IVЛИ-3. "РАСЦВЕСТИ"
В то лето Гражданская война для них закончилась.
Навсегда.
Никто не победил и не проиграл, дети просто стали играть в другие игры, и один несчастный случай, приведший к окончанию военных действий среди детворы, мало-помалу начал забываться.
Однако Лиз до сих пор все помнила…
…Стив и Моби погибли первыми - первый словил пулю в голову, прямехонько в лоб, вторая - в шею. Теперь эти двое сидели за баррикадой из пустых мусорных ящиков и деревянных поддонов и хихикали, потирая свои смертельные ранения. Глядели на Лиз, мол, прости, похоже, конфедераты снова выигрывают.
Битвы за форт Хиндман пошла не по плану.
Лиз сгребла оставшиеся боеприпасы в кучку. Не так много, но на обстрел позиций противника хватит. А там уж Боб задаст южанам жару. Ему бы только доползти до врага. Девочка не удержалась и тоже улыбнулась, когда представила трепку, что задаст мама Роберта малышу - вновь за порванные штаны, ссадины и вывалянную в пыли одежду. Боб же стойко терпел вечерние домашние крики, а иногда даже и порку - терпел, как всякий северянин-разведчик.
Над головой просвистели пули - некоторые были свежими, зелеными, другие - уже засохшими. Такие лупят особенно больно и чувствительно. Лиз дождалась, пока обстрел закончится, стрельнула глазами на ползущего к вражеским баррикадам Роберта, то и дело замирающего на месте, и высунулась сама. В кулаках - жмени патронов, «пуль», как называли их в цветочном магазине. Крепкие бутончики роз, которые никогда не смогут распуститься. На некоторых еще оставались кусочки стеблей с шипами, что кололи пальцы, и Лиз старалась как можно скорее выстрелить в мальчишек, что играли на стороне работорговцев. Заметила краешек чей-то бейсболки - и разрядила барабаны воображаемых кольтов, разжала кулаки, метнув цветочные пули вперед.
- Бам-бам-бам-бам-бам, - глухо заговорили снаряды, достигнув укреплений «южан».
В тот момент высунулся из-за укрытия Джек, мальчик, больше всех других в школе нравившийся Лиз. Чтобы над ними не подшучивали и не разыгрывали жениха и невесту, они все время играли в разных командах. Иногда выигрывал он, иногда она, но Лиз казалось, что порой Джек нарочно ей поддается. Она и сейчас так подумала, увидев, как пули нераскрывшихся роз попали ему в лицо, но раздавшийся крик выбил мысли из ее головы. Они все вскочили и бросились к Джеку - раненые, пленные, живые и мертвые…
Увиденное Лиз не смогла забыть. И простить саму себя тоже не смогла.
После в другие игры, они росли, дружили, влюблялись, выучились в старшей школе и строили планы на будущее. Ближайшее и отдаленное. С кем пойти на выпускной и в какой колледж поступить. Выпускной тоже был игрой, последней, что им осталась перед взрослой жизнью.
Для Лиз МакБрайд все игры закончились в тот день, когда Джек потерял глаз. На протяжении последующих семи лет она оставалась замкнутой, запертой внутри себя девочкой, которую чувство вины так и не отпустило. Как ни странно, именно дружба с Джеком спасала ее на протяжении стольких лет. Не могла «излечить», но спасала. Это казалось смешным, ведь не Лиз была в этой ситуации пострадавшей, но порой душевные раны были сильнее ран телесных. И Джек понял это. Понял - и остался с ней - другом, поддержкой, якорем. Они вдвоем стали островком среди океана прочих сверстников, занятых своими мечтами и целями.
Лиз, оставаясь наедине с Джеком, вопреки негодованию его родителей и втайне от своих матери с отцом, часто молчала. И он знал - молчала именно о том, что случилось, нежными пальцами, не глядя, ощупывала кожу вокруг его глаз, когда они целовались. И кожа ее неизменно находила небольшие шрамы - одна «пуля», один привет детской войны за освобождение рабов была с шипами.
На эти ее прикосновения он не отвечал ни слова. Просто заговаривал о другом, шутил, смеялся, рассказывал - чтобы отвлечь ее. И она отвлекалась. Но раскрыться, стать снова той маленькой Лиз там, в душе, внутри себя самой, не могла. Никак не могла.
И однажды Джек, забравшись по садовой лестнице к ее раскрытому окну, оставил на подоконнике несколько роз - тех самых «пуль», но со стеблями, свежих, крепких, беспробудно спящих. Оставил они их в банке с водой, каким-то чудом не упав вместе с ней с лестницы, но об этом Лиз думала уже после. А в тот момент, войдя в комнату, она увидела их - и листок бумаги, привязанный к банке на манер бирки.
«Чтобы завершить войну в твоем сердце».
Сзади бирки-картонки гармошкой был приколот текст:
«Я всегда… сравнивал тебя с этими цветами, а точнее, снами, что они видят. Природа не дала этим розам шанса раскрыться, цвести, распустить лепестки. Но она дала такой шанс людям. Наши души, Лиз, могут это - сворачиваться клубочком и распускаться, прижимать лепестки друг к другу, спасаясь от ночи переживаний и тревог - и расцветать навстречу жизни, выпускать душу из клетки, переступать порог страданий. Пойти на этот риск, риск вырваться и стать цветком, вырваться из лепестков прошлого и вины, что ты чувствуешь. Душа, в отличие от розы, это сможет - в тот момент, когда внутренние страдания превысят то, что может ждать снаружи, чем бы оно ни было. Я думаю, такой момент настал Лиз. Настал для тебя. Я даже думаю, ты живешь этим моментом. Живешь внутри этого мгновенья, когда в следующую секунду ты могла бы расцвести, но миг все длится и длится, растягиваясь до бесконечности.
Рискни. Иначе пуля твоей души будет лететь вечно, а эхо того выстрела греметь внутри тебя.
Рискни - и расцвети. И кто знает, быть может, ты подашь этим розам пример?
Люблю тебя
Джек»
Лиз проплакала весь вечер и половину ночи, и мама не пыталась ее успокоить. Мгновенье, о котором писал Джек, схлопнулось и взорвалось той самой сверхновой, что они изучали на астрономии в старших классах. Распустилось чувствами и эмоциями, которых было не сдержать - столь долго они были в заточении. Больше не было эха, которым отдавался внутри тот день - и все зазвучало по-новому. И ее любовь к Джеку затмила тот страх, что не давал ей переступить упомянутый ей порог.
Солнечные лучи робкого утра упали Лиз на лицо, заставляя открыть глаза, заставляя увидеть там, на подоконнике розы. Распустившиеся розовые цветы, столько же несмелые, как и рассвет, но рискнувшие, как и Лиз, распуститься. Это было самое невероятное, что ей доводилось видеть. А не таким уж невероятным была привычка Джека клеить ей записки скотчем к стеклу с внешней стороны окна.
Обрывок бумаги чуть трепетал ветерок, и рукописные буквы аккуратного почерка Джека смешно прыгали:
“Иногда природа способна на чудеса. Иногда мы способны н чудеса. Для себя. И друг для друга. Я не могу видеть тебя сейчас, и понимать, удалось ли?.. Но… разве это не прекрасно? Рискнуть - чтобы цвести?”
Это было прекрасно.