***
Ночь то зияла, то была светла.
В трактире, где бывали вы едва ли,
сидели моряки вокруг стола,
молчали, говорили, выпивали.
Луна порой заглядывала сквозь
туман и наслоенья влажной пыли
в трактир, сооружённый на авось
в той бухте, о которой все забыли.
Луна, приникнув к жёлтому окну,
порой смотрела, щурясь близоруко,
а что искала - и не намекну:
я не в кругу, я сам за гранью круга.
И мне доступно то же, что и ей:
стеклом и влагой скошенные лица,
и свет свечи, который тем ясней,
чем глубже ночь, чем тише время длится.
Да, есть нюанс, о нём не умолчу:
явив себя в питье и разговоре,
то тот, то этот брал с собой свечу
и, прыгнув в лодку, отправлялся в море.
И слабый свет, в футляре из стекла,
фигуру озаряющий по локти,
терялся скоро. Ночь была светла
или зияла, поглощая лодки.
Но вот загадка - сколько б моряков
ни вышло с соблюденьем интервала,
расклад застольный был всегда таков:
количество людей не убывало.
Они смеялись, спорили, стуча
стаканами, и всё опять сначала,
и на столе не таяла свеча,
и колебались лодки у причала.
И я уже не вспомню, как зашёл
в хибарку, и нашёл себя в беседе,
и плащ мой был просолен и тяжёл,
как рыбаря удачливые сети.
А помню только смутные слова,
где музыка сокрыта в каждой букве,
и пятна лиц вокруг того стола,
в том доме, в позабытой всеми бухте.
И в час, который был назначен мне,
я каждого благодарил, как друга,
и со свечою выглянул к Луне,
сощурившейся с неба близоруко.
Я правил прочь, я взмахами весла
тревожил зыбь, качавшуюся мерно,
и видел, как вдали, не зная сна,
тепло и ясно светится таверна.
И кто-то, кто стоял на берегу,
считая волны, вероятно, вымок,
и в дом вошёл, где в дружеском кругу
был к месту, как травинка средь травинок.
А лодки, выйдя в море без помех
и не стараясь к скалам притулиться,
сходясь, плели созвездия - для тех,
кто смотрит с неба, запрокинув лица.
Поддержать мой новый сборник можно здесь.