День позора
Грустный эпизод нашей истории, полностью вычеркнутый из памяти.
Бесси Битти "Красное сердце России"
Глава 12: ДЕНЬ ПОЗОРА
Днём позора должно войти в календарь красных российских лет воскресенье, 11 ноября. В тот день в жертву были принесены, без всякой нужды и пользы, невинные. За что ответственность несут не кадеты военных училищ, не солдаты и рабочие, которые с ними воевали, но небольшая кучка взрослых мужчин, которые, сами оставаясь в безопасности, послали воевать вместо себя мальчишек.
Если бы не некоторые американцы - и нынче поминаемые добрым словом в воскресающем после своего падения Петрограде - жертв было бы намного больше.
Незадолго до воскресной полуночи, я сидела в своей комнате в Военной гостинице, удивляясь тишине, нарушаемой лишь звоном церковных колоколов, когда вдруг раздались два выстрела, сопровождаемые шумом возбуждённых голосов и топотом множества ног в гостиничном холле.
Я незамедлительно выскочила на лестницу, но на первом же пролёте дорогу мне преградил офицер:
- Внизу заварушка. Вам лучше оставаться в своей комнате, - предупредил он.
Вернувшись этажом выше, я поймала лифт и, вскоре, оказалась внизу. В лобби было полным-полно народа: повсюду сновали солдаты, орали офицеры. Никто не мог сказать, что происходит.
Стоило мне выскользнуть за дверь, как я увидела, выворачивающий из-за угла к входу гостиницы, броневик, при виде которого толпящиеся там люди бросились назад к лестнице.
Откуда ни возьмись, появился мальчик в офицерской форме, с небрежно зажатой в уголке рта сигаретой и револьвером в руке, который приказал красногвардейцам выстроиться в шеренгу вдоль стены и разоружиться. Он знал пароль и имел в своём кармане мандат с голубой печатью Военно-Революционного Комитета. Никому из красногвардейцев и в голову не пришло усомниться в его правомочности, поэтому солдаты, обязанные выполнять любую команду ВРК, беспрекословно подчинились приказам мальчишки. И лишь услышав лязг замка двери подвала за своей спиной, они осознали, что их провели.
- Кто это? - спрашивали они друг друга. - Вернулся Керенский? Корнилов объявился?
Те же самые вопросы я задала русскому адмиралу, стоящему рядом со мной. Он покачал головой в отчаяние:
- Бог ведает, мадам. Я не знаю.
Мальчишка-офицер и его отряд исчезли так же внезапно, как и появились, прихватив с собой большую часть винтовок красногвардейцев. В гостинице стало тихо. Прежняя охрана сидела взаперти, новой не было. Глядя на это, два мальчика взяли пару брошенных винтовок и повесили их на плечи так, как это делают вооружённые рабочие.
- Krasnia Gvardia! - сказал один, одёргивая к низу подол куртки, под истеричный смех женщин.
Я покинула отель, следуя за офицером вниз по Мойке к телефонной станции в двух кварталах отсюда. Поперёк улицы, в качестве заграждения, перекрывавшего движение, были выставлены грузовики и пара туристических автомобилей. Люди в военной форме с винтовками отгоняли зевак подальше от баррикады.
Альберт Уильямс [Albert Rhys Williams, американский журналист и активист левого движения], стоя в дверях, разговаривал с группой солдат. Они, очевидно, не были большевиками. Я перешла улицу, в надежде выяснить у Альберта, что происходит. Он отвёл меня под защиту двора и пояснил, что телефонная станция в руках кадетов из военных училищ. Те ждут скорой контратаки красногвардейцев и солдат.
Чуть позже, высокий, черноглазый мальчик, один из тех десяти, что охраняли Временное Правительство в Зимнем Дворце, на блестящем английском связно рассказал мне о событиях этого утра.
На рассвете приехали на автомобиле два офицера, сказавшие, что Керенский уже на пути в Петроград и скоро явится в город с двумя полками поддержки. Обеспечив мальчиков паролем и мандатами Военно-Революционного Комитета, офицеры приказали им идти на ближайший перекрёсток и разоружить там дозорных, воспользовавшись неожиданностью и численным превосходством. Затем они должны захватить телефонную станцию и Военную гостиницу, удерживая их, пока не прибудет Керенский.
Мальчики со всей беспечностью бросились действовать, уверенные в том, что расчищают дорогу возврату Временного Правительства, и что через час или два им на помощь подойдут победоносные войска Керенского.
- Я не понимаю, почему он не идёт, - закончил малец жалобно. - Мы одни не сможем продержаться долго.
За всё это время я слышала лишь один случайный выстрел, но в два часа дня пальба началась на обоих концах улицы. Кадеты, просто дети в военном деле, соорудили на тротуарах укрытия из ящиков и досок - когда последние кончились, они начали подтаскивать дрова из поленницы - и заняли позицию за этой хилой защитой, начав отстреливаться от противника, атакующего их с двух сторон. Другие спрятались за грузовиками, положив свои ружья на капоты машин. Третьи легли прямо в грязь на деревянных отмостках, ведя огонь из-под кузовов машин.
Я наблюдала за боем, сначала, из-за укрытия во дворе, а потом, поднявшись по лестнице, из окна телефонной станции, откуда было видно всю улицу. В одной из комнат на втором этаже сидел под арестом Антонов, командир Красной Гвардии и член большевистского Военного Комиссариата.
Наступающие по улице отряды рабочих, усиленные матросами, знали о местонахождение Антонова и мечтали вцепиться в глотку тех, кто захватил их руководителя. Помимо прочего, у них был ещё один зуб на кадетов. Многие из последних были среди сдавшихся в Зимнем Дворце и отпущенных, затем, на свободу. Матросам особенно горько было осознавать, что им теперь придётся снова жертвовать своими товарищами, чтобы схватить тех, кто уже был однажды арестован.
К середине второй половины дня кадеты запросили мирных переговоров, предлагая освободить Антонова, при условии, если их потом отпустят восвояси.
- Мы и так освободим Антонова, когда перестреляем вас до последнего, - последовал ответ.
Мальчишки отчаялись окончательно.
- Почему не пришёл Керенский? Почему не пришёл Керенский? - безответно вопрошали они снова и снова.
Взрослые офицеры, отправившие их сюда на заклание, испарились. Боеприпасы подходили к концу. В половине третьего появился автомобиль Красного Креста, подбросивший ящик ручных гранат и тут же уехавший. Во дворе девушки в косынках заряжали и перезаряжали ленты к пулемёту, установленному на деревянном ящике на улице.
Атакующие всё ближе и ближе подбирались к зданию. Уличные баррикады опустели. Остатки кадетов рассыпалось по лестнице и комнатам, окнами, выходящими на улицу. В четыре часа дня мне пришлось покинуть мой наблюдательный пост у окна:
- Мы собираемся отсюда вести огонь, - пояснил мне один из кадетов.
Разбив окно прикладами ружей, они заняли позицию за жёлтыми шёлковыми занавесками. Я прошла к окну напротив, глядящему во двор, где двое кадетов тащили в здание раненого товарища, безжизненно повисшего у них на руках.
- Уходим отсюда. Они уже внизу, у подножья лестницы, - прокричал кто-то.
Вестибюль здания обезлюдел. Парни и девушки бросились бежать к тыльной стороне дома. Я же обнаружила в буфете мальчишку офицера с огромным кухонным ножом в руках, пытающегося отрезать пуговицы со своего кителя. Но его руки тряслись так, что на выполнение этой простой задачи ему понадобилось уйма времени. Другой мальчик, в это время, судорожно срывал погоны. Ещё трое, обнаружив в операторском зале за коммутатором верхнюю гражданскую одежду, торопливо раздевались догола.
Их прежняя гордость от обладания офицерской формой с золотой тесьмой и медными пуговицами, являвшейся символом личного превосходства, в одночасье обернулась для них проклятием. Любой из них готов был отдать последнее в этом мире, чтобы заполучить спецовку самого обыкновенного рабочего. Охваченные страхом, выжавший с их лиц последние капли крови, а из сердец всяческие следы мужества, они срывали с себя каждый, прикрывающий их наготу, клочок одежды, выражавший гордость и традиции их класса.
Я бродила из комнаты в комнату, останавливаясь то там, то сям, повторяя одни и те же русские слова «Kharasho!» и «Nichevo!», пока не рухнула на скамейку, залившись горючими слезами несчастной девочки.
В конце концов, собравшись с силами, я вышла в коридор, где стоял г-н Уильямс со своим переводчиком. В лацканы его пальто вцепился кадет-офицер, прося отдать ему оное, чтобы помочь выскользнуть из здания. Бронзовое лицо мальчика было серым от страха, язык заплетался, путая речь. Я глянула на американца и встретилась с парой глаз полных боли и смятения. Возникла напряжённая пауза. Я затаила дыхание в ожидание развития событий. /.../
Это пальто из грубого коричневого сукна американского кроя сильно выделялось на общем российском фоне и успело примелькаться в революционном Петрограде. Его владелец был блестящим оратором, не раз выступал на фронте и флоте, на заводах и фабриках, им он укрывался, ночуя в крестьянских хатах от Москвы до Киева.
Русские рабочие знали и любили г-на Уильямса, доверяли ему. Он тоже понимал их и верил в искренность их идеализма. Ему было, конечно, жалко этих напуганных ребят, но он, как и его рабочие друзья, не мог им простить ни их коварства в отношении красногвардейцев, ни беспредела с использованием машины Красного Креста.
- Если я отдам им пальто, меня сочтут предателем, - произнёс он.
Я промолчала, чувствуя, что не могу осуждать его принципы. Позабыв от волнения русские слова, Уильямс обратился к переводчику:
- Скажи им, что я не могу отдать своё пальто. Но я могу помочь им другим способом.
Услышав слова переводчика, кадет, развернулся и полный отчаяния ушёл. Мы какое-то время смотрели ему в след, чётко осознавая, что должны каким-то образом уберечь мальчишек от расплаты за выполнение приказов, заманивших их в ловушку.
- Ах, если бы я могла говорить на их языке, - воскликнула я, охваченная чувством беспомощности.
- И, что бы Вы сделали? - спросил меня мой коллега.
- Не знаю, но хоть что-нибудь, - ответила я, став спускаться в опустевший несколько минут назад холл. Г-н Уильямс последовал за мной.
- Найди его, - сказал он. - Я не мог отдать ему пальто, но если повешу здесь, он сможет взять его сам.
Я бросилась вверх по лестнице, на бегу бросив короткий взгляд в темноту двора, куда с улицы набивалось всё больше и больше вооружённого рабочего люда. Натыкаясь по пути на дрожащих от страха парней и девушек, я носилась по коридорам, пока не оказалась случайно в одной из дальних комнат, где собралось большинство кадетов. Они побросали оружие и ждали конца. Мальчика-офицера среди них не было.
Г-н Уильямс, охваченный тем же желанием, искал его в другом конце здания. В тот момент, для нас обоих, вся трагичность происходящего сосредоточилась в бедственном положении этого мальчишки и на стремление спасти ему жизнь. Каждую минуту мы ожидали услышать топот поднимающихся по лестнице мужчин.
- Может мне удаться договориться о чём-то с Антоновым, - предположил г-н Уильямс. - Где мальчики?
Я отвела его в заднюю комнату, где ранее видела ребят, и он предложил спуститься к арестованному Военному Министру и попытаться договориться с ним об условиях сдачи, гарантирующей кадетам безопасность.
- Pazhal’sta, barin! Пожалуйста, помогите нам! Пожалуйста, спасите! - хором кричали они.
Два кадета сопроводили г-на Уильямса вниз и отпёрли дверь темницы, куда он вошёл один. Мы ждали, затаив дыхание. Когда он вернулся, за ним шёл бледный, измождённый, болезненного вида невысокий парень, сутуливший плечи. Из-под мягкой, широкополой, фетровой шляпы виднелись лишь его длиннющий нос и выцветшие, лохматые волосы. Думаю, что новоявленный военный министр ни в чём не отвечал традиционным русским представлениям о военной выправке.
- Tovarisch Antonoff, сохраните нам жизнь! - закричали в один голос кадеты. - Одно лишь слово настоящего революционера, каковым, мы знаем, Вы являетесь, сохранит наши жизни!
- Где ваши офицеры? - спросил Антонов.
- Они бросили нас, - раздалось в ответ.
Условия сдачи обсудили быстро, и Антонов с Уильямсом отправились навстречу толпе во дворе, где красногвардейцы, узнав своего руководителя, начали скандировать:
- Antonoff! Antonoff! Nash, nash! Где юнкера?
Толпа, предвкушая задуманное, кинулась в здание, но Антонов их остановил:
- Я дал слово чести революционера, что этим людям сохранят жизнь. И вы, как революционеры, должны сдержать данное слово.
Часть балтийских матросов углядели американца. Один из них завопил:
- Americanski tavarisch!
Г-н Уильямс обратился к ним со словами:
- Я знаю, какое вы испытываете искушение. Но, если вы поддадитесь ему, идеалы вашей революции окажутся запятнанными. Если вы настоите на продолжении драки, то поубивают всех юнкеров до последнего. Это будет бессмысленная бойня, о которой я обязательно оповещу весь мир.
Он пояснил, что произошло с этими мальчишками и о дезертирстве их офицеров, а когда закончил, было объявлено голосование. Все матросы подняли руки единогласно, лишь часть красногвардейцев выразило своё несогласие.
Антонов повернулся к ним и сказал:
- Я лично утвердил условия сдачи и сам пристрелю первого, кто тронет юнкеров.
В его голосе слышалась такая решимость, что мужчины уставились на него с удивлением:
- Пристрелишь нас? - воскликнули они недоверчиво.
- Да, - ответил он. - Я предпочту гибель нас всех, чем допущу, чтобы этот американец рассказывал всему миру о низменности и мстительности российских революционеров.
В этот раз руки подняли все без исключения. Вскоре прибыл член комитета городской Думы, присутствовал при появлении первого, из спускающихся гуськом по лестнице, кадетов, руку которого он взял и вложил в руку ближайшего из матросов, со словами:
- Это заключённый номер один. Я вверяю его жизнь в Ваши руки. Защищайте его во имя чести Революции.
Когда выходил последний из кадетов, матрос, сопровождавший его, сказал:
- Это последний из отбросов.
Но был тут же урезонен своим товарищем.
/.../
Телефонная станция и военная гостиница были не единственными местами, где бушевали события того воскресенья. Во Владимирском военном училище кадеты, понеся большие потери, оказали отчаянное сопротивление большевикам. Как говорили, многие из курсантов были страшно изуродованы штыками.
Несколько случаев отвратительной резни произошло на Гоголя, недалеко от Исаакиевского Собора. Когда на улице появился броневик с тремя курсантами и шофёром внутри, толпа гражданских мужчин, женщин и детей, среди которых было и шесть матросов, бросилась к ближайшей подворотне. Броневик подскочил прямиком к ней и открыл огонь, сея смерть среди запертых в узком пространстве людей.
Первым пал рабочий, за ним на тротуар рухнул малолетний разносчик газет. Матросы бросились к броневику и стали колоть штыками через бойницы. Крики внутри подтвердили, что оружие достигло цели. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась.
Когда стоны внутри утихли, матросы вытащили на брусчатку три тела, залитых кровью и посечённых штыками до неузнаваемости. Шофёр не пострадал, моля о пощаде. Кто-то из большевиков в толпе сказал:
- Ради Бога, пусть уходит. Давайте не будем убивать больше, чем надо!
Было уже заполночь, когда я вернулась в гостиницу, вновь находящуюся в руках большевиков. Теперь, захватить её не было никаких шансов. Лобби и верхние этажи кишели матросами. Там, где день назад было двадцать охранников, нынче дежурила сотня. /.../
Разобрав накопившуюся почту, я спустилась поговорить с матросами. Их разговоры о той ночи, сводились к теме провокации. Снова и снова я слышала слово «Provokator! Provokator!». Мой западный ум, нехотя, соглашался с тем, что на самом деле имели место провокация и заговор Чёрной Сотни, полуночным кошмаром воскресшей из вековой тьмы. Я с интересом слушала их обвинения монархистов, раздумывая над тем, сколько истины есть в их словах.
Спускаясь на следующее утро на лифте, я встретила барона Б, которого не видела уже несколько дней, все, удивляясь, чем же он так занят во время случившегося кризиса. Я подняла на него глаза в тот момент, когда он входил в лифт, и было что-то такое в его лице, что заставило меня внутри содрогнуться.
- Где Вы были вчера? - спросила я, с трудом взяв себя в руки. - Заметив ваше отсутствие, мы решили, что Вы арестованы.
Он рассмеялся натужным невесёлым смехом, больше похожим на издёвку:
- Нет, - ответил он, - им и в голову не придёт арестовывать меня. Ведь, я был одним из них, красногвардейцем с винтовкой за плечами!
Начало здесь:
http://ivan-pohab.livejournal.com/71698.html
Бесси Битти "Красное сердце России"
Глава 12: ДЕНЬ ПОЗОРА
Днём позора должно войти в календарь красных российских лет воскресенье, 11 ноября. В тот день в жертву были принесены, без всякой нужды и пользы, невинные. За что ответственность несут не кадеты военных училищ, не солдаты и рабочие, которые с ними воевали, но небольшая кучка взрослых мужчин, которые, сами оставаясь в безопасности, послали воевать вместо себя мальчишек.
Если бы не некоторые американцы - и нынче поминаемые добрым словом в воскресающем после своего падения Петрограде - жертв было бы намного больше.
Незадолго до воскресной полуночи, я сидела в своей комнате в Военной гостинице, удивляясь тишине, нарушаемой лишь звоном церковных колоколов, когда вдруг раздались два выстрела, сопровождаемые шумом возбуждённых голосов и топотом множества ног в гостиничном холле.
Я незамедлительно выскочила на лестницу, но на первом же пролёте дорогу мне преградил офицер:
- Внизу заварушка. Вам лучше оставаться в своей комнате, - предупредил он.
Вернувшись этажом выше, я поймала лифт и, вскоре, оказалась внизу. В лобби было полным-полно народа: повсюду сновали солдаты, орали офицеры. Никто не мог сказать, что происходит.
Стоило мне выскользнуть за дверь, как я увидела, выворачивающий из-за угла к входу гостиницы, броневик, при виде которого толпящиеся там люди бросились назад к лестнице.
Откуда ни возьмись, появился мальчик в офицерской форме, с небрежно зажатой в уголке рта сигаретой и револьвером в руке, который приказал красногвардейцам выстроиться в шеренгу вдоль стены и разоружиться. Он знал пароль и имел в своём кармане мандат с голубой печатью Военно-Революционного Комитета. Никому из красногвардейцев и в голову не пришло усомниться в его правомочности, поэтому солдаты, обязанные выполнять любую команду ВРК, беспрекословно подчинились приказам мальчишки. И лишь услышав лязг замка двери подвала за своей спиной, они осознали, что их провели.
- Кто это? - спрашивали они друг друга. - Вернулся Керенский? Корнилов объявился?
Те же самые вопросы я задала русскому адмиралу, стоящему рядом со мной. Он покачал головой в отчаяние:
- Бог ведает, мадам. Я не знаю.
Мальчишка-офицер и его отряд исчезли так же внезапно, как и появились, прихватив с собой большую часть винтовок красногвардейцев. В гостинице стало тихо. Прежняя охрана сидела взаперти, новой не было. Глядя на это, два мальчика взяли пару брошенных винтовок и повесили их на плечи так, как это делают вооружённые рабочие.
- Krasnia Gvardia! - сказал один, одёргивая к низу подол куртки, под истеричный смех женщин.
Я покинула отель, следуя за офицером вниз по Мойке к телефонной станции в двух кварталах отсюда. Поперёк улицы, в качестве заграждения, перекрывавшего движение, были выставлены грузовики и пара туристических автомобилей. Люди в военной форме с винтовками отгоняли зевак подальше от баррикады.
Альберт Уильямс [Albert Rhys Williams, американский журналист и активист левого движения], стоя в дверях, разговаривал с группой солдат. Они, очевидно, не были большевиками. Я перешла улицу, в надежде выяснить у Альберта, что происходит. Он отвёл меня под защиту двора и пояснил, что телефонная станция в руках кадетов из военных училищ. Те ждут скорой контратаки красногвардейцев и солдат.
Чуть позже, высокий, черноглазый мальчик, один из тех десяти, что охраняли Временное Правительство в Зимнем Дворце, на блестящем английском связно рассказал мне о событиях этого утра.
На рассвете приехали на автомобиле два офицера, сказавшие, что Керенский уже на пути в Петроград и скоро явится в город с двумя полками поддержки. Обеспечив мальчиков паролем и мандатами Военно-Революционного Комитета, офицеры приказали им идти на ближайший перекрёсток и разоружить там дозорных, воспользовавшись неожиданностью и численным превосходством. Затем они должны захватить телефонную станцию и Военную гостиницу, удерживая их, пока не прибудет Керенский.
Мальчики со всей беспечностью бросились действовать, уверенные в том, что расчищают дорогу возврату Временного Правительства, и что через час или два им на помощь подойдут победоносные войска Керенского.
- Я не понимаю, почему он не идёт, - закончил малец жалобно. - Мы одни не сможем продержаться долго.
За всё это время я слышала лишь один случайный выстрел, но в два часа дня пальба началась на обоих концах улицы. Кадеты, просто дети в военном деле, соорудили на тротуарах укрытия из ящиков и досок - когда последние кончились, они начали подтаскивать дрова из поленницы - и заняли позицию за этой хилой защитой, начав отстреливаться от противника, атакующего их с двух сторон. Другие спрятались за грузовиками, положив свои ружья на капоты машин. Третьи легли прямо в грязь на деревянных отмостках, ведя огонь из-под кузовов машин.
Я наблюдала за боем, сначала, из-за укрытия во дворе, а потом, поднявшись по лестнице, из окна телефонной станции, откуда было видно всю улицу. В одной из комнат на втором этаже сидел под арестом Антонов, командир Красной Гвардии и член большевистского Военного Комиссариата.
Наступающие по улице отряды рабочих, усиленные матросами, знали о местонахождение Антонова и мечтали вцепиться в глотку тех, кто захватил их руководителя. Помимо прочего, у них был ещё один зуб на кадетов. Многие из последних были среди сдавшихся в Зимнем Дворце и отпущенных, затем, на свободу. Матросам особенно горько было осознавать, что им теперь придётся снова жертвовать своими товарищами, чтобы схватить тех, кто уже был однажды арестован.
К середине второй половины дня кадеты запросили мирных переговоров, предлагая освободить Антонова, при условии, если их потом отпустят восвояси.
- Мы и так освободим Антонова, когда перестреляем вас до последнего, - последовал ответ.
Мальчишки отчаялись окончательно.
- Почему не пришёл Керенский? Почему не пришёл Керенский? - безответно вопрошали они снова и снова.
Взрослые офицеры, отправившие их сюда на заклание, испарились. Боеприпасы подходили к концу. В половине третьего появился автомобиль Красного Креста, подбросивший ящик ручных гранат и тут же уехавший. Во дворе девушки в косынках заряжали и перезаряжали ленты к пулемёту, установленному на деревянном ящике на улице.
Атакующие всё ближе и ближе подбирались к зданию. Уличные баррикады опустели. Остатки кадетов рассыпалось по лестнице и комнатам, окнами, выходящими на улицу. В четыре часа дня мне пришлось покинуть мой наблюдательный пост у окна:
- Мы собираемся отсюда вести огонь, - пояснил мне один из кадетов.
Разбив окно прикладами ружей, они заняли позицию за жёлтыми шёлковыми занавесками. Я прошла к окну напротив, глядящему во двор, где двое кадетов тащили в здание раненого товарища, безжизненно повисшего у них на руках.
- Уходим отсюда. Они уже внизу, у подножья лестницы, - прокричал кто-то.
Вестибюль здания обезлюдел. Парни и девушки бросились бежать к тыльной стороне дома. Я же обнаружила в буфете мальчишку офицера с огромным кухонным ножом в руках, пытающегося отрезать пуговицы со своего кителя. Но его руки тряслись так, что на выполнение этой простой задачи ему понадобилось уйма времени. Другой мальчик, в это время, судорожно срывал погоны. Ещё трое, обнаружив в операторском зале за коммутатором верхнюю гражданскую одежду, торопливо раздевались догола.
Их прежняя гордость от обладания офицерской формой с золотой тесьмой и медными пуговицами, являвшейся символом личного превосходства, в одночасье обернулась для них проклятием. Любой из них готов был отдать последнее в этом мире, чтобы заполучить спецовку самого обыкновенного рабочего. Охваченные страхом, выжавший с их лиц последние капли крови, а из сердец всяческие следы мужества, они срывали с себя каждый, прикрывающий их наготу, клочок одежды, выражавший гордость и традиции их класса.
Я бродила из комнаты в комнату, останавливаясь то там, то сям, повторяя одни и те же русские слова «Kharasho!» и «Nichevo!», пока не рухнула на скамейку, залившись горючими слезами несчастной девочки.
В конце концов, собравшись с силами, я вышла в коридор, где стоял г-н Уильямс со своим переводчиком. В лацканы его пальто вцепился кадет-офицер, прося отдать ему оное, чтобы помочь выскользнуть из здания. Бронзовое лицо мальчика было серым от страха, язык заплетался, путая речь. Я глянула на американца и встретилась с парой глаз полных боли и смятения. Возникла напряжённая пауза. Я затаила дыхание в ожидание развития событий. /.../
Это пальто из грубого коричневого сукна американского кроя сильно выделялось на общем российском фоне и успело примелькаться в революционном Петрограде. Его владелец был блестящим оратором, не раз выступал на фронте и флоте, на заводах и фабриках, им он укрывался, ночуя в крестьянских хатах от Москвы до Киева.
Русские рабочие знали и любили г-на Уильямса, доверяли ему. Он тоже понимал их и верил в искренность их идеализма. Ему было, конечно, жалко этих напуганных ребят, но он, как и его рабочие друзья, не мог им простить ни их коварства в отношении красногвардейцев, ни беспредела с использованием машины Красного Креста.
- Если я отдам им пальто, меня сочтут предателем, - произнёс он.
Я промолчала, чувствуя, что не могу осуждать его принципы. Позабыв от волнения русские слова, Уильямс обратился к переводчику:
- Скажи им, что я не могу отдать своё пальто. Но я могу помочь им другим способом.
Услышав слова переводчика, кадет, развернулся и полный отчаяния ушёл. Мы какое-то время смотрели ему в след, чётко осознавая, что должны каким-то образом уберечь мальчишек от расплаты за выполнение приказов, заманивших их в ловушку.
- Ах, если бы я могла говорить на их языке, - воскликнула я, охваченная чувством беспомощности.
- И, что бы Вы сделали? - спросил меня мой коллега.
- Не знаю, но хоть что-нибудь, - ответила я, став спускаться в опустевший несколько минут назад холл. Г-н Уильямс последовал за мной.
- Найди его, - сказал он. - Я не мог отдать ему пальто, но если повешу здесь, он сможет взять его сам.
Я бросилась вверх по лестнице, на бегу бросив короткий взгляд в темноту двора, куда с улицы набивалось всё больше и больше вооружённого рабочего люда. Натыкаясь по пути на дрожащих от страха парней и девушек, я носилась по коридорам, пока не оказалась случайно в одной из дальних комнат, где собралось большинство кадетов. Они побросали оружие и ждали конца. Мальчика-офицера среди них не было.
Г-н Уильямс, охваченный тем же желанием, искал его в другом конце здания. В тот момент, для нас обоих, вся трагичность происходящего сосредоточилась в бедственном положении этого мальчишки и на стремление спасти ему жизнь. Каждую минуту мы ожидали услышать топот поднимающихся по лестнице мужчин.
- Может мне удаться договориться о чём-то с Антоновым, - предположил г-н Уильямс. - Где мальчики?
Я отвела его в заднюю комнату, где ранее видела ребят, и он предложил спуститься к арестованному Военному Министру и попытаться договориться с ним об условиях сдачи, гарантирующей кадетам безопасность.
- Pazhal’sta, barin! Пожалуйста, помогите нам! Пожалуйста, спасите! - хором кричали они.
Два кадета сопроводили г-на Уильямса вниз и отпёрли дверь темницы, куда он вошёл один. Мы ждали, затаив дыхание. Когда он вернулся, за ним шёл бледный, измождённый, болезненного вида невысокий парень, сутуливший плечи. Из-под мягкой, широкополой, фетровой шляпы виднелись лишь его длиннющий нос и выцветшие, лохматые волосы. Думаю, что новоявленный военный министр ни в чём не отвечал традиционным русским представлениям о военной выправке.
- Tovarisch Antonoff, сохраните нам жизнь! - закричали в один голос кадеты. - Одно лишь слово настоящего революционера, каковым, мы знаем, Вы являетесь, сохранит наши жизни!
- Где ваши офицеры? - спросил Антонов.
- Они бросили нас, - раздалось в ответ.
Условия сдачи обсудили быстро, и Антонов с Уильямсом отправились навстречу толпе во дворе, где красногвардейцы, узнав своего руководителя, начали скандировать:
- Antonoff! Antonoff! Nash, nash! Где юнкера?
Толпа, предвкушая задуманное, кинулась в здание, но Антонов их остановил:
- Я дал слово чести революционера, что этим людям сохранят жизнь. И вы, как революционеры, должны сдержать данное слово.
Часть балтийских матросов углядели американца. Один из них завопил:
- Americanski tavarisch!
Г-н Уильямс обратился к ним со словами:
- Я знаю, какое вы испытываете искушение. Но, если вы поддадитесь ему, идеалы вашей революции окажутся запятнанными. Если вы настоите на продолжении драки, то поубивают всех юнкеров до последнего. Это будет бессмысленная бойня, о которой я обязательно оповещу весь мир.
Он пояснил, что произошло с этими мальчишками и о дезертирстве их офицеров, а когда закончил, было объявлено голосование. Все матросы подняли руки единогласно, лишь часть красногвардейцев выразило своё несогласие.
Антонов повернулся к ним и сказал:
- Я лично утвердил условия сдачи и сам пристрелю первого, кто тронет юнкеров.
В его голосе слышалась такая решимость, что мужчины уставились на него с удивлением:
- Пристрелишь нас? - воскликнули они недоверчиво.
- Да, - ответил он. - Я предпочту гибель нас всех, чем допущу, чтобы этот американец рассказывал всему миру о низменности и мстительности российских революционеров.
В этот раз руки подняли все без исключения. Вскоре прибыл член комитета городской Думы, присутствовал при появлении первого, из спускающихся гуськом по лестнице, кадетов, руку которого он взял и вложил в руку ближайшего из матросов, со словами:
- Это заключённый номер один. Я вверяю его жизнь в Ваши руки. Защищайте его во имя чести Революции.
Когда выходил последний из кадетов, матрос, сопровождавший его, сказал:
- Это последний из отбросов.
Но был тут же урезонен своим товарищем.
/.../
Телефонная станция и военная гостиница были не единственными местами, где бушевали события того воскресенья. Во Владимирском военном училище кадеты, понеся большие потери, оказали отчаянное сопротивление большевикам. Как говорили, многие из курсантов были страшно изуродованы штыками.
Несколько случаев отвратительной резни произошло на Гоголя, недалеко от Исаакиевского Собора. Когда на улице появился броневик с тремя курсантами и шофёром внутри, толпа гражданских мужчин, женщин и детей, среди которых было и шесть матросов, бросилась к ближайшей подворотне. Броневик подскочил прямиком к ней и открыл огонь, сея смерть среди запертых в узком пространстве людей.
Первым пал рабочий, за ним на тротуар рухнул малолетний разносчик газет. Матросы бросились к броневику и стали колоть штыками через бойницы. Крики внутри подтвердили, что оружие достигло цели. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась.
Когда стоны внутри утихли, матросы вытащили на брусчатку три тела, залитых кровью и посечённых штыками до неузнаваемости. Шофёр не пострадал, моля о пощаде. Кто-то из большевиков в толпе сказал:
- Ради Бога, пусть уходит. Давайте не будем убивать больше, чем надо!
Было уже заполночь, когда я вернулась в гостиницу, вновь находящуюся в руках большевиков. Теперь, захватить её не было никаких шансов. Лобби и верхние этажи кишели матросами. Там, где день назад было двадцать охранников, нынче дежурила сотня. /.../
Разобрав накопившуюся почту, я спустилась поговорить с матросами. Их разговоры о той ночи, сводились к теме провокации. Снова и снова я слышала слово «Provokator! Provokator!». Мой западный ум, нехотя, соглашался с тем, что на самом деле имели место провокация и заговор Чёрной Сотни, полуночным кошмаром воскресшей из вековой тьмы. Я с интересом слушала их обвинения монархистов, раздумывая над тем, сколько истины есть в их словах.
Спускаясь на следующее утро на лифте, я встретила барона Б, которого не видела уже несколько дней, все, удивляясь, чем же он так занят во время случившегося кризиса. Я подняла на него глаза в тот момент, когда он входил в лифт, и было что-то такое в его лице, что заставило меня внутри содрогнуться.
- Где Вы были вчера? - спросила я, с трудом взяв себя в руки. - Заметив ваше отсутствие, мы решили, что Вы арестованы.
Он рассмеялся натужным невесёлым смехом, больше похожим на издёвку:
- Нет, - ответил он, - им и в голову не придёт арестовывать меня. Ведь, я был одним из них, красногвардейцем с винтовкой за плечами!
Начало здесь:
http://ivan-pohab.livejournal.com/71698.html