится в Лейтиан, что Берен пришел в Дориат нетвердым шагом, поседевший и сгорбленный, словно бы под тяжестью долгих мучительных лет, - так тяжел был его путь. Но, бродя в разгаре лета по лесам Нелдорета, он повстречал Лютиэн, дочь Тингола и Мелиан, когда в вечерний час, при восходе луны, танцевала она на неувядающих травах прибрежных полян Эсгалдуина. Тогда память о перенесенных муках покинула его, и был он очарован, ибо Лютиэн была прекраснейшей среди Детей Илуватара. Ее одеяние было голубым, как ясное небо, а глаза темны, как звездная ночь, плащ усеян золотыми цветами, волосы же черны, как ночные тени. Свету, играющему на листьях дерев, пению чистых вод, звездам, встающим над туманной землей, подобна была ее красота, а в лице ее был сияющий свет.
...И в мысленных своих скитаниях он бродил на ощупь, подобно внезапно ослепшему, что протягивает руки, пытаясь обрести потерянный свет. Так он начал платить болью за дарованную ему судьбу. Суждено ему было обрести свет - Лютиэн; будучи бессмертной, она разделила с ним смерть, будучи свободной, приняла его оковы."
Над росной свежестью полей.
В прохладе вешней луговой,
Болиголов, высок и прян.
Цветением хмельным струится,
А Лучиэнь в тиши ночной,
Светла, как утренний туман,
Под звуки лютни золотой
В чудесном танце серебрится.
И вот однажды с Мглистых гор
В белесых шапках ледников
Усталый путник бросил взор
На лес, светившийся искристо
Под сонной сенью облаков,
И сквозь прозрачный их узор
Над пенным кружевом ручьев
Ему привиделась зарница
В волшебном облике земном.
Тот путник Берен был; ему
Почудилось, что в золотом
Лесу ночном должна открыться
Тропинка к счастью; в полутьму.
За чуть мерцающим лучом,
Светло пронзавшим кутерьму
Теней, где явь и сон дробится,
Он устремился, будто вдруг
Забыв о грузе тяжких лиг
Далекого пути на юг.
Но Лучиэнь легко, как птица,
Как луч, исчезла в тот же миг,
А перед ним - лишь темный луг,
Болиголов, да лунный лик,
Да леса зыбкая граница…
Книга филолога о самом известном филологе - Толкине. Не то чтобы я был фанатом и толкинутым - нет, и это для меня не первая книга о Профессоре, я уже кое-что из околотолкиновой литературы читал. Сборники какие-то статей. Про эльфийские языки и еще что-то там. Но эта книга Шиппи - классика, один из самых известных и фундаментальных трудов о работе Профессора. Написана в 1982.
Это не биография. Это не изложение сюжетов. Это вообще - изложение соображений, приходящих автору в голову и кажущихся ему небезинтересными. Скромная эта характеристика честно сообщает о содержании книги. Так-то мне не важно, какие стихи сочинял Толкин в юности, и я настолько не филолог, что не способен уследить за фрагментами истории слов в древнеанглийском. Но читал не отрываясь - именно потому, что автор - хороший филолог. Он ненавязчиво рассказывает массу интересных вещей - интересных в самом разном отношении. Я не уверен, что вам будет интересно то, что интересно мне - но я почти уверен, что каждый читатель отыщет что-то для него занимательное. Трудно угадать, в каком отношении. Тут в самом деле приятные кусочки филологии. Тут занятно о рождении произведения - как вообще возникают гениальные книги. И еще, еще...
Ну вот, например. Мне кажется, что Толкин был одним из немногих авторов современной литературы, кто обладал постепенно исчезающей у людей способностью: воображением. Долго и трудно объяснять - как же так. Для примера несколько совсем разных имен - ну, пусть вот... Берроуз. Говард. Азимов. Можно назвать совершенно иные имена, эти - известны, все - знамениты, и они совершенно разные. Думаю, мало можно придумать списков, куда все войдут на равном основании. Это основание - у них нет воображения. Все трое - выдумщики, фантасты, можно страницами перечислять прорву всего, придуманного Азимовым... Но я хотел бы указать: у него не было воображения. А у кого было? Вот, Толкин. Еще? Симмонс.
Воображение - это создание необходимого образа из недостаточных данных. Когда дано - всего ничего, а на выходе - полная, красочная, необходимая картина. Из одной фразы, случайно написанной на полях студенческой работы, вырос Хоббит, из одного личного житейского впечатления - Сильмариллион, Песнь о Берене и Лучиэнь (Толкин говорил, что эта песнь - ядро его мифологии, основа всего созданного им мира), а затем - всё Кольцо. Симмонс и Толкин крайне различны, их и соединить-то трудно. Один из пра-германских имен создавал фантазию о прошлом, которого не было, а когда создал - оно появилось, а другой - рассказывал истории о далеком космическом будущем. Они разные, но у обоих есть эта исчезающая способность... Еще в XIX веке она встречалась чаще. У Гёте была, у Шиллера... Сейчас косые сотни тысяч авторов - хоть фантастов, хоть прозайков - ее лишены. Начисто. Вместо воображения используются иные душевные способности, и "мир" не замечает ухода одной из обычных душевных способностей. Она заменяется, как многое у нас заменяется, сохраняя прежнее название - которое уже ничему не соответствует. Комбинаторика, фильтрация, работа с большими данными, корреляции, экстраполяции... Но зачем портить старое верное слово всем этим? Оно ведь совсем о другом. Оно о том, как из одной фразы создается, скажем, Гамлет.
То, что сейчас называется "воображением", есть "удаление лишнего": на входе дан мир, автор его фильтрует, отсекает, убирает, выбрасывает - и получает нечто, что выглядит как "новое", по сути это новая комбинация уже привычных элементов. А воображение - это создание "из ничего" целого образа, создание никогда-не-бывшего.
Это - мой отклик и интерес всего к одному фрагменту книги о Толкине, там у Шипли менее страницы. А у него есть и другие кусочки. Например разбор того, что же такое филология. Ответа там нет, но к концу этого разговора это как-то внутренне становится понятнее. Толкин, как многие филологи, был странным. Не любил и не читал новую литературу... вообще не любил литературу. Шекспира не любил, хотя всё же кое-что читал. За что не любил? Видимо, об этом можно написать книгу. Как я понял из заметок Шиппи - за сентиментальность, театральность и беспочвенные фантазии. В общем, за то, что Шекспир на самом деле не верил в мифы. Если предсказано, что пойдет Бирнамский лес - значит, лес должен идти. А иначе чем мы тут занимаемся?
Или другой кусок, тоже крайне актуальный. Толкину надо было излагать содержание его мифа (он ведь создал собственный миф...) особой речью - непривычной обычным людям. Можно сказать: он должен был говорить высоким стилем. Но читатели воспринимали такую речь с сарказмом - это же ужасный Пафос, это же тоскливо, это же невозможно читать. И вот перед автором - задача: не только его герои должны говорить высокой речью, но и сам он в книге во многих местах должен говорить так, что современным его читателям это кажется ходульным, унылым и неискренним. Потому что на деле это именно искреннее и честное выражение мыслей автора так, как они должны быть выражены - но культура опустилась так низко, что больше не способна воспринимать такую речь в качестве нейтральной, адекватно изъясняющей происходящее. И что делать? Шиппи рассказывает, как Профессор решал проблему. Я привык думать, что хоббиты - это гвоздь эпопеи Толкина, без них это было бы набором филологических заумностей, а "простые парни" хоббиты сделали историю жизненной. Шиппи дает совсем другой взгляд: хоббиты были мостом-переводчиком, с их помощью истинное содержание мифа можно было адаптировать для потерявших умение читать современников. Простонародная речь хоббитов, совпадающая с разговорной английской речью - это тот мат, который делает наличному читателю внятным высокое содержание. Опять же, боязнь пафоса, непонимание "высокой речи", потеря умения читать сложное и длинное - более чем знакомые симптомы. Но по-прежнему надо излагать для опустившихся современников содержание, которое не может быть изложено "коротко, просто и по-французски". И каждый чего-то стоящий современный автор самостоятельно решает эту задачу.
Там по ходу дела можно увидеть - не ответы, пожалуй, но отличный повод подумать о том, что всё время высыпается в комментах ЖЖ и относительно чего люди имеют очень твердые (и очень дикие) мнения. Например, имеет ли смысл писать для самого себя и только, не для читателей. Или - можно ли ни для чего сочинять языки, выдумывать их, и потом писать на них стихи и истории, придумывать поговорки - причем в эту игру начинают играть многие. Или - там внутри этого тома обсуждение проблемы зла. Видите ли, Толкин не решил эту проблему (это к счастью - кто решил, тот более неправ), но очень существенно подумал по этому поводу - так что его комментатор, Шиппи, излагает - и про Августина, и про свободу воли, и про тень, и про судьбу и рок. Как тень излучается в мир из средоточия тьмы - и противостоит свету, как это сплетается с двумя сторонами мира: одно крыло расправлено внутри нас, и когда оно сложено или оборвано, это называется унынием и отчаянием. Другое крыло распахнуто снаружи нас, и называется случаем, вариантом, шансом, роком и судьбой - как только не называется. Намерение и воля составляют то тело, к которому крепятся эти крылья и движут человека по жизни.
И так - всё время, всё новые кусочки. Вот эксперимент в филологии. Вот указание, что как сейчас режущим краем естественных наук является математика, так было время, когда режущим краем наук гуманитарных была филология. Вот указание, имеющее отношение к тому, чем отличается работа воображения от работы комбинаторики. Можно отыскать массу свидетельств, как сейчас обычно замышляются романы - с сюжета, с определенного сюжетного поворота, сюжетного хода, можно видеть задания на написания фанфиков - это обычно скелет сюжета с парой заметок о персонажах; у Толкина книга начиналась с имен, карт и языков. Там, где-то в середине книги Шиппи, есть кусок о работе Тени, о том, как люди выбирают ничто - это довольно часто случается в истории, когда правители и целые народы выбирают ничто. Мол, если не так, как мы решили, так пусть всё и сгорит. Образ Денетора - и далее, далее. А вот образ народа эльфов, наказанных не смертностью, а желанием творить, и привязанностью к результатам собственного творчества. Кто скажет - благословение, а вот же - проклятие. Или - разбор понятия "Великий Замысел", авторский замысел. Казалось бы, он легко прочитывается понимающим читателем, из текста ясно, в чем он состоит. Но стоит проследить историю черновиков - нет, то, что кажется читателю замыслом, возникло под конец и почти случайно. Замысел не в этом, тот образ, та идея, что ведет автора, совсем иной природы, не сюжетный ход, не философская мысль, и даже изложить природу того, что же именно ведет - очень трудно, разве что показать - смотри туда. Сам Толкин, может быть, использовал бы слово "глубина" - которое у него тоже внятного определения не получает. Это скорее набор душевных движений - делай вот так, смотри вот туда, в самую середину сложности, ошибайся и в ошибках ищи указания, в середине заблуждения отыщется дорога - иди и смотри.
А вообще я не знал, что Профессор в самом деле видел танец Лучиэнь. Наверное, все знали... Он еще в молодости... В лесу, на поляне в Йоркшире, заросшей цветущим болиголовом, перед ним танцевала его жена. Та самая, с которой он лежит рядом, и на камне написано "Лучиэнь ...Берен". Чертовы филологи, никогда не знаешь, чего от них ожидать.
"Не было в этой земле, населенной призраками, пропитания ни для людей, ни для эльфов, а была лишь смерть. Пройдя по этому пути, Берен совершил один из величайших своих подвигов, но он никому не рассказывал о тех днях, чтобы испытанный ужас вновь не затемнил ему сердце; и никто не знает, как отыскал он дорогу и прошел по тропам, на которые не осмеливался ступить ни эльф, ни человек, до самых рубежей Дориата. Как и предсказывала Мелиан, он преодолел лабиринты судьбы, сплетенной ее волшебством, ибо велика была его судьба.
Говорится в Лейтиан, что Берен пришел в Дориат нетвердым шагом, поседевший и сгорбленный, словно бы под тяжестью долгих мучительных лет, - так тяжел был его путь. Но, бродя в разгаре лета по лесам Нелдорета, он повстречал Лютиэн, дочь Тингола и Мелиан, когда в вечерний час, при восходе луны, танцевала она на неувядающих травах прибрежных полян Эсгалдуина. Тогда память о перенесенных муках покинула его, и был он очарован, ибо Лютиэн была прекраснейшей среди Детей Илуватара. Ее одеяние было голубым, как ясное небо, а глаза темны, как звездная ночь, плащ усеян золотыми цветами, волосы же черны, как ночные тени. Свету, играющему на листьях дерев, пению чистых вод, звездам, встающим над туманной землей, подобна была ее красота, а в лице ее был сияющий свет.
...И в мысленных своих скитаниях он бродил на ощупь, подобно внезапно ослепшему, что протягивает руки, пытаясь обрести потерянный свет. Так он начал платить болью за дарованную ему судьбу. Суждено ему было обрести свет - Лютиэн; будучи бессмертной, она разделила с ним смерть, будучи свободной, приняла его оковы."
Над росной свежестью полей.
В прохладе вешней луговой,
Болиголов, высок и прян.
Цветением хмельным струится,
А Лучиэнь в тиши ночной,
Светла, как утренний туман,
Под звуки лютни золотой
В чудесном танце серебрится.
И вот однажды с Мглистых гор
В белесых шапках ледников
Усталый путник бросил взор
На лес, светившийся искристо
Под сонной сенью облаков,
И сквозь прозрачный их узор
Над пенным кружевом ручьев
Ему привиделась зарница
В волшебном облике земном.
Тот путник Берен был; ему
Почудилось, что в золотом
Лесу ночном должна открыться
Тропинка к счастью; в полутьму.
За чуть мерцающим лучом,
Светло пронзавшим кутерьму
Теней, где явь и сон дробится,
Он устремился, будто вдруг
Забыв о грузе тяжких лиг
Далекого пути на юг.
Но Лучиэнь легко, как птица,
Как луч, исчезла в тот же миг,
А перед ним - лишь темный луг,
Болиголов, да лунный лик,
Да леса зыбкая граница…