Китай: матриархат и агональность
- заметьте что на картинах сталинской эпохи в роли хороших девочки.а в роли плохишей мальчики. ибо женщины лучше всего поддаются социальной дрессировке.
- В традиционном обществе девочка быстро назначается ответственной за косяки мальчика. Не доглядела, не воспитала, не уберегла.
Ср.: в традиционных китайских ранних браках невестка, и так по жизни всем старшим должная, еще и отвечает перед ними за своего мужа. Напился, проигрался, не сдал экзамен - тьфу на тебя, недосмотрела.
...Никакого повышения статуса за этим не стоит: стоят дополнительные обязанности и ответственность без каких-либо дополнительных прав.
https://ivanov-petrov.livejournal.com/2520727.html?thread=248250263#t248250263
Гране М. Китайская цивилизация. 2016 - 480 с.
Книга 1929 года. Автор - ученик социолога Дюркгейма.
Автор говорит такие слова: верить китайским легендам, записанным как якобы "хроники" - невозможно. А у меня задача - написать историю Древнего Китая. Как быть?
Ну конечно, обратиться к археологии. Объективные данные, все дела.
Однако китайская археология чрезвычайно бедна. Почти ничего нет, а то, что есть - противоречит тем самым хроникам, на вере в которые и тысячелетнем переписывании и основана имеющаяся история Китая.
Как быть?
Как написать историю страны по очевидно-ложным хроникам?
Учитесь, как надо работать
В хрониках наврано о том, плохой или хороший государь, кто кого победил, о причинах событий и тп. Наврано о политике. Там не будут врать о нейтральном, не нужном и общеизвестном - родственных схемах отношений. Кто руководит в семье, кто кого главнее, кто наследник и пр.
Гране прочитал китайские хроники как этнографический текст о системах родства. Из древней обрядности вывел первое состояние и далее от века к веку фиксировал изменения, а политические события хроник были примерами, подтверждающими изменения.
Там вначале каннибализм. Матриархат. Матрилинейное наследование. И потом, с установлением власти военного вождя и патриархальных тенденций, женщина сохраняет власть в доме. То есть в царстве царит царь, а в его дворце - мать или старшая жена.
Очень сочный текст. Вынимает этнографию как кролика из шляпы. Там же ничего нет! Как же, а вот.
В целом - о том, как властью этих самых традиций женщины правили в доме. "Хорошо" не было никому - девочкам доставалось так, что не вздохни, и мальчикам тоже. Там разговор не о том, кому хорошо. а только - кто где правит, как добивается своих целей...
Весь рассказ о истории Древнего Китая пронизан непрерывной соревновательностью. Конкурируют в своих классах непрерывно. Что там Древняя Греция - просто чума. Соревнования, соревнования... Законы чести. Сложнейшие правила вежества. Резня непрерывная. Нет ничего соревновательнее, чем туго набитое традиционное общество. все в одном мешке, один ...эээ... выдохнул, другой вдохнул - нет вокруг ничего кроме, и давят друг друга, и по сложнейшим ритуалам конкурируют
Достаточно ли датировать текст, для того чтобы содержащиеся в нем суждения сразу же стали доступными для использования? Например, какую действительность открывают китайские документы о древних формах землепользования, если, заняв определенную позицию в отношении их даты и ценности, воздерживаться от признания, что выделяемый земледельцу, по их мнению, участок в пять или шесть раз меньше поля, которое в наши дни считается необходимым для того, чтобы прокормить одного человека в краях с самыми плодородными и лучше всего обрабатываемыми землями? Литературная история обрядности представляет значительный интерес, но разве удастся хорошо ее воссоздать, если обнаруживается, что, во-первых, среди пере-численных как используемые в обрядах предметов ни один - или близко к этому - не был найден при раскопках, а во-вторых, что среди найденных при раскопках предметов лишь очень немногие хоть как-то упомянуты в описаниях обрядов?
Подобно тому как попытка создания политической истории Китая может быть предпринята только при отказе от привлечения западной идеи государства, в равной мере для того, чтобы подойти к истории общества, которая составит вторую часть нашей работы, необходимо избавиться от идеи права, навязанной нашему уму слепым восхищением римским миром. В древнем китайском мире общественные перемены не выражаются в принятии сменяющих одна другую систем законов и уставов. Они проявляются в смене нравственных позиций. Ими сопровождаются колебания, происходящие во-обще в жизни общества в зависимости от того, господствует ли в нем крестьянская деятельность и жизнь деревень, или же деятельность феодалов, осевших по местечкам, со временем вырастающим в крошечные столицы, или же богатых торговцев, вокруг которых вырастают крупные города.
Есть только одно средство для изучения этого общества - попытаться прибегнуть к некоему стратиграфическому его воссозданию.
Вот почему я обращался к изучению не определенных и сгруппированных на западный манер учреждений - религии, права, жилища, но различных общественных кругов. Никогда не ставя перед собой задачи охватить все, я ограничился изображением отобранных характерных норм поведения.
О племенах чжоу, которые вроде были могущественны на китайском западе и поддерживались варварами Запада, рассказывают, что в глубокой древности они жили в пещерах;
их предком и божеством был Бог Проса. Их соперники, племена инь, боролись с ним, опираясь на варваров бассейна реки Хуай.
Они заселяли болотистые земли вдоль побережья восточного моря. Потомки инь, князья дома Сун, как и другие князья Востока, сохраняли отношения с этими варварами. С другой стороны, кажется определенным, что цивилизация Восточного Китая наряду с собственными чертами представляла определенное единство. Сексуальные нравы там были более свободными. Там существовала проституция гостеприимства и определенные обряды кровных союзов.
Прежде чем цивилизация Восточного Китая была поглощена единой цивилизацией, она поддерживала с той особые взаимоотношения. Через нее на китайскую цивилизацию, может быть, оказывались далекие влияния, значение которых с трудом можно угадать. Ясно, однако, что конкретную историю общества в Китае удастся написать лишь при условии, что будет найдено средство уточнить этнографические либо технические влияния, которые на него воздействовали.
Позднее китайцы надевали костюм из рубахи и юбки, сотканных из конопли или шелка. На голове они носили либо шапочку, либо повязку. От холода они надевали по нескольку видов одежды. Они умели окрашивать ткани и предпочитали яркие цвета. Ими выращивались различные растения для приготовления красителей, чаще всего марена и индиго. Ткачихи изготовляли одноцветные ткани и ткани в разводах. Последние приберегались для шитья одежды к праздникам и свадьбам.
«В цветастой юбке, в простой юбке, - в цветастой юбке, в про-стой юбке, - пошли, господа! пошли, господа! - доставьте меня к вам на колеснице!»
Вода постоянно вызывала у китайских крестьян наибольшую озабоченность. Их достояние было крайне ограниченным. Они владели мелкими инструментами, теслами, серпами, мотыгами и легкими сохами, состоящими из вырезанного из дерева лемеха и изготовленной из куска изогнутой толстой ветки рукояти. У них было мало крупного скота, и почти все работы выполнялись руками человека. Хотя они умели пользоваться тележками, почти все грузы переносились в корзинах или связках. Выращивали по нескольку животных, кур и свиней, а также сторожевых собак, которые при нужде могли пойти на еду. Дополнительную пищу давали охота сетями и рыбная ловля удочками и вершами.
Однако в этих изолированных хозяйствах жизнь прежде всего зависела от регулярности дождей, обеспечивавших урожаи бобовых и зерна. Крестьяне никогда не сооружали амбаров, не делали расчетов на будущее. Их всегда подстерегал голод.
При феодальном режиме крестьян несомненно рассматривали как всего лишь держателей земли и дополнение к ней. И если они безраздельно принадлежали земле, то потому что первоначально она безраздельно принадлежала образуемым ими крестьянским общинам. Великая реформа дома Цинь, приведшая при императорах Хань к аграрному кризису, и состояла прежде всего в разрыве этой тесной взаимной принадлежности земли и человека.
Если доверять стихам из «Книги песен» («Ши цзин»), то нельзя не прийти к выводу, что всегда переезжала женщина. Может быть, с феодальной эпохи таков был общий обычай. Однако никогда не исчезали мужья-зятья, прикрепленные к семье их жены. Несмотря на административные меры, этот обычай сохранялся. Его живучесть заставляет предположить, что соседние деревни сначала обменивались юношами, а не девушками. Крестьянский дом был и, в сущности, остается предметом женских забот. Мужчина едва туда заходил; обстановка состояла из девичьего приданого. Первоначально и сама деревня принадлежала женщинам: оберегавшая ее богиня называлась «матерью селения». Лишь довольно поздно духи земли обрели мужское обличье. Когда вожди выбирались среди мужчин, они носили титул «отцов» такой-то деревни. Селение носило имя проживавшей там семьи. Территориальные кланы образовывали самое небольшое объединение населения. Таким образом, первенство в деревне принадлежало женщинам, а лишь затем мужчинам, однако же всегда обитатели в соответствии с их полом делились на две группы, из которых одна, состоящая из пришлых супругов, играла подчиненную роль.
Самый старый член старейшего поколения носит титул старшего. Он обладает неким первенством, но лишь в качестве уполномоченного группы осуществляет расплывчатую власть: после кончины его подменяет младший, причем говорить о каком-либо наследовании невозможно. Между сородичами одного поколения тождественность абсолютна. Вместе они образуют коллективную личность. Никто в отдельности не имеет юридического существования. Систему наименования степеней родства не занимали ни личности, ни их природная близость. Она основывалась на классификации:
если ей и были нужны имена, то лишь для обозначения категорий родства. Само слово «мать» применялось в отношении широкого круга лиц; если к нему прибегают в его индивидуальном значении, то оно опять же не обозначит давшую вам жизнь женщину, а самую почтенную женщину в поколении матерей.
В равной степени и отец не отличается от дядьев по отцу; слово относится к кругу лиц, который много шире, чем братья отца.
Сыновья смешаны в неразличимую массу племянников. Сколь бы далекими они ни были, кузены относятся друг к другу как к родным братьям. В основе такой организации лежит полная неделимость. Ею не признаются ни иерархия, ни личные связи.
Отношения родства имеют всеохватывающий характер.
Семейная группа тем замкнутее, чем она однороднее.
Это было время, когда дома и деревни принадлежали женщинам. Нося звание матерей, они там распоряжались. Будучи хранительницами семян, они укрывали их в темном углу жилища, где и расстилали на ночь свою циновку. Мужчины, эти чужаки, приближались к семейному ложу почти что украдкой. В доме в силу заразительного воздействия чувства близости союз на почве являлся союзом с почвой. Эта почва была землей женщин. В родном жилище они зачинали от контакта с зернами, вроде бы заключавшими в себе жизнь.
Между матерями семьи, земляным полом в доме и собранными семенами устанавливалась общность атрибутов. Вблизи семян и семейного ложа смутная масса душ предков в ожидании времен перевоплощения, похоже, пребывала в материнской земле, в то время как Земля, приносящая плодородие женщинам и от них ее получающая, казалась Матерью. Таким образом, было время, когда населенная и поделенная Земля обладала только женскими атрибутами. Организация общества была тогда почти что матриархальной. Позднее, когда землепашцы, создав агнатические порядки, стали владыками сельскохозяйственных культур, духи почвы начали выглядеть наделенными мужскими признаками. Вместе с тем во все времена святые места оставались предметом общего почитания, решительно не терпевшего какого-либо различия в атрибутах.
Власть вождя выросла из состязаний братств и празднеств общего дома. Вождь - основатель городов и военный руководитель. Изобретший оружие кузнец Чию возглавляет танцующее братство и является божеством войны. Его счастливый соперник, другой кузнец, Хуанди также бог армий. Оба они, соревнуясь между собой, борются трое на трое. Число «три» находится у основания как военной, так и городской организации, ибо город ничем не отличается от военного лагеря.
Можно предположить, что некогда существовало время, когда вожди, представляющие противоположные группы народа и противоположных духов, чередовались у власти вместе с чередованием времен года.
Легенды китайской традиции рассказывают нам, что некогда власть принадлежала чете вождей, из которых один, государь, шел впереди второго, бывшего министром. Государь обладал добродетелью Неба, а министр - добродетелью Земли. Они сотрудничали, переходя, видимо, по очереди на первый план, причем каждый распоряжался в местах и во время, наилучшим образом соответствующих его духу. Они также и соперничали.
Подобно тому как в природе Инь и Ян сменяют в положенный срок друг друга, так же и добродетель Земли у достигшего определенного возраста министра вытеснялась добродетелью Неба, во всяком случае, если он выходил победителем из некоторых испытаний, вроде происходивших под открытым небом в поле или в результате брака с дочерьми государя. В этом случае он умел принудить государя уступить ему власть («жан»), а затем изгонял из города («жан»).
Оно было крылатым, и его сослали на Дальний Запад, на Гору пера, куда каждый год отправляются птицы, чтобы обновить оперение. На этой горе с тремя вершинами живут три птицы или, что то же самое, сова с единственной головой и тремя телами.
Три-Мяо, впрочем, тождественно котлу-треножнику Обжора.
Перед лицом Трех-Мяо, одновременно единых и тройственных, остальные чудовища образуют трио сообщников. Среди них главной фигурой является отец Юя Великого, Гунь. Он также был изгнан на Дальний Запад, на Гору пера [по другим сведениям, Гора была расположена на Дальнем Востоке], где появляются пляшущие фазаны. Говорят, что именно там он преобразился в трехногую черепаху. Другие уверяют, что превратился он в медведя, и позднее его сын умел танцевать танец медведя.
Остается сделать еще один шаг, и им является уничтожение междуцарствия. Он оказывается сделанным, когда сын наследует отцу по праву первородства, причем ни дядя по матери, ни младший брат отца больше не вмешиваются. В 489 до н. э. один князь, пожелавший передать власть непосредственно старшему сыну, созывает к своему смертному одру своих младших братьев. Следуя порядку их рождения, он уступает («жан») им власть. Самые старшие отказываются. Самый младший видит, что ему придется принять предложение. Однако если он обязан принять власть, то, значит, сразу же после кончины князя ему надлежит возложить эту власть на сына покойного. Междуцарствия не будет. По всей видимости, права младших братьев были поглощены в пользу самого младшего из них. Это признание прав самого младшего выступает как юридическая фикция, применяемая для уничтожения братского наследования и его замещения принципом наследования по прямой линии. Старший сын наследует немедленно и почти что по полному праву благодаря условности уступки («жан»), начинающей выглядеть завещательным распоряжением in extremis. Имея первоначально значимость обряда, служившего обеспечению реального чередования во власти, а затем призванная сделать возможным междуцарствие, теперь совершаемая в момент смерти уступка власти не более чем процедурная уловка, предназначенная обеспечить непрерывность агнатической, состоящей из перво-рожденных сыновей линии.
В те времена, когда практика уступки власти сохраняла свое первоначальное значение и всю свою важность, она распадалась на два обрядовых жеста. Старея, государь уходил в отставку и с момента ее начала уступал («жан») власть министру, который ею завладевал. Отречение вождя открывало перед ним период, теоретически насчитывающий тридцать лет, ибо старость начинается с семидесяти лет, а мудрец умирает в сто лет. Государь использует свою отставку, чтобы подготовиться к смерти. Эта смерть открывает для переживших государя период уединения, каковым является траур, с теоретической продолжительностью в три года. На третий год министр уступает власть сыну, но тот власть не принимает, а напротив, оказывается устранен. Когда этот механизм начинает работать в противоположном направлении и оказывается устранен министр, он все еще находится в периоде конца траура.
Хуанди умел поддерживать своего геральдического гения, пожирая сов. Похоже, что среди сов существует обыкновение пожирать собственных матерей. При единоутробном родстве кормиться телом матери - значит ограничиваться подтверждением в себе добродетелей собственного племени. Подобного рода семейный каннибализм, позволяющий семье сохранить свою сущностную целостность, - это всего лишь долг домашней почтительности. Совершающий его предается истинному причащению. Не пытаясь превзойти уровень дозволенных его собственному духу сакрализации, он сакрализирует себя.
Когда же каннибализм - не внутрисемейное дело, он становится актом веры и актом гордости. Человек, способный съесть тело того, кто даже не его родственник, - это герой, демонстрирующий честолюбивую Добродетель, отнюдь не от-ступающую перед захватами и расширением границ. Именно такова, собственно, добродетель вождя. Китайская история показывает нам сыновей Лучника принадлежащими к породе узурпаторов, которым не достает духа выпить приготовленный из тела их отца отвар. Она нам также показывает двух великих мудрецов, наделенных высшей смелостью и ставших основателями двух прославленных династий. Перед лицом брошенного соперником вызова основатель династии Чжоу царь Вэнь выпил отвар из тела своего сына. Основатель дома Хань Гаоцзу продемонстрировал не меньшее мужество, когда в 203 до н. э. приготовился невозмутимо выпить отвар из тела собственного отца. Знаменательно, что обе истории включены в описание основания двух династий. Они показывают, что испытание каннибализмом было частью предшествовавшего возведению на трон обряда. После того как вождь выпил перед лицом соперника отвар из тела собственного отца, никто не может усомниться в том, что благодаря триумфальному ее обретению он обладает двоякой Добродетелью Неба и Земли, некогда поделенной между князем и его министром, между отцом и его сыном.
Если его армия снискала славу, вождь исполняет триумфальный танец. «В левой руке он держит флейту, в правой у него топор. Он шествует впереди победоносных песнопе-ний. Он совершает подношение добычи». Добыча состоит из левых ушей, отрезанных у павших врагов, а также отсеченных у приведенных на парад пленников. Жест отрезания уха предваряет и начало битвы. Он также открывает пышное воинское торжество в память той битвы. Исторгаемой из ушей с помо-щью ножа с бубенцами кровью на пир призываются божества, чье внимание с этого мгновения пробуждено. Триумфальный танец завершается пиром каннибалов, где насыщаются победоносные боги и люди. Варвары не более чем дичь. Поедая их, можно обрести чужеродные добродетели и осуществить завоевание.
С помощью каннибальского пира достигается присоединение и уничтожается граница. Достаточно того, что в отношения между семействами и между городами проникает право войны и возникает феодальный порядок и агнатический порядок. В тех, кого раньше считали соперниками, отныне видят врагов. Вместо того чтобы отправиться на вендетту, теперь отправляются в бой.
Стремятся к полному триумфу там, где раньше имели бы право добиваться возвращения престижа.
Схватка перестает быть простым столкновением придворных амбиций, когда тяготеет к подобной цели. Дух соперничества в ней ожесточается и превращается в желание господства.
Вместо того чтобы завершиться пиром и свадьбами, в которых проявилась бы глубинная близость и восстановилось равновесие, триумфальная схватка заканчивается поглощением. Два сталкивающихся вождя совершенно не общаются за совместной едой на пиру равных, а победитель как господин общается с побежденными. Он покоряет их, усваивая вместе с телом поверженного соперника все присущие его группе добродетели.
С того момента могут быть засыпаны канавы между странами и семействами с различной сущностью. Становятся возможны-ми обмены между ними и переходы из края в край. Покончено с временами, когда равновесие было идеалом, а замкнутость- правилом. Напротив, происходит смычка различных семейств, и чем более закрытыми они раньше были, тем более бурным оказывается нынешнее взаимное проникновение. В состязания проникает дух войны. Воля к завоеванию главенствует на общих собраниях. А способствующие сближению действия больше не нацелены на достижение простой солидарности обособленных общин, но на их покорение. С другим объединяются, лишь желая над ним возобладать. Всю общественную жизнь пропитывает страсть к расточительству, бахвальству, разрушению и дух спора.
Людские объединения больше не замкнуты.
Люди и вещи перемещаются и, перемещаясь, занимают определенное место в иерархии. Они больше не обладают специфическими добродетелями, которые их разъединяли. В то же время они обретают значимость, которая позволяет их определить.
Некогда в знамени был воплощен гений группы; феодальный флаг только отражает степень достоинства: то, что было домашней эмблемой, стало всего лишь почетным знаком. Вместо того чтобы быть расколотым на ревниво оберегающие свою независимость группы, общество складывается отныне из находящихся один над другим классов. Оно не столько стремится к равновесию сил, сколько к концентрации могущества или по меньшей мере к иерархии престижей.
Дарами оружия обмениваются так же, как и подношениями пищи или вина. С помощью таких подарков престиж приобретается заметно быстрее, чем с помощью упорства или военных знаний. Те из воинов, кто на предварительных соревнованиях пробивали стрелой по семь кирас сразу и этим похвалялись, слышали, как их начальник говорил: «Вы навлечете на свою страну огромный позор! Завтра утром, пуская стрелы, вы падете жертвами вашего искусства!» Даже когда победа подтверждает святость предприятия и воины имеют дело только с беглецами, то есть с преступниками, знатный воин не может позволить себе убить более трех человек. К тому же, выпуская стрелы, он закрывает глаза: они настигнут врага, если этого пожелает судьба.
В разгар боя осторожность отступает перед вежливостью.
Две колесницы несутся друг другу навстречу. Одна сворачивает.
Вражеский колесничий сразу же выкрикивает имя колесничего, который вроде бы уклоняется от боя. Услышав вызов, тот воз-вращается, пытаясь пустить стрелу. Но противник уже выпустил стрелу, и он видит, что ему остается лишь уповать на добродетель предков, чтобы отвратить от него беду. Но когда второй хочет выстрелить вновь, он восклицает: «Если вы не дадите мне обменяться (моими стрелами с вашими), это будет некрасиво!» И противник, которому напомнили законы чести, снимает свою стрелу с тетивы и, замерев, ожидает смертельный удар.
Бой - это мешанина подвигов, проявлений великодушия, почтения и оскорблений, преданности, ругани, благословения и злых чар. В значительно меньшей мере, чем вооруженная схватка, это противоборство нравственных ценностей, соизмерение чести и достоинства. Там стремятся самоопределиться, принижая противника, но не только и не столько его, сколько тех, кто одного с вами ранга. Сражение -это великий момент, когда воины доказывают всем и каждому собственное благородство и знатность, а заодно и благородство своего князя, своего дела, своей страны. Часто агрессивное и всегда отмеченное желанием первенствовать чувство солидарности, вдохновляющее команду колесницы, проявляется как в испытаниях сражения, так и в испытаниях, которые готовят к битве. Вассал утрачивает свой ранг, если в мирном состязании борьбы его побеждает соратник. Военный министр, позволивший в шутку провести себя словно пленника с веревкой на шее, оказывается больше недостойным своих обязанностей. Больше не будет копейщиком тот, кто, не решаясь убить связанного пленника, роняет копье.
Его место на правой стороне колесницы займет верный человек, который не даст себя испугать испускаемым жертвой воплем и хладнокровно отсечет ей левое ухо. Он решительно не боится навлечь на себя месть вражеской души: он связал себя на жизнь и смерть со своими товарищами по команде.
Солидарность команд составляет саму основу чести, и до такой степени, что, для того чтобы окончательно унизить начальника колесницы, достаточно убить его возничего. Составляющая силу армии солидарность вскормлена тесным общением, но вместе с тем укрывает щепетильное чувство чести.
Знать - это прежде всего воины, и самым крупным испытанием для них является соревнование по стрельбе из лука. В нем ничего не сохранилось от былой грубости испытания в ловкости и храбрости (в пошлом смысле этих слов); эта музыкальная церемония отлажена как балет, где следует показывать свою ловкость в прекрасных приветствиях и выглядеть мужественным в своем костюме. Все движения должны быть ритмичны, а стрела, выпущенная из лука не под звук соответствующей ноты, никогда не сможет коснуться цели и в любом случае не будет зачтена. Выступая, отступая, поворачиваясь, оборачиваясь, лучники должны коснуться самого сердца («чжун») обрядовых правил. Снаружи - правильная («чжу») постановка тела, внутри - правильное («чжэн») состояние души - вот что требуется для того, чтобы крепко, надежно держать лук и стрелы. Твердо и надежно удерживаемые лук и стрелы - вот что позволяет сказать, что попали в центр («чжун») мишени.
Стрелы выпускаются только ради мальчиков: они служат эмблемой мужественности. У этого обряда заметны и воинственные черты. Они тем замечательнее, что, похоже, на третий день после рождения, когда выпускались стрелы, ребенка в древности наделяли именем, что позднее было перенесено на третий месяц после рождения. И действительно, отец по-настоящему принимает подносимого ему сына лишь в момент, когда наделяет того именем. С другой стороны, известно, что мужчина может приобрести имя для своего ребенка, лишь убив противника, чья отрубленная голова закапывается под его дверью. Тогда имя жертвы переходит к новорожденному. Вместе с именем тот наделялся отцом душой побежденного, завоевав которую отец становился ее хозяином и тем самым привязывал к себе ребенка как сына. С того момента отцовские права на купленного таким способом ребенка начинали преобладать над материнскими.
Согласно китайским взглядам только что родившиеся на свет младенцы обладают только низшей душой, душой крови, душой «по»: вот почему он тогда голый, без волос и красный (словом «красный» характеризуют как новорожденных, так и существа без волос). Кроме того, желая уточнить, чем связан ребенок с матерью и с отцом, говорят, что с матерью он соединен животом, а с отцом - волосами.
Сначала она заявляет о себе в криках младенца, который доказывает свою жизненную силу, приветствуя жизнь звонкими воплями: вот почему первоначально его наделяли именем на третий день. Но лишь обретая способность смеяться, ребенок на самом деле доказывал свое право на высшую душу. Смеху учил его отец и тотчас же давал ему личное имя («мин»), которое, по свидетельству китайской обрядности, идентично высшей душе, предназначению и самой жизни.
До семи лет мальчики не покидают женской половины дома. Они живут жизнью женщин, хотя их и обучают мужским манерам и решительным тоном произносить слово «да». В десять лет они обязаны покинуть родной дом и денно и нощно оставаться при своем учителе, который показывает им обряды вежливости, учит быть искренними. В теории они должны оставаться в этой школе до двадцати лет, обучаясь умению танцевать, стрелять из лука, водить колесницу. Согласно традиции знатные юноши съезжались к князю, образуя нечто вроде школы пажей. Вместе с тем хроники, похоже, свидетельствуют, что отрочество проводится среди родственников по матери.
Еще одна характерная черта китайских нравов (она может сойти за пережиток большой семьи) наряду с другими типами соперничеств свидетельствует о сексуальном соперничестве, к которому приводят отношения отца и сына: не редкость, что отец пытается соблазнить невесту сына, и в тех случаях, когда ему это удается, сын обычно оказывается лишенным отцовского наследства.
Господствующей чертой семейной организации является отсутствие близости; этим прежде всего отмечены отношения между мужьями и женами и между отцами и сыновьями; по-хоже, это стало правилом вообще для семейных отношений.
В конечном счете подчиненная представлению об уважении домашняя нравственность вроде бы смешивается с церемониалом семейной жизни. С другой стороны, пронизанные духом состязательности или страстной увлеченностью престижем отношения в обществе начинают управляться исключительно соображениями декорума: нацеленная на идеал изысканной вежливости гражданственная мораль, как кажется, тяготеет единственно к организации между людьми системы протокольных отношений, устанавливающей поступки, приличествующие каждому возрасту, каждому полу, каждому общественному положению, каждой фактической ситуации.
- В традиционном обществе девочка быстро назначается ответственной за косяки мальчика. Не доглядела, не воспитала, не уберегла.
Ср.: в традиционных китайских ранних браках невестка, и так по жизни всем старшим должная, еще и отвечает перед ними за своего мужа. Напился, проигрался, не сдал экзамен - тьфу на тебя, недосмотрела.
...Никакого повышения статуса за этим не стоит: стоят дополнительные обязанности и ответственность без каких-либо дополнительных прав.
https://ivanov-petrov.livejournal.com/2520727.html?thread=248250263#t248250263
Гране М. Китайская цивилизация. 2016 - 480 с.
Книга 1929 года. Автор - ученик социолога Дюркгейма.
Автор говорит такие слова: верить китайским легендам, записанным как якобы "хроники" - невозможно. А у меня задача - написать историю Древнего Китая. Как быть?
Ну конечно, обратиться к археологии. Объективные данные, все дела.
Однако китайская археология чрезвычайно бедна. Почти ничего нет, а то, что есть - противоречит тем самым хроникам, на вере в которые и тысячелетнем переписывании и основана имеющаяся история Китая.
Как быть?
Как написать историю страны по очевидно-ложным хроникам?
Учитесь, как надо работать
В хрониках наврано о том, плохой или хороший государь, кто кого победил, о причинах событий и тп. Наврано о политике. Там не будут врать о нейтральном, не нужном и общеизвестном - родственных схемах отношений. Кто руководит в семье, кто кого главнее, кто наследник и пр.
Гране прочитал китайские хроники как этнографический текст о системах родства. Из древней обрядности вывел первое состояние и далее от века к веку фиксировал изменения, а политические события хроник были примерами, подтверждающими изменения.
Там вначале каннибализм. Матриархат. Матрилинейное наследование. И потом, с установлением власти военного вождя и патриархальных тенденций, женщина сохраняет власть в доме. То есть в царстве царит царь, а в его дворце - мать или старшая жена.
Очень сочный текст. Вынимает этнографию как кролика из шляпы. Там же ничего нет! Как же, а вот.
В целом - о том, как властью этих самых традиций женщины правили в доме. "Хорошо" не было никому - девочкам доставалось так, что не вздохни, и мальчикам тоже. Там разговор не о том, кому хорошо. а только - кто где правит, как добивается своих целей...
Весь рассказ о истории Древнего Китая пронизан непрерывной соревновательностью. Конкурируют в своих классах непрерывно. Что там Древняя Греция - просто чума. Соревнования, соревнования... Законы чести. Сложнейшие правила вежества. Резня непрерывная. Нет ничего соревновательнее, чем туго набитое традиционное общество. все в одном мешке, один ...эээ... выдохнул, другой вдохнул - нет вокруг ничего кроме, и давят друг друга, и по сложнейшим ритуалам конкурируют
Достаточно ли датировать текст, для того чтобы содержащиеся в нем суждения сразу же стали доступными для использования? Например, какую действительность открывают китайские документы о древних формах землепользования, если, заняв определенную позицию в отношении их даты и ценности, воздерживаться от признания, что выделяемый земледельцу, по их мнению, участок в пять или шесть раз меньше поля, которое в наши дни считается необходимым для того, чтобы прокормить одного человека в краях с самыми плодородными и лучше всего обрабатываемыми землями? Литературная история обрядности представляет значительный интерес, но разве удастся хорошо ее воссоздать, если обнаруживается, что, во-первых, среди пере-численных как используемые в обрядах предметов ни один - или близко к этому - не был найден при раскопках, а во-вторых, что среди найденных при раскопках предметов лишь очень немногие хоть как-то упомянуты в описаниях обрядов?
Подобно тому как попытка создания политической истории Китая может быть предпринята только при отказе от привлечения западной идеи государства, в равной мере для того, чтобы подойти к истории общества, которая составит вторую часть нашей работы, необходимо избавиться от идеи права, навязанной нашему уму слепым восхищением римским миром. В древнем китайском мире общественные перемены не выражаются в принятии сменяющих одна другую систем законов и уставов. Они проявляются в смене нравственных позиций. Ими сопровождаются колебания, происходящие во-обще в жизни общества в зависимости от того, господствует ли в нем крестьянская деятельность и жизнь деревень, или же деятельность феодалов, осевших по местечкам, со временем вырастающим в крошечные столицы, или же богатых торговцев, вокруг которых вырастают крупные города.
Есть только одно средство для изучения этого общества - попытаться прибегнуть к некоему стратиграфическому его воссозданию.
Вот почему я обращался к изучению не определенных и сгруппированных на западный манер учреждений - религии, права, жилища, но различных общественных кругов. Никогда не ставя перед собой задачи охватить все, я ограничился изображением отобранных характерных норм поведения.
О племенах чжоу, которые вроде были могущественны на китайском западе и поддерживались варварами Запада, рассказывают, что в глубокой древности они жили в пещерах;
их предком и божеством был Бог Проса. Их соперники, племена инь, боролись с ним, опираясь на варваров бассейна реки Хуай.
Они заселяли болотистые земли вдоль побережья восточного моря. Потомки инь, князья дома Сун, как и другие князья Востока, сохраняли отношения с этими варварами. С другой стороны, кажется определенным, что цивилизация Восточного Китая наряду с собственными чертами представляла определенное единство. Сексуальные нравы там были более свободными. Там существовала проституция гостеприимства и определенные обряды кровных союзов.
Прежде чем цивилизация Восточного Китая была поглощена единой цивилизацией, она поддерживала с той особые взаимоотношения. Через нее на китайскую цивилизацию, может быть, оказывались далекие влияния, значение которых с трудом можно угадать. Ясно, однако, что конкретную историю общества в Китае удастся написать лишь при условии, что будет найдено средство уточнить этнографические либо технические влияния, которые на него воздействовали.
Позднее китайцы надевали костюм из рубахи и юбки, сотканных из конопли или шелка. На голове они носили либо шапочку, либо повязку. От холода они надевали по нескольку видов одежды. Они умели окрашивать ткани и предпочитали яркие цвета. Ими выращивались различные растения для приготовления красителей, чаще всего марена и индиго. Ткачихи изготовляли одноцветные ткани и ткани в разводах. Последние приберегались для шитья одежды к праздникам и свадьбам.
«В цветастой юбке, в простой юбке, - в цветастой юбке, в про-стой юбке, - пошли, господа! пошли, господа! - доставьте меня к вам на колеснице!»
Вода постоянно вызывала у китайских крестьян наибольшую озабоченность. Их достояние было крайне ограниченным. Они владели мелкими инструментами, теслами, серпами, мотыгами и легкими сохами, состоящими из вырезанного из дерева лемеха и изготовленной из куска изогнутой толстой ветки рукояти. У них было мало крупного скота, и почти все работы выполнялись руками человека. Хотя они умели пользоваться тележками, почти все грузы переносились в корзинах или связках. Выращивали по нескольку животных, кур и свиней, а также сторожевых собак, которые при нужде могли пойти на еду. Дополнительную пищу давали охота сетями и рыбная ловля удочками и вершами.
Однако в этих изолированных хозяйствах жизнь прежде всего зависела от регулярности дождей, обеспечивавших урожаи бобовых и зерна. Крестьяне никогда не сооружали амбаров, не делали расчетов на будущее. Их всегда подстерегал голод.
При феодальном режиме крестьян несомненно рассматривали как всего лишь держателей земли и дополнение к ней. И если они безраздельно принадлежали земле, то потому что первоначально она безраздельно принадлежала образуемым ими крестьянским общинам. Великая реформа дома Цинь, приведшая при императорах Хань к аграрному кризису, и состояла прежде всего в разрыве этой тесной взаимной принадлежности земли и человека.
Если доверять стихам из «Книги песен» («Ши цзин»), то нельзя не прийти к выводу, что всегда переезжала женщина. Может быть, с феодальной эпохи таков был общий обычай. Однако никогда не исчезали мужья-зятья, прикрепленные к семье их жены. Несмотря на административные меры, этот обычай сохранялся. Его живучесть заставляет предположить, что соседние деревни сначала обменивались юношами, а не девушками. Крестьянский дом был и, в сущности, остается предметом женских забот. Мужчина едва туда заходил; обстановка состояла из девичьего приданого. Первоначально и сама деревня принадлежала женщинам: оберегавшая ее богиня называлась «матерью селения». Лишь довольно поздно духи земли обрели мужское обличье. Когда вожди выбирались среди мужчин, они носили титул «отцов» такой-то деревни. Селение носило имя проживавшей там семьи. Территориальные кланы образовывали самое небольшое объединение населения. Таким образом, первенство в деревне принадлежало женщинам, а лишь затем мужчинам, однако же всегда обитатели в соответствии с их полом делились на две группы, из которых одна, состоящая из пришлых супругов, играла подчиненную роль.
Самый старый член старейшего поколения носит титул старшего. Он обладает неким первенством, но лишь в качестве уполномоченного группы осуществляет расплывчатую власть: после кончины его подменяет младший, причем говорить о каком-либо наследовании невозможно. Между сородичами одного поколения тождественность абсолютна. Вместе они образуют коллективную личность. Никто в отдельности не имеет юридического существования. Систему наименования степеней родства не занимали ни личности, ни их природная близость. Она основывалась на классификации:
если ей и были нужны имена, то лишь для обозначения категорий родства. Само слово «мать» применялось в отношении широкого круга лиц; если к нему прибегают в его индивидуальном значении, то оно опять же не обозначит давшую вам жизнь женщину, а самую почтенную женщину в поколении матерей.
В равной степени и отец не отличается от дядьев по отцу; слово относится к кругу лиц, который много шире, чем братья отца.
Сыновья смешаны в неразличимую массу племянников. Сколь бы далекими они ни были, кузены относятся друг к другу как к родным братьям. В основе такой организации лежит полная неделимость. Ею не признаются ни иерархия, ни личные связи.
Отношения родства имеют всеохватывающий характер.
Семейная группа тем замкнутее, чем она однороднее.
Это было время, когда дома и деревни принадлежали женщинам. Нося звание матерей, они там распоряжались. Будучи хранительницами семян, они укрывали их в темном углу жилища, где и расстилали на ночь свою циновку. Мужчины, эти чужаки, приближались к семейному ложу почти что украдкой. В доме в силу заразительного воздействия чувства близости союз на почве являлся союзом с почвой. Эта почва была землей женщин. В родном жилище они зачинали от контакта с зернами, вроде бы заключавшими в себе жизнь.
Между матерями семьи, земляным полом в доме и собранными семенами устанавливалась общность атрибутов. Вблизи семян и семейного ложа смутная масса душ предков в ожидании времен перевоплощения, похоже, пребывала в материнской земле, в то время как Земля, приносящая плодородие женщинам и от них ее получающая, казалась Матерью. Таким образом, было время, когда населенная и поделенная Земля обладала только женскими атрибутами. Организация общества была тогда почти что матриархальной. Позднее, когда землепашцы, создав агнатические порядки, стали владыками сельскохозяйственных культур, духи почвы начали выглядеть наделенными мужскими признаками. Вместе с тем во все времена святые места оставались предметом общего почитания, решительно не терпевшего какого-либо различия в атрибутах.
Власть вождя выросла из состязаний братств и празднеств общего дома. Вождь - основатель городов и военный руководитель. Изобретший оружие кузнец Чию возглавляет танцующее братство и является божеством войны. Его счастливый соперник, другой кузнец, Хуанди также бог армий. Оба они, соревнуясь между собой, борются трое на трое. Число «три» находится у основания как военной, так и городской организации, ибо город ничем не отличается от военного лагеря.
Можно предположить, что некогда существовало время, когда вожди, представляющие противоположные группы народа и противоположных духов, чередовались у власти вместе с чередованием времен года.
Легенды китайской традиции рассказывают нам, что некогда власть принадлежала чете вождей, из которых один, государь, шел впереди второго, бывшего министром. Государь обладал добродетелью Неба, а министр - добродетелью Земли. Они сотрудничали, переходя, видимо, по очереди на первый план, причем каждый распоряжался в местах и во время, наилучшим образом соответствующих его духу. Они также и соперничали.
Подобно тому как в природе Инь и Ян сменяют в положенный срок друг друга, так же и добродетель Земли у достигшего определенного возраста министра вытеснялась добродетелью Неба, во всяком случае, если он выходил победителем из некоторых испытаний, вроде происходивших под открытым небом в поле или в результате брака с дочерьми государя. В этом случае он умел принудить государя уступить ему власть («жан»), а затем изгонял из города («жан»).
Оно было крылатым, и его сослали на Дальний Запад, на Гору пера, куда каждый год отправляются птицы, чтобы обновить оперение. На этой горе с тремя вершинами живут три птицы или, что то же самое, сова с единственной головой и тремя телами.
Три-Мяо, впрочем, тождественно котлу-треножнику Обжора.
Перед лицом Трех-Мяо, одновременно единых и тройственных, остальные чудовища образуют трио сообщников. Среди них главной фигурой является отец Юя Великого, Гунь. Он также был изгнан на Дальний Запад, на Гору пера [по другим сведениям, Гора была расположена на Дальнем Востоке], где появляются пляшущие фазаны. Говорят, что именно там он преобразился в трехногую черепаху. Другие уверяют, что превратился он в медведя, и позднее его сын умел танцевать танец медведя.
Остается сделать еще один шаг, и им является уничтожение междуцарствия. Он оказывается сделанным, когда сын наследует отцу по праву первородства, причем ни дядя по матери, ни младший брат отца больше не вмешиваются. В 489 до н. э. один князь, пожелавший передать власть непосредственно старшему сыну, созывает к своему смертному одру своих младших братьев. Следуя порядку их рождения, он уступает («жан») им власть. Самые старшие отказываются. Самый младший видит, что ему придется принять предложение. Однако если он обязан принять власть, то, значит, сразу же после кончины князя ему надлежит возложить эту власть на сына покойного. Междуцарствия не будет. По всей видимости, права младших братьев были поглощены в пользу самого младшего из них. Это признание прав самого младшего выступает как юридическая фикция, применяемая для уничтожения братского наследования и его замещения принципом наследования по прямой линии. Старший сын наследует немедленно и почти что по полному праву благодаря условности уступки («жан»), начинающей выглядеть завещательным распоряжением in extremis. Имея первоначально значимость обряда, служившего обеспечению реального чередования во власти, а затем призванная сделать возможным междуцарствие, теперь совершаемая в момент смерти уступка власти не более чем процедурная уловка, предназначенная обеспечить непрерывность агнатической, состоящей из перво-рожденных сыновей линии.
В те времена, когда практика уступки власти сохраняла свое первоначальное значение и всю свою важность, она распадалась на два обрядовых жеста. Старея, государь уходил в отставку и с момента ее начала уступал («жан») власть министру, который ею завладевал. Отречение вождя открывало перед ним период, теоретически насчитывающий тридцать лет, ибо старость начинается с семидесяти лет, а мудрец умирает в сто лет. Государь использует свою отставку, чтобы подготовиться к смерти. Эта смерть открывает для переживших государя период уединения, каковым является траур, с теоретической продолжительностью в три года. На третий год министр уступает власть сыну, но тот власть не принимает, а напротив, оказывается устранен. Когда этот механизм начинает работать в противоположном направлении и оказывается устранен министр, он все еще находится в периоде конца траура.
Хуанди умел поддерживать своего геральдического гения, пожирая сов. Похоже, что среди сов существует обыкновение пожирать собственных матерей. При единоутробном родстве кормиться телом матери - значит ограничиваться подтверждением в себе добродетелей собственного племени. Подобного рода семейный каннибализм, позволяющий семье сохранить свою сущностную целостность, - это всего лишь долг домашней почтительности. Совершающий его предается истинному причащению. Не пытаясь превзойти уровень дозволенных его собственному духу сакрализации, он сакрализирует себя.
Когда же каннибализм - не внутрисемейное дело, он становится актом веры и актом гордости. Человек, способный съесть тело того, кто даже не его родственник, - это герой, демонстрирующий честолюбивую Добродетель, отнюдь не от-ступающую перед захватами и расширением границ. Именно такова, собственно, добродетель вождя. Китайская история показывает нам сыновей Лучника принадлежащими к породе узурпаторов, которым не достает духа выпить приготовленный из тела их отца отвар. Она нам также показывает двух великих мудрецов, наделенных высшей смелостью и ставших основателями двух прославленных династий. Перед лицом брошенного соперником вызова основатель династии Чжоу царь Вэнь выпил отвар из тела своего сына. Основатель дома Хань Гаоцзу продемонстрировал не меньшее мужество, когда в 203 до н. э. приготовился невозмутимо выпить отвар из тела собственного отца. Знаменательно, что обе истории включены в описание основания двух династий. Они показывают, что испытание каннибализмом было частью предшествовавшего возведению на трон обряда. После того как вождь выпил перед лицом соперника отвар из тела собственного отца, никто не может усомниться в том, что благодаря триумфальному ее обретению он обладает двоякой Добродетелью Неба и Земли, некогда поделенной между князем и его министром, между отцом и его сыном.
Если его армия снискала славу, вождь исполняет триумфальный танец. «В левой руке он держит флейту, в правой у него топор. Он шествует впереди победоносных песнопе-ний. Он совершает подношение добычи». Добыча состоит из левых ушей, отрезанных у павших врагов, а также отсеченных у приведенных на парад пленников. Жест отрезания уха предваряет и начало битвы. Он также открывает пышное воинское торжество в память той битвы. Исторгаемой из ушей с помо-щью ножа с бубенцами кровью на пир призываются божества, чье внимание с этого мгновения пробуждено. Триумфальный танец завершается пиром каннибалов, где насыщаются победоносные боги и люди. Варвары не более чем дичь. Поедая их, можно обрести чужеродные добродетели и осуществить завоевание.
С помощью каннибальского пира достигается присоединение и уничтожается граница. Достаточно того, что в отношения между семействами и между городами проникает право войны и возникает феодальный порядок и агнатический порядок. В тех, кого раньше считали соперниками, отныне видят врагов. Вместо того чтобы отправиться на вендетту, теперь отправляются в бой.
Стремятся к полному триумфу там, где раньше имели бы право добиваться возвращения престижа.
Схватка перестает быть простым столкновением придворных амбиций, когда тяготеет к подобной цели. Дух соперничества в ней ожесточается и превращается в желание господства.
Вместо того чтобы завершиться пиром и свадьбами, в которых проявилась бы глубинная близость и восстановилось равновесие, триумфальная схватка заканчивается поглощением. Два сталкивающихся вождя совершенно не общаются за совместной едой на пиру равных, а победитель как господин общается с побежденными. Он покоряет их, усваивая вместе с телом поверженного соперника все присущие его группе добродетели.
С того момента могут быть засыпаны канавы между странами и семействами с различной сущностью. Становятся возможны-ми обмены между ними и переходы из края в край. Покончено с временами, когда равновесие было идеалом, а замкнутость- правилом. Напротив, происходит смычка различных семейств, и чем более закрытыми они раньше были, тем более бурным оказывается нынешнее взаимное проникновение. В состязания проникает дух войны. Воля к завоеванию главенствует на общих собраниях. А способствующие сближению действия больше не нацелены на достижение простой солидарности обособленных общин, но на их покорение. С другим объединяются, лишь желая над ним возобладать. Всю общественную жизнь пропитывает страсть к расточительству, бахвальству, разрушению и дух спора.
Людские объединения больше не замкнуты.
Люди и вещи перемещаются и, перемещаясь, занимают определенное место в иерархии. Они больше не обладают специфическими добродетелями, которые их разъединяли. В то же время они обретают значимость, которая позволяет их определить.
Некогда в знамени был воплощен гений группы; феодальный флаг только отражает степень достоинства: то, что было домашней эмблемой, стало всего лишь почетным знаком. Вместо того чтобы быть расколотым на ревниво оберегающие свою независимость группы, общество складывается отныне из находящихся один над другим классов. Оно не столько стремится к равновесию сил, сколько к концентрации могущества или по меньшей мере к иерархии престижей.
Дарами оружия обмениваются так же, как и подношениями пищи или вина. С помощью таких подарков престиж приобретается заметно быстрее, чем с помощью упорства или военных знаний. Те из воинов, кто на предварительных соревнованиях пробивали стрелой по семь кирас сразу и этим похвалялись, слышали, как их начальник говорил: «Вы навлечете на свою страну огромный позор! Завтра утром, пуская стрелы, вы падете жертвами вашего искусства!» Даже когда победа подтверждает святость предприятия и воины имеют дело только с беглецами, то есть с преступниками, знатный воин не может позволить себе убить более трех человек. К тому же, выпуская стрелы, он закрывает глаза: они настигнут врага, если этого пожелает судьба.
В разгар боя осторожность отступает перед вежливостью.
Две колесницы несутся друг другу навстречу. Одна сворачивает.
Вражеский колесничий сразу же выкрикивает имя колесничего, который вроде бы уклоняется от боя. Услышав вызов, тот воз-вращается, пытаясь пустить стрелу. Но противник уже выпустил стрелу, и он видит, что ему остается лишь уповать на добродетель предков, чтобы отвратить от него беду. Но когда второй хочет выстрелить вновь, он восклицает: «Если вы не дадите мне обменяться (моими стрелами с вашими), это будет некрасиво!» И противник, которому напомнили законы чести, снимает свою стрелу с тетивы и, замерев, ожидает смертельный удар.
Бой - это мешанина подвигов, проявлений великодушия, почтения и оскорблений, преданности, ругани, благословения и злых чар. В значительно меньшей мере, чем вооруженная схватка, это противоборство нравственных ценностей, соизмерение чести и достоинства. Там стремятся самоопределиться, принижая противника, но не только и не столько его, сколько тех, кто одного с вами ранга. Сражение -это великий момент, когда воины доказывают всем и каждому собственное благородство и знатность, а заодно и благородство своего князя, своего дела, своей страны. Часто агрессивное и всегда отмеченное желанием первенствовать чувство солидарности, вдохновляющее команду колесницы, проявляется как в испытаниях сражения, так и в испытаниях, которые готовят к битве. Вассал утрачивает свой ранг, если в мирном состязании борьбы его побеждает соратник. Военный министр, позволивший в шутку провести себя словно пленника с веревкой на шее, оказывается больше недостойным своих обязанностей. Больше не будет копейщиком тот, кто, не решаясь убить связанного пленника, роняет копье.
Его место на правой стороне колесницы займет верный человек, который не даст себя испугать испускаемым жертвой воплем и хладнокровно отсечет ей левое ухо. Он решительно не боится навлечь на себя месть вражеской души: он связал себя на жизнь и смерть со своими товарищами по команде.
Солидарность команд составляет саму основу чести, и до такой степени, что, для того чтобы окончательно унизить начальника колесницы, достаточно убить его возничего. Составляющая силу армии солидарность вскормлена тесным общением, но вместе с тем укрывает щепетильное чувство чести.
Знать - это прежде всего воины, и самым крупным испытанием для них является соревнование по стрельбе из лука. В нем ничего не сохранилось от былой грубости испытания в ловкости и храбрости (в пошлом смысле этих слов); эта музыкальная церемония отлажена как балет, где следует показывать свою ловкость в прекрасных приветствиях и выглядеть мужественным в своем костюме. Все движения должны быть ритмичны, а стрела, выпущенная из лука не под звук соответствующей ноты, никогда не сможет коснуться цели и в любом случае не будет зачтена. Выступая, отступая, поворачиваясь, оборачиваясь, лучники должны коснуться самого сердца («чжун») обрядовых правил. Снаружи - правильная («чжу») постановка тела, внутри - правильное («чжэн») состояние души - вот что требуется для того, чтобы крепко, надежно держать лук и стрелы. Твердо и надежно удерживаемые лук и стрелы - вот что позволяет сказать, что попали в центр («чжун») мишени.
Стрелы выпускаются только ради мальчиков: они служат эмблемой мужественности. У этого обряда заметны и воинственные черты. Они тем замечательнее, что, похоже, на третий день после рождения, когда выпускались стрелы, ребенка в древности наделяли именем, что позднее было перенесено на третий месяц после рождения. И действительно, отец по-настоящему принимает подносимого ему сына лишь в момент, когда наделяет того именем. С другой стороны, известно, что мужчина может приобрести имя для своего ребенка, лишь убив противника, чья отрубленная голова закапывается под его дверью. Тогда имя жертвы переходит к новорожденному. Вместе с именем тот наделялся отцом душой побежденного, завоевав которую отец становился ее хозяином и тем самым привязывал к себе ребенка как сына. С того момента отцовские права на купленного таким способом ребенка начинали преобладать над материнскими.
Согласно китайским взглядам только что родившиеся на свет младенцы обладают только низшей душой, душой крови, душой «по»: вот почему он тогда голый, без волос и красный (словом «красный» характеризуют как новорожденных, так и существа без волос). Кроме того, желая уточнить, чем связан ребенок с матерью и с отцом, говорят, что с матерью он соединен животом, а с отцом - волосами.
Сначала она заявляет о себе в криках младенца, который доказывает свою жизненную силу, приветствуя жизнь звонкими воплями: вот почему первоначально его наделяли именем на третий день. Но лишь обретая способность смеяться, ребенок на самом деле доказывал свое право на высшую душу. Смеху учил его отец и тотчас же давал ему личное имя («мин»), которое, по свидетельству китайской обрядности, идентично высшей душе, предназначению и самой жизни.
До семи лет мальчики не покидают женской половины дома. Они живут жизнью женщин, хотя их и обучают мужским манерам и решительным тоном произносить слово «да». В десять лет они обязаны покинуть родной дом и денно и нощно оставаться при своем учителе, который показывает им обряды вежливости, учит быть искренними. В теории они должны оставаться в этой школе до двадцати лет, обучаясь умению танцевать, стрелять из лука, водить колесницу. Согласно традиции знатные юноши съезжались к князю, образуя нечто вроде школы пажей. Вместе с тем хроники, похоже, свидетельствуют, что отрочество проводится среди родственников по матери.
Еще одна характерная черта китайских нравов (она может сойти за пережиток большой семьи) наряду с другими типами соперничеств свидетельствует о сексуальном соперничестве, к которому приводят отношения отца и сына: не редкость, что отец пытается соблазнить невесту сына, и в тех случаях, когда ему это удается, сын обычно оказывается лишенным отцовского наследства.
Господствующей чертой семейной организации является отсутствие близости; этим прежде всего отмечены отношения между мужьями и женами и между отцами и сыновьями; по-хоже, это стало правилом вообще для семейных отношений.
В конечном счете подчиненная представлению об уважении домашняя нравственность вроде бы смешивается с церемониалом семейной жизни. С другой стороны, пронизанные духом состязательности или страстной увлеченностью престижем отношения в обществе начинают управляться исключительно соображениями декорума: нацеленная на идеал изысканной вежливости гражданственная мораль, как кажется, тяготеет единственно к организации между людьми системы протокольных отношений, устанавливающей поступки, приличествующие каждому возрасту, каждому полу, каждому общественному положению, каждой фактической ситуации.