Описание небывалого общества
А. Юрчак. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М. НЛО. 2014.
Находить интересные книги не так легко. Косяком не ходят. Ни жанр, ни автор не гарантируют, где надо их искать. Остается фильтровать массу текстов в надежде, что все же встретится.
Давно не попадалось, и вот опять. Книга эта весьма оригинальна, хоть и не уверен, что будет интересна прямо каждому. По типу это научное исследование, а вовсе не популярная литература. Книга толстая, затянутая, с поясняющими примерами, разъяснениями. Конечно, ничего непревозмогаемого нет, все написано внятно, но все же длинно для "обычного" читателя.
Мой интерес был немного иной, нежели у автора. Автор - американский профессор, книга впервые опубликована на английском в 2008 г., основана на полевых наблюдениях 90-х и двухтысячных, на сборе дневников и проч. источников о бывш. СССР. (А потом сам автор перевел ее на русский, и там отдельные интересные страницы о том, как это непросто ему далось).
Автор строит свою тему так. Есть факт (как он считает и обосновывает), что СССР казался вечным, этот строй был рассчитан на мифическое время, даже Брежнев казался лично-бессмертным. И вот этот бессмертный, рассчитанный навсегда строй оказался страшно хрупким и распался в одночасье. И этому не удивились, оказалось, что все этого ждали и были к этому готовы. Как такое может быть? Толстая книга - постепенный ответ на этот вопрос. Это не экономика с разными мутномысленными рассуждениями о ценах на нефть, это не политология про то, что смены элит так и не произошло. Это - антропология. Автора интересуют нормальные советские люди, каких было большинство, то, как они воспринимали соввласть и как при ней жили. Это книга об обществе и людях, самых обычных, рядовых, тех, которых было много - и попытка сказать, как же они жили. Ответ: нормально.
И вот когда он начинает выстраивать свой ответ, у меня возникает интерес. Дело вот в чем. Автор говорит: имеющие хождение модели всего этого дела, жизни при СССР - никуда не годятся. Что диссидентские, что либеральные, что западные - они... Автор - профессионал, выражается ясно, но аккуратно. Он говорит, что они страдают бинарностью понятий, а ситуация иная. Говоря проще и без экивоков - идиотские модели. Надо другие. И - тут точка интереса. То, что было - это уникальный общественный организм. Благоглупости про тоталитарное общество и проч. не в кассу. Есть принятые формы описания обществ (современных, западных, незападных...). Они не годятся, выработанные для них понятийные системы не работают. Например, эти понятийные системы все время норовят описать ситуацию как противостояние и сопротивление - или сдачу и конформизм. Скажем, есть передовицы газет. Они лгут. Люди, значит, либо верят в ложь и покоряются, либо не верят и притворяются или сопротивляются. Автор говорит - ну не так же было.
А как было? Чем это говорить? И автор строит свой язык для описания социальной реальности. Вот в этом мой интерес. Дано (только что было) общество, для описания которого не подходят имеющиеся языки описания, нет терминологии, нет понятий. Автор пытается разработать язык описания, сказать о том, что никак не выговаривается. Попытка очень важная - судя по тому, как убого устроен сейчас язык политологии, экономики и прочих общественых наук, имеется множество обществ, которые они описать не в силах. И то общество, в котором мы сейчас - тоже не очень похоже на многое другое, и для него тоже используется недостаточный и неверный язык. Если вдуматься, о том, что есть сейчас, говорят по сути на языке политологии позапрошлого века, с небольшими кокетливыми добавлениями. А другого языка нет. Конечно, язык, созданный для описания СССР, не подойдет к сегодняшней России, но все же опыт построения языка для описания социальной реальности, которая не ловится в привычные понятия - это интересно.
Основа для автора - теория перформативного высказывания Остина и "авторитетный язык" Бахтина. Автор говорит: нет, не верили передовицам и не сопротивлялись им, не притворялись. Это иное высказывание - оно по форме есть действие, и потому не обращали внимания на содержательную часть. Формула автора: в позднем СССР авторитетная речь идеологии была перформативной, и содержание постепенно сдвигалось, под постоянную форму подкладывалось все время иное содержание, и это было истинным процессом, в котором выражались изменения в настроениях масс, именно это и обеспечило такое-то функциониарование этого общества и такой-то его конец.
Автор подробен; по большой главе тратит на обустраивание каждого тезиса, глава на Остина, на Бахтина, и потом... Язык у него получается непривычный. Нет классов или там партии, нет угнетаемых или там диссидентов, нет сторонников режима. А есть комсомольцы-активисты и стиляги, анекдотчики, митьки, эстетика некрореализма и прочие такие дела. Радио, магнитофоны, воображаемый Запад. Целая глава про уникальный феномен - советский анекдот, нигде не было - нет, не анекдотов, это бывало, не было социальной практики "травить анекдоты" - часами, по любому поводу, бесконечно. И воображаемый Запад - ну конечно мало ли что воображаемое. Тут он показывает, как этот воображаемый Запад был неотделим от СССР, кончился навсегда с концом СССР, был необходимым внутреним звеном в СССР, куда же без воображаемого Запада. Причем показывает, как этот Запад был встроен в идеологию, как он продуцировался в том числе легальными средствами, это вовсе не антисоветчина. Вообще на всех примерах показано, что - не антисоветчина, сам по себе общественный строй, без противоречий себе, пришел к тому, что стал невозможен.
Много новых категорий. Обсуждается, что такое нормальные люди. Это не средние, это не "сторонники режима"... Это те, кто между двумя странными группами маргиналов - редких диссидентов и редких активистов, которые - скажем, комсомольцы - искренне верили, что мы строим коммунизм.
Анализ выстроен по симптомам. Автор не пытается сказать, что найденные им закономерности - это как раз самые массовые, что было вовлечено большинство населения, что они изменили... Нет. Он говорит иначе: это симптомы, это показывает в крайних, в заметных формах, что происходило в душах всех, а в особенных формах проявлялось, хоть и нечасто - вот так. И это тоже крайне важное место. Сейчас в общественных науках в моде "графики" и статистика, значние пытается уподобиться знанию естественных наук и математизируется. Мне кажется, это от несварения мыслей, там не пройти, там дверь закрыта. Очень важный подход именно для историка - работа с симптомами, с тем не-массовым, что яснее показывает владеющие обществом идеи, чем массовые показатели. Конечно, чтобы выделять такие симптомы, нужен разум, без разума исследователя их не выявить. "Просто посчитать" не получится.
Автор рассказывает о повседневности, о практиках и ритуалах, о том, как относились к ритуалам нормальные люди. Цитирует дневники, воспоминания. Пространство легитимности. Понятие проформы. Появление особенной категории: "свои". То, на что разбивается прежнее общество, раньше оно состояло... ну, из кого-то оно состояло к 50-м годам, а потом это стали круги своих. Это вон еще когда и как началось разделение общества большинства на общества меньшинств, на множество групп по интеерсам и стилям жизни - что полностью проявилось в эпоху интернета, а началось еще в 50-х, и крайне важно, что вне связи с техническими средствами.
Детерриториализация - термин Делеза и Гваттари. На примере орхидеи и осы-опылителя: они становятся органами друг друга. И в идеологии СССР взаимопроникновение всяких "несоветских" явлений и авторитетного дискурса создает такие связки явлений, которые существуют только вместе. Показывают счастье при социализме: как это выглядело, веселая, свободная, творческая жизнь, каким образом эта жизнь совмещалась с сов. идеологией, более того - для нее была необходима эта идеология как среда, отчего это нельзя называть ложью - потому что вообще не констатирующее высказывание. Кафе Сайгон, копирование записей рок-групп, коротковолновое радио, стиляги... Котельные, митьки, андерграунд, который не был в оппозиции режиму.
Одна из центральных категорий взята у Бахтина: вненаходимость. Жили во вненаходимости от государства - не борясь с ним, а как раз принимая, принимая так плотно, что его как бы уже и не было, да в общем и в самом деле не было. Гипернормализация авторитетного дискурса. Разноцветный коммунизм. Умножение стилей жизни, легальных или относительно легальных, не противоречащих, хоть и вроде бы вненормативных. Стеб как особый вид юмора, слово потом изменило значение, стеб в смысле 70-х - как подчеркнутое воспроизведение авторитетной речи, как демонстрация гипернормализации, но не в целях борьбы с чем-либо, а для указания, что истинные интересы просто в другой плоскости.
Итак, перформативный сдвиг, авторитетные символы воспроизводятся на уровне формы, а не содержательно, более того - все нормальные люди все понимают, а тем, кто не понимает, делают наказание - то, что для всех проформа, для них становится содержательной реальностью, вдруг приобретает буквальный смысл. То есть за право пройти для проформы, схалтурить, надо платить тем, что не создаешь проблем в обществе, а создаешь - картонные рамки становятся настоящими, и жить в этом становится мучительно - так и не надо, будь нормальным и живи как все, хорошо, не придираясь к словам.
В общем, общество позднего СССР у автора много более узнаваемое, чем в большинстве других описаний. Метод его работы вполне антропологический. Он не привносит в ситуацию политологические термины из каких-то теорий, он берет слова, используемые самим обществом, и формирует из них термины, так что описание в некотором смысле ведется на языке тех, кого описывают.
Кажется, если когда-нибудь попытаются описать, что же сейчас происходит, придется пойти каким-то таким путем. Антропологическим.
А, да. Мнение автора: советская система могла просуществовать много дольше, чем просуществовала, она могла жить очень долго, чувство ее "вечности" было не ложным. Другое дело, что она была на самом деле весьма хрупкой, и потому в силу совпадения некоторого количества внешних и внутренних, но случайных по отношению к ее закономерному бытию причин - сломалась и исчезла. Правдивым было ощущение вечности и неизменности. Правдивым было чувство, что "давно уж пора", которое захватило всех потом. То и другое - аспекты правды. "В заключение добавим лишь одно: поздний социализм советского образца оказался ярким историческим примером того, как динамичная, мощная, уверенная в себе система может неожиданно развалиться, когда меняются базовые символические принципы, обеспечиающие ее самовоспроизводство".
Находить интересные книги не так легко. Косяком не ходят. Ни жанр, ни автор не гарантируют, где надо их искать. Остается фильтровать массу текстов в надежде, что все же встретится.
Давно не попадалось, и вот опять. Книга эта весьма оригинальна, хоть и не уверен, что будет интересна прямо каждому. По типу это научное исследование, а вовсе не популярная литература. Книга толстая, затянутая, с поясняющими примерами, разъяснениями. Конечно, ничего непревозмогаемого нет, все написано внятно, но все же длинно для "обычного" читателя.
Мой интерес был немного иной, нежели у автора. Автор - американский профессор, книга впервые опубликована на английском в 2008 г., основана на полевых наблюдениях 90-х и двухтысячных, на сборе дневников и проч. источников о бывш. СССР. (А потом сам автор перевел ее на русский, и там отдельные интересные страницы о том, как это непросто ему далось).
Автор строит свою тему так. Есть факт (как он считает и обосновывает), что СССР казался вечным, этот строй был рассчитан на мифическое время, даже Брежнев казался лично-бессмертным. И вот этот бессмертный, рассчитанный навсегда строй оказался страшно хрупким и распался в одночасье. И этому не удивились, оказалось, что все этого ждали и были к этому готовы. Как такое может быть? Толстая книга - постепенный ответ на этот вопрос. Это не экономика с разными мутномысленными рассуждениями о ценах на нефть, это не политология про то, что смены элит так и не произошло. Это - антропология. Автора интересуют нормальные советские люди, каких было большинство, то, как они воспринимали соввласть и как при ней жили. Это книга об обществе и людях, самых обычных, рядовых, тех, которых было много - и попытка сказать, как же они жили. Ответ: нормально.
И вот когда он начинает выстраивать свой ответ, у меня возникает интерес. Дело вот в чем. Автор говорит: имеющие хождение модели всего этого дела, жизни при СССР - никуда не годятся. Что диссидентские, что либеральные, что западные - они... Автор - профессионал, выражается ясно, но аккуратно. Он говорит, что они страдают бинарностью понятий, а ситуация иная. Говоря проще и без экивоков - идиотские модели. Надо другие. И - тут точка интереса. То, что было - это уникальный общественный организм. Благоглупости про тоталитарное общество и проч. не в кассу. Есть принятые формы описания обществ (современных, западных, незападных...). Они не годятся, выработанные для них понятийные системы не работают. Например, эти понятийные системы все время норовят описать ситуацию как противостояние и сопротивление - или сдачу и конформизм. Скажем, есть передовицы газет. Они лгут. Люди, значит, либо верят в ложь и покоряются, либо не верят и притворяются или сопротивляются. Автор говорит - ну не так же было.
А как было? Чем это говорить? И автор строит свой язык для описания социальной реальности. Вот в этом мой интерес. Дано (только что было) общество, для описания которого не подходят имеющиеся языки описания, нет терминологии, нет понятий. Автор пытается разработать язык описания, сказать о том, что никак не выговаривается. Попытка очень важная - судя по тому, как убого устроен сейчас язык политологии, экономики и прочих общественых наук, имеется множество обществ, которые они описать не в силах. И то общество, в котором мы сейчас - тоже не очень похоже на многое другое, и для него тоже используется недостаточный и неверный язык. Если вдуматься, о том, что есть сейчас, говорят по сути на языке политологии позапрошлого века, с небольшими кокетливыми добавлениями. А другого языка нет. Конечно, язык, созданный для описания СССР, не подойдет к сегодняшней России, но все же опыт построения языка для описания социальной реальности, которая не ловится в привычные понятия - это интересно.
Основа для автора - теория перформативного высказывания Остина и "авторитетный язык" Бахтина. Автор говорит: нет, не верили передовицам и не сопротивлялись им, не притворялись. Это иное высказывание - оно по форме есть действие, и потому не обращали внимания на содержательную часть. Формула автора: в позднем СССР авторитетная речь идеологии была перформативной, и содержание постепенно сдвигалось, под постоянную форму подкладывалось все время иное содержание, и это было истинным процессом, в котором выражались изменения в настроениях масс, именно это и обеспечило такое-то функциониарование этого общества и такой-то его конец.
Автор подробен; по большой главе тратит на обустраивание каждого тезиса, глава на Остина, на Бахтина, и потом... Язык у него получается непривычный. Нет классов или там партии, нет угнетаемых или там диссидентов, нет сторонников режима. А есть комсомольцы-активисты и стиляги, анекдотчики, митьки, эстетика некрореализма и прочие такие дела. Радио, магнитофоны, воображаемый Запад. Целая глава про уникальный феномен - советский анекдот, нигде не было - нет, не анекдотов, это бывало, не было социальной практики "травить анекдоты" - часами, по любому поводу, бесконечно. И воображаемый Запад - ну конечно мало ли что воображаемое. Тут он показывает, как этот воображаемый Запад был неотделим от СССР, кончился навсегда с концом СССР, был необходимым внутреним звеном в СССР, куда же без воображаемого Запада. Причем показывает, как этот Запад был встроен в идеологию, как он продуцировался в том числе легальными средствами, это вовсе не антисоветчина. Вообще на всех примерах показано, что - не антисоветчина, сам по себе общественный строй, без противоречий себе, пришел к тому, что стал невозможен.
Много новых категорий. Обсуждается, что такое нормальные люди. Это не средние, это не "сторонники режима"... Это те, кто между двумя странными группами маргиналов - редких диссидентов и редких активистов, которые - скажем, комсомольцы - искренне верили, что мы строим коммунизм.
Анализ выстроен по симптомам. Автор не пытается сказать, что найденные им закономерности - это как раз самые массовые, что было вовлечено большинство населения, что они изменили... Нет. Он говорит иначе: это симптомы, это показывает в крайних, в заметных формах, что происходило в душах всех, а в особенных формах проявлялось, хоть и нечасто - вот так. И это тоже крайне важное место. Сейчас в общественных науках в моде "графики" и статистика, значние пытается уподобиться знанию естественных наук и математизируется. Мне кажется, это от несварения мыслей, там не пройти, там дверь закрыта. Очень важный подход именно для историка - работа с симптомами, с тем не-массовым, что яснее показывает владеющие обществом идеи, чем массовые показатели. Конечно, чтобы выделять такие симптомы, нужен разум, без разума исследователя их не выявить. "Просто посчитать" не получится.
Автор рассказывает о повседневности, о практиках и ритуалах, о том, как относились к ритуалам нормальные люди. Цитирует дневники, воспоминания. Пространство легитимности. Понятие проформы. Появление особенной категории: "свои". То, на что разбивается прежнее общество, раньше оно состояло... ну, из кого-то оно состояло к 50-м годам, а потом это стали круги своих. Это вон еще когда и как началось разделение общества большинства на общества меньшинств, на множество групп по интеерсам и стилям жизни - что полностью проявилось в эпоху интернета, а началось еще в 50-х, и крайне важно, что вне связи с техническими средствами.
Детерриториализация - термин Делеза и Гваттари. На примере орхидеи и осы-опылителя: они становятся органами друг друга. И в идеологии СССР взаимопроникновение всяких "несоветских" явлений и авторитетного дискурса создает такие связки явлений, которые существуют только вместе. Показывают счастье при социализме: как это выглядело, веселая, свободная, творческая жизнь, каким образом эта жизнь совмещалась с сов. идеологией, более того - для нее была необходима эта идеология как среда, отчего это нельзя называть ложью - потому что вообще не констатирующее высказывание. Кафе Сайгон, копирование записей рок-групп, коротковолновое радио, стиляги... Котельные, митьки, андерграунд, который не был в оппозиции режиму.
Одна из центральных категорий взята у Бахтина: вненаходимость. Жили во вненаходимости от государства - не борясь с ним, а как раз принимая, принимая так плотно, что его как бы уже и не было, да в общем и в самом деле не было. Гипернормализация авторитетного дискурса. Разноцветный коммунизм. Умножение стилей жизни, легальных или относительно легальных, не противоречащих, хоть и вроде бы вненормативных. Стеб как особый вид юмора, слово потом изменило значение, стеб в смысле 70-х - как подчеркнутое воспроизведение авторитетной речи, как демонстрация гипернормализации, но не в целях борьбы с чем-либо, а для указания, что истинные интересы просто в другой плоскости.
Итак, перформативный сдвиг, авторитетные символы воспроизводятся на уровне формы, а не содержательно, более того - все нормальные люди все понимают, а тем, кто не понимает, делают наказание - то, что для всех проформа, для них становится содержательной реальностью, вдруг приобретает буквальный смысл. То есть за право пройти для проформы, схалтурить, надо платить тем, что не создаешь проблем в обществе, а создаешь - картонные рамки становятся настоящими, и жить в этом становится мучительно - так и не надо, будь нормальным и живи как все, хорошо, не придираясь к словам.
В общем, общество позднего СССР у автора много более узнаваемое, чем в большинстве других описаний. Метод его работы вполне антропологический. Он не привносит в ситуацию политологические термины из каких-то теорий, он берет слова, используемые самим обществом, и формирует из них термины, так что описание в некотором смысле ведется на языке тех, кого описывают.
Кажется, если когда-нибудь попытаются описать, что же сейчас происходит, придется пойти каким-то таким путем. Антропологическим.
А, да. Мнение автора: советская система могла просуществовать много дольше, чем просуществовала, она могла жить очень долго, чувство ее "вечности" было не ложным. Другое дело, что она была на самом деле весьма хрупкой, и потому в силу совпадения некоторого количества внешних и внутренних, но случайных по отношению к ее закономерному бытию причин - сломалась и исчезла. Правдивым было ощущение вечности и неизменности. Правдивым было чувство, что "давно уж пора", которое захватило всех потом. То и другое - аспекты правды. "В заключение добавим лишь одно: поздний социализм советского образца оказался ярким историческим примером того, как динамичная, мощная, уверенная в себе система может неожиданно развалиться, когда меняются базовые символические принципы, обеспечиающие ее самовоспроизводство".