Версия происхождения воров в законе.Вариант 3
Продолжаю публиковать дискуссию о происхождении "воров в законе".Предыдущие главы:
1.Белогвардейская версия- http://ivanetsoleg.livejournal.com/134176.html
2.Чекистская версия- http://ivanetsoleg.livejournal.com/199192.html
Существую разные версии происхождения термина «вор в законе» и появление самих «воров». Виталий Еременко в книге «Воровской орден» приводит «Письмо прошляка» (то есть бывшего «вора»):
"Вором мог назваться только оголец, то есть беспризорный, голый, у которого не было ничего: ни дома, ни родителей, ни еды. Воров, у которых все было, мы презирали, называли их домашняками. О них говорили: «Не украдет - его мама накормит». Были еще блаторилы (т.е блатные - представители высшей по статусу группы в неформальной иерархии заключенных. Блатной обычно является профессиональным преступником) - взрослые парни, которые собирали вокруг себя домашняков (местных воров) и недопонимающих огольцов (несовершеннолетних преступников), обыгрывали их в карты, всячески использовали, тем и жили. Это они, объявив себя ворами в законе, придумали коронацию. Как только они это сделали, воры из числа беспризорников стали называть себя «честными ворами». Звучит смешно, но мы не хотели, чтобы нас смешивали с блаторилами. Кодекс поведения (в любых ситуациях найти самое честное, самое справедливое решение), который у нас сложился, мы потому и назвали «законом», что его нужно было выполнять неукоснительно. Но сами себя ворами в законе не называли. Это слово пошло от ментов. Это они спрашивали на допросах: «Что, законник?», когда мы отказывались колоться, стучать или давать показания в роли потерпевшего..."
Эта версия не выдерживает никакой критики. Во-первых, по признанию мемуариста, автор письма родился в 1927 году. Первый срок он получил в 12-лет, а к этому времени «воровское» движение было уже в расцвете. Завершилась же его «воровская» карьера в 1958 году. Иначе говоря, основная уголовная деятельность «мемуариста» приходится на послевоенные годы. К этому времени уже давно сложились и действовали «воровские законы», сложились обряды и традиции. Во-вторых, совершенно нелепо утверждение, что якобы нехорошие «блаторилы» объявили себя «ворами в законе» и «придумали коронацию». Она была придумана, когда анонимному автору письма было года три-четыре! К тому же из объяснения совершенно непонятно, почему же эти самые «блаторилы» назвали себя не просто «ворами», а именно «в законе». И почему «менты» называли «честных воров» «законниками»? Чекистская версия возникновения института «воров в законе», которую развили Георгий Подлесских и Андрей Терешонок в своей книге «Воры в законе: бросок к власти», также сомнительна. По их мнению, касту «воров» создало... ОГПУ!
Приказ ОГПУ № 108/65 от 8 марта 1931 года предписывал органам ОГПУ проводить мероприятия по чистке личного состава милиции и УГРО (уголовный розыск), предупреждать проникновение в агентурный аппарат милиции и УГРО преступного элемента и вести наблюдение за проведением этих директив в жизнь. В этом же приказе рекомендовалось привлекать классово близких пролетариату и крестьянству людей для выявления чуждых элементов, проникающих в органы милиции и УГРО. Практики совершенно однозначно трактовали данное положение как возможность использовать уголовников в борьбе с врагами народа... Подобного рода операции относились к прерогативе ОГПУ-НКВД. В частности, ими занимался так называемый отдел Уголовного Розыска Главной Инспекции ОГПУ, который разрабатывал методы борьбы с уголовной преступностью и внедрял их в практику. «...Разумеется, ОГПУ осознавало опасность того, что огромные массы людей, содержащиеся в ужасных условиях советских концлагерей, восстанут. Чтобы устранить эту опасность, в лагерях началась активная вербовка в качестве агентов ОГПУ уголовных авторитетов из числа так называемых «уркаганов», профессиональных уголовников. Были выработаны соответствующие инструкции для оперативной работы с этой категорией уголовников. В частности, рекомендовалось создавать контролируемые ОГПУ группировки во главе с завербованным уголовным авторитетом, который с помощью своих «соратников» мог бы обеспечивать необходимую дисциплину среди «троцкистов» (так называли осужденных по статье 58).Эти группировки не должны были «лезть в политику», завербованным авторитетам запрещалось самим участвовать в насилии над осужденными; запрещалось иметь собственность сверх того, что положено было рядовому осужденному. Однако были и существенные послабления в режиме содержания: завербованные уголовники не работали и имели возможность свободного передвижения по лагерю для встреч с подобными людьми и сбора информации; администрация же лагерей обязана была всячески поддерживать авторитет этих агентов. К подобной уголовной аристократии привилась кличка «блатные», на жаргоне - «блатари».
Однако довольно скоро они сами стали называть себя «ворами в законе». Спроси сегодня у подобного деятеля о значении этого выражения, и последует гордый ответ, что «в законе» - значит, авторитет признан «по закону» преступного мира и сам соблюдает воровские «законы». Пусть так. Но не следует забывать, кто позволил этим «баронам» выделиться из остальной массы заключенных и с какой целью использовал их авторитет. Для начальника лагеря слова «в законе» означали, что авторитет завербован ОГПУ в качестве агента...Кроме того, каждый лагерный начальник был одновременно и старшим оперативным начальником, предоставляя регулярные отчеты об агентурной работе среди заключенных. Воры в законе находились у них на оперативном контакте. Такова, как говорится, правда жизни». Названный выше приказ ОГПУ по времени действительно совпадает с периодом становления «воровского ордена» - началом 30-х годов. Но только на этом его «связь» с возникновением «воровской» касты и заканчивается. Дело в том, что приказ, на который ссылаются «исследователи», - отражение борьбы органов ГПУ и милиции. Борьба эта велась с 1924 года, когда заместитель председателя ГПУ Генрих Ягода подписал секретный циркуляр, где ставился вопрос о передаче в ведение ОГПУ органов милиции и уголовного сыска. Против этого выступил нарком внутренних дел Александр Белобородов. Он дал резкую отповедь Ягоде, заявив, что надо улучшать милицию, а не менять ее подчиненность. И вопрос был снят с повестки дня. Однако, выждав, Ягода все же добился в конце концов своего: с его подачи 31 декабря 1930 года ВЦИК и СНК РСФСР упразднили своим постановлением НКВД РСФСР, а функции руководства милицией и уголовным розыском передали ОГПУ. Чекисты победили. Но им необходимо было показать, что передача милиции в их ведение была совершенно необходима.
Вот тогда в марте 1931 года появляется знаменитый приказ ОГПУ, который предписывал всем чекистам в центре и на местах заняться активной чисткой аппарата милиции и уголовного розыска. Проще говоря, необходимо было доказать бездарность, непрофессионализм, коррумпированность и другие «грехи» работников милиции и «принципиальность», «боевитость» чекистов в разоблачении этих фактов. Не последнюю роль играли и обвинения в сращивании сотрудников милиции с преступным элементом. Именно поэтому в приказе милиционерам запрещалось входить в близкий контакт с уголовниками и заключать с ними какие-либо негласные соглашения. То есть всю оперативную работу чекисты оставляли за собой. Все эти интриги и являются подоплекой знаменитого приказа. Отсюда и всяческое нагнетание обстановки, призывы использовать все средства для «разоблачения» «продажных» «ментов» (чекисты в этом контексте, разумеется, выглядят идеально чистыми и благородными «борцами за правое дело»). Впрочем, при любых раскладах направленность приказа - узко специальная: борьба за чистоту рядов милиции и УГРО. Поэтому никакой связи с поддержанием порядка в советских концлагерях и предотвращением «восстаний» он не имел и иметь не мог. Это - совершенно разные области оперативной работы. Терешонок и Подлесских также указывают на рекомендацию использовать при разоблачении чуждых (преступных) элементов в милиции и УГРО «классово близких» пролетариату и крестьянству людей. При этом авторы подчеркивают, что имелись в виду уголовники. Действительно, имелись в виду уголовники. Но далеко не всякие уголовники! Более того: в то время из категории «классово близких» исключались профессиональные «урки». Не случайно в исправительно-трудовом кодексе 1924 года, например, было четкое разделение между заключенными «из трудящихся» и «не принадлежащими к классу трудящихся».
Профессиональные преступники, рецидивисты относились к последним... Было существенное различие между терминами «социально близкий» и «классово близкий». Если «социально близкими» Советская власть могла считать профессиональных уголовников и «босяков» (особенно этот термин стал популярен в период «перековки» преступников на «великих стройках социализма» в 30-е годы), то под «классово близкими» имелся в виду совершенно другой контингент. Конечно, оперативные работники лагерей активно вербовали агентов в среде профессиональных уголовников и успешно использовали их в борьбе против преступности (равно как и в других целях). Внедряли в воровскую среду и своих агентов чекисты и из числа штатных сотрудников. Однако авторы книги сильнопреувеличивают возможности ОГПУ, приписывая ей создание «воровской» касты и управление ею. Они по всей вероятности запамятовали, что «блатных», «воров» в начале 30-х годов насчитывались тысячи и на воле, и в арестантской среде. Лишь к началу 50-х, «воровской мир» ужесточил отбор в свои ряды, а в 60-е годы и вовсе число «законников» сократилось до нескольких сотен (из-за сучьей войны). Самый гениальный оперативник НЕ В СОСТОЯНИИ не только завербовать такое количество агентов, но тем паче негласно поддерживать с ними связь - держать «на оперативном контакте»! Подобное утверждение звучит абсолютно дико. В действительности же возникновение «воров в законе», является следствием борьбы Советов с белогвардейским подпольем. Уже к 1922 году чекисты сумели подавить очаги политического движения сопротивления большевистскому режиму. Поэтому 6 февраля 1922 года Всероссийская Чрезвычайная Комиссия была упразднена за ненадобностью. Однако подавление политического сопротивления не означало подавления сопротивления вообще.
Как пишет Вадим Кожинов в своем исследовании «Россия. Век ХХ», многие бывшие белые офицеры с самого начала уходили именно в уголовное подполье. К ним присоединялись и те, кто видел бесперспективность противостояния новой власти, но в то же время не желал признавать ее, ненавидел и презирал. На уголовное «дно» опускались не только офицеры, но и другие представители дворянства, интеллигенции, купечества, потерявшие опору и цель в жизни. И «бывшие» мстили - жестоко и безжалостно... По свидетельству в 1921 году председателя Донского областного ревтрибунала Мерена, - «Открытая контрреволюция на территории Донской области потерпела, как и везде, полную неудачу. Главари ударяются в бандитизм чисто уголовный и, пользуясь тяжелым положением момента - голодом, разрухой, подталкивают слабых, неразвитых людей на уголовные преступления. По делам о бандитизме, хищениях из государственных складов, поджогах и прочем, рассмотренных за последнее время Военной коллегией Ревтрибунала, в большинстве случаев руководителями являются бывшие офицеры и интеллигенты. В указанных явлениях, хоть и уголовного характера, Трибунал усматривает скрытую контрреволюцию. Эти дела будут рассматриваться в ускоренном и упрощенном порядке». Как пишет в своем исследовании «Воровской закон» журналист и исследователь субкультуры уголовно-арестантского мира России Александр Сидоров, в период революции и гражданской войны уголовники из «благородных» и профессиональные преступники нередко действовали вместе. «В основном это касалось грабителей и налетчиков. Для других криминальных «специальностей» нужны опыт, знания, долгая практика, которыми «бывшие» не обладали. Боевые офицеры умело разрабатывали планы операций, прекрасно владели оружием, отличались самообладанием, смелостью, не боялись рисковать жизнью. Подкупало уголовников и то, что в преступную среду бывшие дворяне привносили своеобразные представления о чести, сохраняли особую манеру говорить и держаться «с шиком», представляли для криминалитета привлекательность как осколки «красивой жизни» (которую всегда ценили профессиональные преступники). Однако такой союз продолжался недолго. «Бывшие» не могли и не желали держаться на равных с какими-то «уркаганами». Даже если они этого не показывали явно (чтобы не вызвать ненужные распри), высокомерие все равно чувствовалось. Кроме того, у офицеров, стремление управлять и командовать было, что называется в крови - во всяком случае, командовать теми, кто в их понимании ниже по рангу, социальному происхождению, интеллекту. Однако опытные преступники со стажем согласиться на такое «распределение обязанностей» не могли. «Королям» уголовного мира командиры были не нужны».
И тогда «бывшие» нашли свое, особое место в криминальном мире России. Беспризорничество - последствие двух войн (первой мировой и гражданской), голода, разрухи, эпидемий и массовых миграций - было бичом общества не только в первые послевоенные годы, но даже в период расцвета нэпа. Вот, что пишет Ж. Росси, - «Массовое появление беспризорников восходит к годам гражданской войны 1918 - 1921 гг. Они образовали крупные, очень опасные банды» («Справочник по ГУЛАГу»). Беспризорные представляли собой серьезную социальную проблему. Большая часть из них жила попрошайничеством, воровством и разбоями. Озлобленные и озверевшие, пропитанные цинизмом ребята не останавливались и перед пролитием чужой крови. Что уж говорить о покушении на чужую собственность... К беспризорникам вплотную примыкали и так называемые «босяки» - разношерстный уголовный сброд, люмпены, которые при любой власти составляют костяк уголовного «дна». Их отличие от преступников-профессионалов заключалось в том, что у «босяков» нет ни особой специализации, ни кастовых правил, ни традиций. Они шли за тем, кто сильнее, кто обещал более крупный куш. Различие же между босяками и беспризорниками зачастую заключалось лишь в том, что первые были постарше и имели больше криминального опыта.
К босяцкому миру к началу 20-х годов примыкала и разношерстная масса анархистов разного толка, матросов-кронштадтцев, восстание которых было подавлено Советской властью в 1921 году, недоучившихся гимназистов, потерявших дом и семью, и проч. Итак, кадровые офицеры, люди с большим военным опытом, умелые организаторы и руководители, вливаясь в ряды российского преступного мира, прежде всего стремились подчинить себе эту разношерстную армию беспризорников и босячья. И поначалу это им довольно легко удалось: сказались высокий интеллектуальный уровень, волевые качества, боевое прошлое. «В ряде случаев беспризорные образовывали сообщества, объединенные жесткой дисциплиной и авторитетом вожака» (Ю. Щеглов. Комментарий к роману Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»). Укоренившись в уголовном мире, «бывшие» принципиально изменили его характер. Если другие бандиты и грабители занимались своим ремеслом и без колебания проливали кровь исключительно в корыстных целях, «бывшие» делали это прежде всего из ненависти к режиму, то есть из идейных соображений. Так же они пытались воспитать и своих подручных -»волчат»: ненавидеть советскую власть, всю жизнь бороться против нее, не останавливаясь перед большой кровью. Именно белое офицерство вырабатывает в этот период и культивирует в среде своих подручных ряд жестких установлений-законов, которые носят явно политический характер. Например: - не обрастать имуществом, не иметь семьи; - если же есть родные, отказаться от них; - ни в коем случае не работать, жить только преступным ремеслом; - не брать оружия из рук власти, не служить в армии. Разумеется, для бывшего белогвардейца становился врагом каждый, кто шел служить ненавистной Совдепии с оружием в руках; - не участвовать ни в каких политических акциях новой власти, не поддерживать их (всевозможные революционные празднества, митинги, демонстрации, выборы в органы администрации, вступление в комсомол и пр.) и далее в том же духе.
До революции, в уголовном мире царской России, этих жестких установлений не существовало. Одному босяку не было никакого дела до того, есть ли у другого родные, знается ли он с ними, работал ли он когда-нибудь или нет... А уж о службе в армии вообще никто не задумывался! Более того, среди разношерстных обитателей дореволюционного российского «дна» было немало беглых солдат. Нет, разумеется, «профессионалы», с пренебрежением относились к новичкам, к тем, кто не по «велению души», а волею случая и обстоятельств попадал в преступный мир ( в тюрьмах их называли «брус легавый»). Но такое отношение основывалось только на различии криминального опыта и навыков, а не на каких-то особых «законах». Чем же объяснить все эти жесткие табу, возникшие в криминальной бандитской среде 20-х годов? Только тем, что они выработаны «бывшими». В новом обществе представители прежних имущих классов (не смирившиеся с революционными переменами) оказались изгоями, у которых отобрали все, что можно отобрать - отчий дом, семью, веру, надежды на будущее, место в обществе... Путей примирения с новым режимом не было. Оставалось одно - мстить. Ради этого «бывшие» отказывались от всего. Но такого же отречения они требовали и от тех, кого сделали своими подручными: беспризорников, бродяг, босяков, пополнявших «белобандитскую» армию уголовного мира. Белогвардейцы привнесли в уголовный мир также требования жесткой воинской дисциплины. Младшие беспрекословно подчинялись старшим, неисполнение приказов которых каралось смертью (как на фронте в военное время). Попав в банду (или, по-босяцки, в «кодлу»), человек не мог самостоятельно уйти из нее. Это расценивалось как дезертирство и тоже наказывалось физическим уничтожением отступника. Как отмечалось выше, на первых порах направленность «идейных» банд (так называли в уголовном мире группировки, возглавляемые «бывшими» - из-за политической направленности их действий) не особо выделялась в ряду кровавых грабежей и убийств, совершавшихся другими «кодлами». Но постепенно положение стало меняться. Чекисты и милиция набирались оперативного опыта, безжалостно подавляя вооруженную уголовщину. Уже к 1923 году мелкие, непрофессиональные бандформирования были в большинстве своем разгромлены. Большевики прекрасно поняли, с кем имеют дело, и выработали достаточно действенные меры по борьбе с бандитизмом. Совсем не случайно, что ВЦИК, учредив 27 января 1921 года Комиссию по улучшению жизни детей, назначил ее председателем Феликса Дзержинского. Дело вовсе не в особой «любви» Феликса Эдмундовича к детишкам. Все значительно проще. Чекисты совершенно точно определили направление удара: лишить уголовный мир (и прежде всего - классовых врагов) основной опорной силы - подрастающего поколения, стабилизировать обстановку в стране. Этого в основном удалось достичь к концу 20-х годов благодаря созданию целой сети трудовых коммун и другими способами социальной адаптации беспризорных малолеток. Вторым направлением борьбы с «идейными» уголовниками стало предельное ужесточение уголовной ответственности за бандитизм. Так советская власть обозначала любое сопротивление ее установлениям, предпринятое с применением силы, но не имевшее политической окраски. Член Коллегии ВЧК Мартын Лацис в газете «Известия» от 6 марта 1921 года на вопрос «что такое бандитизм?» отвечал просто - «контрреволюция». Многие наверно читали и слышали о политической 58-й статье, при помощи которой власть имущие расправлялись с неугодными. Однако мало кто знает о статье 59-й - «Особо опасные преступления против порядка управления». Эта статья появилась в уголовном кодексе в 1926-м году. В основе своей она была направлена именно против бандитизма. «Пятьдесят девятая - родная сестра пятьдесят восьмой» - говорили уголовники, подчеркивая, что для бандитов была установлена ответственность не менее жесткая, чем для политических врагов Советской власти - вплоть до физического уничтожения. Воры, мошенники, грабители считались «cоциально близкими» новой власти и потому получали за свои «шалости» небольшие сроки (за кражу личного имущества, например, - от трех месяцев до одного года; «вследствие нужды и безработицы, в целях удовлетворения минимальных потребностей» - исправительно-трудовые работы на срок до трех месяцев). Но только не бандиты! В том, что Советская власть относила бандитизм к преступлениям, совершенным «без контрреволюционных целей», не следует усматривать смягчающего обстоятельства. Напротив!
Это означало то, что судьи и прокуроры могли не обременять себя поиском доказательств «контрреволюционности» деяния и без лишних сомнений пускать подсудимых «в расход». Власть прекрасно понимала, кто выступает против «порядка управления». Ст. 59 п.1. Преступлением против порядка управления признается всякое действие, которое, не будучи направлено непосредственно к свержению Советской власти и Рабоче-Крестьянского Правительства, тем не менее приводит к нарушению правильной деятельности органов управления или народного хозяйства и сопряжено с сопротивлением органам власти и препятствованием их деятельности, неповиновением законам или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти. Особо опасными для Союза ССР преступлениями против порядка управления признаются те, совершенные без контрреволюционных целей, преступления против порядка управления, которые колеблют основы государственного управления и хозяйственной мощи Союза ССР и союзных республик. Ст. 59 п.3. Бандитизм, т.е. создание вооруженных банд и участие в них и в организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан, остановках поездов и разрушении железнодорожных путей и иных средств сообщения и связи, влечет за собою - лишение свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты - расстрела, с конфискацией имущества. (Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 года) В своем стремлении «нагнать жути» власть часто переходила все мыслимые границы, раздувая «бандитские» дела даже там, где и не пахло ни бандами, ни оружием. Надо, однако, заметить, что в это время хулиганство наряду с бандитизмом было одним из криминальных бичей общества. Использовали это в своих целях и представители «жиганского» (жиганы - «идейные» бандиты из числа «бывших», которые шли на самые дерзкие ограбления, убийства, очертя голову бросались в самые рискованные авантюры, не останавливаясь ни перед чем) движения. В Питере в середине 20-х годов появляется, например, «Союз советских хулиганов». Возглавлял его бывший есаул 6-го казачьего кавалерийского полка Дубинин. Ему удалось собрать более ста молодых парней. Все они добывали средства к существованию уголовными преступлениями. Именно введение 59-й «бандитской» статьи в значительной мере послужило причиной краха «белогвардейской уголовщины». Именно это, прежде всего, оттолкнуло от «бывших» основную массу «босяков», которые и без того были недовольны попытками «буржуев» верховодить в уголовной среде. Раз за бандитизм «светил вышак», босяки решили заняться менее опасными промыслами - воровством, грабежами и проч. К середине - концу 20-х годов изменения произошли и в среде беспризорников. Основная их часть (благодаря усилиям новой власти) отошла от преступного мира и адаптировалась в новом обществе. Те же, кто не порвал с уголовщиной, значительно подросли, оперились. Молодым, агрессивным ребятам было не по нутру, что ими помыкают «дворяне». Хотелось самим попробовать власти, стать во главе, повести за собой...
К 1927 году тема «политического бандитизма» достигает апогея. В это время в обществе витает призрак надвигающейся войны. На международной арене обстановка все более накалялась. Полицейский налет на советское торгпредство в Лондоне, разрыв по инициативе британского министра иностранных дел Остина Чемберлена дипломатических отношений Англии с СССР, убийство советского полпреда в Варшаве П. Л. Воейкова, постоянные сообщения о диверсиях и террористических актах сеяли среди населения панику. В мае исполком Коминтерна публикует тезисы «О войне и военной опасности». 4 июня Николай Бухарин на пленуме МК ВКП (б) заявляет: «Все мы сейчас абсолютно единодушны в том, что... необходимо в упор поставить вопрос о возможном нападении на СССР» («Правда», 18 июня1927 г.). В июле высокопоставленные В. Р. Менжинский, Г. Г. Ягода в интервью рассказывали о том, как подлые белогвардейцы, организовавшие взрывы в Москве, попали в Белоруссии в красноармейскую засаду и были уничтожены. Пресса нагнетает напряженность, постоянно публикуя репортажи о военных маневрах и массовой подготовке населения на случай боевых действий, в том числе уличных боев и газовых атак. Ясно, что в такой обстановке поисков «классового врага», и прежде всего - из «бывших», уголовный мир не мог оставаться равнодушным наблюдателем. Пригревать у себя на груди «белую кость», к тому же нередко - из числа контрреволюционного офицерства, в подобных условиях значило навлечь на себя сокрушительный удар полицейского государства. Это соображение послужило лишним (и мощным!) доводом в пользу искоренения «жиганов» из «благородного преступного мира».
Автор- Салех Устаджлы(http://minval.az/author/171/#sthash.THUqPUAl.dpuf)
1.Белогвардейская версия- http://ivanetsoleg.livejournal.com/134176.html
2.Чекистская версия- http://ivanetsoleg.livejournal.com/199192.html
Существую разные версии происхождения термина «вор в законе» и появление самих «воров». Виталий Еременко в книге «Воровской орден» приводит «Письмо прошляка» (то есть бывшего «вора»):
"Вором мог назваться только оголец, то есть беспризорный, голый, у которого не было ничего: ни дома, ни родителей, ни еды. Воров, у которых все было, мы презирали, называли их домашняками. О них говорили: «Не украдет - его мама накормит». Были еще блаторилы (т.е блатные - представители высшей по статусу группы в неформальной иерархии заключенных. Блатной обычно является профессиональным преступником) - взрослые парни, которые собирали вокруг себя домашняков (местных воров) и недопонимающих огольцов (несовершеннолетних преступников), обыгрывали их в карты, всячески использовали, тем и жили. Это они, объявив себя ворами в законе, придумали коронацию. Как только они это сделали, воры из числа беспризорников стали называть себя «честными ворами». Звучит смешно, но мы не хотели, чтобы нас смешивали с блаторилами. Кодекс поведения (в любых ситуациях найти самое честное, самое справедливое решение), который у нас сложился, мы потому и назвали «законом», что его нужно было выполнять неукоснительно. Но сами себя ворами в законе не называли. Это слово пошло от ментов. Это они спрашивали на допросах: «Что, законник?», когда мы отказывались колоться, стучать или давать показания в роли потерпевшего..."
Эта версия не выдерживает никакой критики. Во-первых, по признанию мемуариста, автор письма родился в 1927 году. Первый срок он получил в 12-лет, а к этому времени «воровское» движение было уже в расцвете. Завершилась же его «воровская» карьера в 1958 году. Иначе говоря, основная уголовная деятельность «мемуариста» приходится на послевоенные годы. К этому времени уже давно сложились и действовали «воровские законы», сложились обряды и традиции. Во-вторых, совершенно нелепо утверждение, что якобы нехорошие «блаторилы» объявили себя «ворами в законе» и «придумали коронацию». Она была придумана, когда анонимному автору письма было года три-четыре! К тому же из объяснения совершенно непонятно, почему же эти самые «блаторилы» назвали себя не просто «ворами», а именно «в законе». И почему «менты» называли «честных воров» «законниками»? Чекистская версия возникновения института «воров в законе», которую развили Георгий Подлесских и Андрей Терешонок в своей книге «Воры в законе: бросок к власти», также сомнительна. По их мнению, касту «воров» создало... ОГПУ!
Приказ ОГПУ № 108/65 от 8 марта 1931 года предписывал органам ОГПУ проводить мероприятия по чистке личного состава милиции и УГРО (уголовный розыск), предупреждать проникновение в агентурный аппарат милиции и УГРО преступного элемента и вести наблюдение за проведением этих директив в жизнь. В этом же приказе рекомендовалось привлекать классово близких пролетариату и крестьянству людей для выявления чуждых элементов, проникающих в органы милиции и УГРО. Практики совершенно однозначно трактовали данное положение как возможность использовать уголовников в борьбе с врагами народа... Подобного рода операции относились к прерогативе ОГПУ-НКВД. В частности, ими занимался так называемый отдел Уголовного Розыска Главной Инспекции ОГПУ, который разрабатывал методы борьбы с уголовной преступностью и внедрял их в практику. «...Разумеется, ОГПУ осознавало опасность того, что огромные массы людей, содержащиеся в ужасных условиях советских концлагерей, восстанут. Чтобы устранить эту опасность, в лагерях началась активная вербовка в качестве агентов ОГПУ уголовных авторитетов из числа так называемых «уркаганов», профессиональных уголовников. Были выработаны соответствующие инструкции для оперативной работы с этой категорией уголовников. В частности, рекомендовалось создавать контролируемые ОГПУ группировки во главе с завербованным уголовным авторитетом, который с помощью своих «соратников» мог бы обеспечивать необходимую дисциплину среди «троцкистов» (так называли осужденных по статье 58).Эти группировки не должны были «лезть в политику», завербованным авторитетам запрещалось самим участвовать в насилии над осужденными; запрещалось иметь собственность сверх того, что положено было рядовому осужденному. Однако были и существенные послабления в режиме содержания: завербованные уголовники не работали и имели возможность свободного передвижения по лагерю для встреч с подобными людьми и сбора информации; администрация же лагерей обязана была всячески поддерживать авторитет этих агентов. К подобной уголовной аристократии привилась кличка «блатные», на жаргоне - «блатари».
Однако довольно скоро они сами стали называть себя «ворами в законе». Спроси сегодня у подобного деятеля о значении этого выражения, и последует гордый ответ, что «в законе» - значит, авторитет признан «по закону» преступного мира и сам соблюдает воровские «законы». Пусть так. Но не следует забывать, кто позволил этим «баронам» выделиться из остальной массы заключенных и с какой целью использовал их авторитет. Для начальника лагеря слова «в законе» означали, что авторитет завербован ОГПУ в качестве агента...Кроме того, каждый лагерный начальник был одновременно и старшим оперативным начальником, предоставляя регулярные отчеты об агентурной работе среди заключенных. Воры в законе находились у них на оперативном контакте. Такова, как говорится, правда жизни». Названный выше приказ ОГПУ по времени действительно совпадает с периодом становления «воровского ордена» - началом 30-х годов. Но только на этом его «связь» с возникновением «воровской» касты и заканчивается. Дело в том, что приказ, на который ссылаются «исследователи», - отражение борьбы органов ГПУ и милиции. Борьба эта велась с 1924 года, когда заместитель председателя ГПУ Генрих Ягода подписал секретный циркуляр, где ставился вопрос о передаче в ведение ОГПУ органов милиции и уголовного сыска. Против этого выступил нарком внутренних дел Александр Белобородов. Он дал резкую отповедь Ягоде, заявив, что надо улучшать милицию, а не менять ее подчиненность. И вопрос был снят с повестки дня. Однако, выждав, Ягода все же добился в конце концов своего: с его подачи 31 декабря 1930 года ВЦИК и СНК РСФСР упразднили своим постановлением НКВД РСФСР, а функции руководства милицией и уголовным розыском передали ОГПУ. Чекисты победили. Но им необходимо было показать, что передача милиции в их ведение была совершенно необходима.
Вот тогда в марте 1931 года появляется знаменитый приказ ОГПУ, который предписывал всем чекистам в центре и на местах заняться активной чисткой аппарата милиции и уголовного розыска. Проще говоря, необходимо было доказать бездарность, непрофессионализм, коррумпированность и другие «грехи» работников милиции и «принципиальность», «боевитость» чекистов в разоблачении этих фактов. Не последнюю роль играли и обвинения в сращивании сотрудников милиции с преступным элементом. Именно поэтому в приказе милиционерам запрещалось входить в близкий контакт с уголовниками и заключать с ними какие-либо негласные соглашения. То есть всю оперативную работу чекисты оставляли за собой. Все эти интриги и являются подоплекой знаменитого приказа. Отсюда и всяческое нагнетание обстановки, призывы использовать все средства для «разоблачения» «продажных» «ментов» (чекисты в этом контексте, разумеется, выглядят идеально чистыми и благородными «борцами за правое дело»). Впрочем, при любых раскладах направленность приказа - узко специальная: борьба за чистоту рядов милиции и УГРО. Поэтому никакой связи с поддержанием порядка в советских концлагерях и предотвращением «восстаний» он не имел и иметь не мог. Это - совершенно разные области оперативной работы. Терешонок и Подлесских также указывают на рекомендацию использовать при разоблачении чуждых (преступных) элементов в милиции и УГРО «классово близких» пролетариату и крестьянству людей. При этом авторы подчеркивают, что имелись в виду уголовники. Действительно, имелись в виду уголовники. Но далеко не всякие уголовники! Более того: в то время из категории «классово близких» исключались профессиональные «урки». Не случайно в исправительно-трудовом кодексе 1924 года, например, было четкое разделение между заключенными «из трудящихся» и «не принадлежащими к классу трудящихся».
Профессиональные преступники, рецидивисты относились к последним... Было существенное различие между терминами «социально близкий» и «классово близкий». Если «социально близкими» Советская власть могла считать профессиональных уголовников и «босяков» (особенно этот термин стал популярен в период «перековки» преступников на «великих стройках социализма» в 30-е годы), то под «классово близкими» имелся в виду совершенно другой контингент. Конечно, оперативные работники лагерей активно вербовали агентов в среде профессиональных уголовников и успешно использовали их в борьбе против преступности (равно как и в других целях). Внедряли в воровскую среду и своих агентов чекисты и из числа штатных сотрудников. Однако авторы книги сильнопреувеличивают возможности ОГПУ, приписывая ей создание «воровской» касты и управление ею. Они по всей вероятности запамятовали, что «блатных», «воров» в начале 30-х годов насчитывались тысячи и на воле, и в арестантской среде. Лишь к началу 50-х, «воровской мир» ужесточил отбор в свои ряды, а в 60-е годы и вовсе число «законников» сократилось до нескольких сотен (из-за сучьей войны). Самый гениальный оперативник НЕ В СОСТОЯНИИ не только завербовать такое количество агентов, но тем паче негласно поддерживать с ними связь - держать «на оперативном контакте»! Подобное утверждение звучит абсолютно дико. В действительности же возникновение «воров в законе», является следствием борьбы Советов с белогвардейским подпольем. Уже к 1922 году чекисты сумели подавить очаги политического движения сопротивления большевистскому режиму. Поэтому 6 февраля 1922 года Всероссийская Чрезвычайная Комиссия была упразднена за ненадобностью. Однако подавление политического сопротивления не означало подавления сопротивления вообще.
Как пишет Вадим Кожинов в своем исследовании «Россия. Век ХХ», многие бывшие белые офицеры с самого начала уходили именно в уголовное подполье. К ним присоединялись и те, кто видел бесперспективность противостояния новой власти, но в то же время не желал признавать ее, ненавидел и презирал. На уголовное «дно» опускались не только офицеры, но и другие представители дворянства, интеллигенции, купечества, потерявшие опору и цель в жизни. И «бывшие» мстили - жестоко и безжалостно... По свидетельству в 1921 году председателя Донского областного ревтрибунала Мерена, - «Открытая контрреволюция на территории Донской области потерпела, как и везде, полную неудачу. Главари ударяются в бандитизм чисто уголовный и, пользуясь тяжелым положением момента - голодом, разрухой, подталкивают слабых, неразвитых людей на уголовные преступления. По делам о бандитизме, хищениях из государственных складов, поджогах и прочем, рассмотренных за последнее время Военной коллегией Ревтрибунала, в большинстве случаев руководителями являются бывшие офицеры и интеллигенты. В указанных явлениях, хоть и уголовного характера, Трибунал усматривает скрытую контрреволюцию. Эти дела будут рассматриваться в ускоренном и упрощенном порядке». Как пишет в своем исследовании «Воровской закон» журналист и исследователь субкультуры уголовно-арестантского мира России Александр Сидоров, в период революции и гражданской войны уголовники из «благородных» и профессиональные преступники нередко действовали вместе. «В основном это касалось грабителей и налетчиков. Для других криминальных «специальностей» нужны опыт, знания, долгая практика, которыми «бывшие» не обладали. Боевые офицеры умело разрабатывали планы операций, прекрасно владели оружием, отличались самообладанием, смелостью, не боялись рисковать жизнью. Подкупало уголовников и то, что в преступную среду бывшие дворяне привносили своеобразные представления о чести, сохраняли особую манеру говорить и держаться «с шиком», представляли для криминалитета привлекательность как осколки «красивой жизни» (которую всегда ценили профессиональные преступники). Однако такой союз продолжался недолго. «Бывшие» не могли и не желали держаться на равных с какими-то «уркаганами». Даже если они этого не показывали явно (чтобы не вызвать ненужные распри), высокомерие все равно чувствовалось. Кроме того, у офицеров, стремление управлять и командовать было, что называется в крови - во всяком случае, командовать теми, кто в их понимании ниже по рангу, социальному происхождению, интеллекту. Однако опытные преступники со стажем согласиться на такое «распределение обязанностей» не могли. «Королям» уголовного мира командиры были не нужны».
И тогда «бывшие» нашли свое, особое место в криминальном мире России. Беспризорничество - последствие двух войн (первой мировой и гражданской), голода, разрухи, эпидемий и массовых миграций - было бичом общества не только в первые послевоенные годы, но даже в период расцвета нэпа. Вот, что пишет Ж. Росси, - «Массовое появление беспризорников восходит к годам гражданской войны 1918 - 1921 гг. Они образовали крупные, очень опасные банды» («Справочник по ГУЛАГу»). Беспризорные представляли собой серьезную социальную проблему. Большая часть из них жила попрошайничеством, воровством и разбоями. Озлобленные и озверевшие, пропитанные цинизмом ребята не останавливались и перед пролитием чужой крови. Что уж говорить о покушении на чужую собственность... К беспризорникам вплотную примыкали и так называемые «босяки» - разношерстный уголовный сброд, люмпены, которые при любой власти составляют костяк уголовного «дна». Их отличие от преступников-профессионалов заключалось в том, что у «босяков» нет ни особой специализации, ни кастовых правил, ни традиций. Они шли за тем, кто сильнее, кто обещал более крупный куш. Различие же между босяками и беспризорниками зачастую заключалось лишь в том, что первые были постарше и имели больше криминального опыта.
К босяцкому миру к началу 20-х годов примыкала и разношерстная масса анархистов разного толка, матросов-кронштадтцев, восстание которых было подавлено Советской властью в 1921 году, недоучившихся гимназистов, потерявших дом и семью, и проч. Итак, кадровые офицеры, люди с большим военным опытом, умелые организаторы и руководители, вливаясь в ряды российского преступного мира, прежде всего стремились подчинить себе эту разношерстную армию беспризорников и босячья. И поначалу это им довольно легко удалось: сказались высокий интеллектуальный уровень, волевые качества, боевое прошлое. «В ряде случаев беспризорные образовывали сообщества, объединенные жесткой дисциплиной и авторитетом вожака» (Ю. Щеглов. Комментарий к роману Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»). Укоренившись в уголовном мире, «бывшие» принципиально изменили его характер. Если другие бандиты и грабители занимались своим ремеслом и без колебания проливали кровь исключительно в корыстных целях, «бывшие» делали это прежде всего из ненависти к режиму, то есть из идейных соображений. Так же они пытались воспитать и своих подручных -»волчат»: ненавидеть советскую власть, всю жизнь бороться против нее, не останавливаясь перед большой кровью. Именно белое офицерство вырабатывает в этот период и культивирует в среде своих подручных ряд жестких установлений-законов, которые носят явно политический характер. Например: - не обрастать имуществом, не иметь семьи; - если же есть родные, отказаться от них; - ни в коем случае не работать, жить только преступным ремеслом; - не брать оружия из рук власти, не служить в армии. Разумеется, для бывшего белогвардейца становился врагом каждый, кто шел служить ненавистной Совдепии с оружием в руках; - не участвовать ни в каких политических акциях новой власти, не поддерживать их (всевозможные революционные празднества, митинги, демонстрации, выборы в органы администрации, вступление в комсомол и пр.) и далее в том же духе.
До революции, в уголовном мире царской России, этих жестких установлений не существовало. Одному босяку не было никакого дела до того, есть ли у другого родные, знается ли он с ними, работал ли он когда-нибудь или нет... А уж о службе в армии вообще никто не задумывался! Более того, среди разношерстных обитателей дореволюционного российского «дна» было немало беглых солдат. Нет, разумеется, «профессионалы», с пренебрежением относились к новичкам, к тем, кто не по «велению души», а волею случая и обстоятельств попадал в преступный мир ( в тюрьмах их называли «брус легавый»). Но такое отношение основывалось только на различии криминального опыта и навыков, а не на каких-то особых «законах». Чем же объяснить все эти жесткие табу, возникшие в криминальной бандитской среде 20-х годов? Только тем, что они выработаны «бывшими». В новом обществе представители прежних имущих классов (не смирившиеся с революционными переменами) оказались изгоями, у которых отобрали все, что можно отобрать - отчий дом, семью, веру, надежды на будущее, место в обществе... Путей примирения с новым режимом не было. Оставалось одно - мстить. Ради этого «бывшие» отказывались от всего. Но такого же отречения они требовали и от тех, кого сделали своими подручными: беспризорников, бродяг, босяков, пополнявших «белобандитскую» армию уголовного мира. Белогвардейцы привнесли в уголовный мир также требования жесткой воинской дисциплины. Младшие беспрекословно подчинялись старшим, неисполнение приказов которых каралось смертью (как на фронте в военное время). Попав в банду (или, по-босяцки, в «кодлу»), человек не мог самостоятельно уйти из нее. Это расценивалось как дезертирство и тоже наказывалось физическим уничтожением отступника. Как отмечалось выше, на первых порах направленность «идейных» банд (так называли в уголовном мире группировки, возглавляемые «бывшими» - из-за политической направленности их действий) не особо выделялась в ряду кровавых грабежей и убийств, совершавшихся другими «кодлами». Но постепенно положение стало меняться. Чекисты и милиция набирались оперативного опыта, безжалостно подавляя вооруженную уголовщину. Уже к 1923 году мелкие, непрофессиональные бандформирования были в большинстве своем разгромлены. Большевики прекрасно поняли, с кем имеют дело, и выработали достаточно действенные меры по борьбе с бандитизмом. Совсем не случайно, что ВЦИК, учредив 27 января 1921 года Комиссию по улучшению жизни детей, назначил ее председателем Феликса Дзержинского. Дело вовсе не в особой «любви» Феликса Эдмундовича к детишкам. Все значительно проще. Чекисты совершенно точно определили направление удара: лишить уголовный мир (и прежде всего - классовых врагов) основной опорной силы - подрастающего поколения, стабилизировать обстановку в стране. Этого в основном удалось достичь к концу 20-х годов благодаря созданию целой сети трудовых коммун и другими способами социальной адаптации беспризорных малолеток. Вторым направлением борьбы с «идейными» уголовниками стало предельное ужесточение уголовной ответственности за бандитизм. Так советская власть обозначала любое сопротивление ее установлениям, предпринятое с применением силы, но не имевшее политической окраски. Член Коллегии ВЧК Мартын Лацис в газете «Известия» от 6 марта 1921 года на вопрос «что такое бандитизм?» отвечал просто - «контрреволюция». Многие наверно читали и слышали о политической 58-й статье, при помощи которой власть имущие расправлялись с неугодными. Однако мало кто знает о статье 59-й - «Особо опасные преступления против порядка управления». Эта статья появилась в уголовном кодексе в 1926-м году. В основе своей она была направлена именно против бандитизма. «Пятьдесят девятая - родная сестра пятьдесят восьмой» - говорили уголовники, подчеркивая, что для бандитов была установлена ответственность не менее жесткая, чем для политических врагов Советской власти - вплоть до физического уничтожения. Воры, мошенники, грабители считались «cоциально близкими» новой власти и потому получали за свои «шалости» небольшие сроки (за кражу личного имущества, например, - от трех месяцев до одного года; «вследствие нужды и безработицы, в целях удовлетворения минимальных потребностей» - исправительно-трудовые работы на срок до трех месяцев). Но только не бандиты! В том, что Советская власть относила бандитизм к преступлениям, совершенным «без контрреволюционных целей», не следует усматривать смягчающего обстоятельства. Напротив!
Это означало то, что судьи и прокуроры могли не обременять себя поиском доказательств «контрреволюционности» деяния и без лишних сомнений пускать подсудимых «в расход». Власть прекрасно понимала, кто выступает против «порядка управления». Ст. 59 п.1. Преступлением против порядка управления признается всякое действие, которое, не будучи направлено непосредственно к свержению Советской власти и Рабоче-Крестьянского Правительства, тем не менее приводит к нарушению правильной деятельности органов управления или народного хозяйства и сопряжено с сопротивлением органам власти и препятствованием их деятельности, неповиновением законам или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти. Особо опасными для Союза ССР преступлениями против порядка управления признаются те, совершенные без контрреволюционных целей, преступления против порядка управления, которые колеблют основы государственного управления и хозяйственной мощи Союза ССР и союзных республик. Ст. 59 п.3. Бандитизм, т.е. создание вооруженных банд и участие в них и в организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан, остановках поездов и разрушении железнодорожных путей и иных средств сообщения и связи, влечет за собою - лишение свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты - расстрела, с конфискацией имущества. (Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 года) В своем стремлении «нагнать жути» власть часто переходила все мыслимые границы, раздувая «бандитские» дела даже там, где и не пахло ни бандами, ни оружием. Надо, однако, заметить, что в это время хулиганство наряду с бандитизмом было одним из криминальных бичей общества. Использовали это в своих целях и представители «жиганского» (жиганы - «идейные» бандиты из числа «бывших», которые шли на самые дерзкие ограбления, убийства, очертя голову бросались в самые рискованные авантюры, не останавливаясь ни перед чем) движения. В Питере в середине 20-х годов появляется, например, «Союз советских хулиганов». Возглавлял его бывший есаул 6-го казачьего кавалерийского полка Дубинин. Ему удалось собрать более ста молодых парней. Все они добывали средства к существованию уголовными преступлениями. Именно введение 59-й «бандитской» статьи в значительной мере послужило причиной краха «белогвардейской уголовщины». Именно это, прежде всего, оттолкнуло от «бывших» основную массу «босяков», которые и без того были недовольны попытками «буржуев» верховодить в уголовной среде. Раз за бандитизм «светил вышак», босяки решили заняться менее опасными промыслами - воровством, грабежами и проч. К середине - концу 20-х годов изменения произошли и в среде беспризорников. Основная их часть (благодаря усилиям новой власти) отошла от преступного мира и адаптировалась в новом обществе. Те же, кто не порвал с уголовщиной, значительно подросли, оперились. Молодым, агрессивным ребятам было не по нутру, что ими помыкают «дворяне». Хотелось самим попробовать власти, стать во главе, повести за собой...
К 1927 году тема «политического бандитизма» достигает апогея. В это время в обществе витает призрак надвигающейся войны. На международной арене обстановка все более накалялась. Полицейский налет на советское торгпредство в Лондоне, разрыв по инициативе британского министра иностранных дел Остина Чемберлена дипломатических отношений Англии с СССР, убийство советского полпреда в Варшаве П. Л. Воейкова, постоянные сообщения о диверсиях и террористических актах сеяли среди населения панику. В мае исполком Коминтерна публикует тезисы «О войне и военной опасности». 4 июня Николай Бухарин на пленуме МК ВКП (б) заявляет: «Все мы сейчас абсолютно единодушны в том, что... необходимо в упор поставить вопрос о возможном нападении на СССР» («Правда», 18 июня1927 г.). В июле высокопоставленные В. Р. Менжинский, Г. Г. Ягода в интервью рассказывали о том, как подлые белогвардейцы, организовавшие взрывы в Москве, попали в Белоруссии в красноармейскую засаду и были уничтожены. Пресса нагнетает напряженность, постоянно публикуя репортажи о военных маневрах и массовой подготовке населения на случай боевых действий, в том числе уличных боев и газовых атак. Ясно, что в такой обстановке поисков «классового врага», и прежде всего - из «бывших», уголовный мир не мог оставаться равнодушным наблюдателем. Пригревать у себя на груди «белую кость», к тому же нередко - из числа контрреволюционного офицерства, в подобных условиях значило навлечь на себя сокрушительный удар полицейского государства. Это соображение послужило лишним (и мощным!) доводом в пользу искоренения «жиганов» из «благородного преступного мира».
Автор- Салех Устаджлы(http://minval.az/author/171/#sthash.THUqPUAl.dpuf)
Click to view