Каре
На вокзале было суетно и шумно. Среди усталых теток, волочивших за собой, как грехи, тяжёлые сумки на колесиках, среди мужичков с рюкзаками, бородатых студентов и нервозных женщин с детьми медленно двигались двое.
Первый был подтянутый загорелый мужчина лет пятидесяти, в спортивных штанах и свободной белой рубахе, со стрижкой "каре", вызывавшей в памяти то ли певицу Татьяну Никитину из знаменитого дуэта, то ли Олега Даля в роли принца Флоризеля. Мужчина вел под руку огромную, как кит, пожилую бабу в платке. Баба безостановочно что-то бормотала. Время от времени она размыто взглядывала на поезда, детей, проводников, замолкала, крестилась и снова начинала шевелить губами.
До отправления поезда "Москва-Астрахань" оставалось полчаса. Входя в вагон, баба споткнулась.
- Держись, Ленок, - сказал мужчина.
Они заняли боковушки возле туалета. Мужчина с каре ловко забрался на верхнюю полку, баба расползлась по нижней. Поезд тронулся. Вскоре выключили свет. Монотонное бормотание бабы вплеталось в неумолчный стук колес.
Свесив голову с полки, мужчина увидел, что она сидит и раскачивается, глядя в окно.
- Ленк, давно хотел тебя спросить... - негромко начал он. - А ты как попала в апэшечку? Я ведь, с тех пор как вы с Женькой развелись, ничего про тебя не слышал...
Баба не ответила.
- У меня-то путь оказался извилистым, - сказал мужчина. - Взяли меня в метро. Система распознавания лиц, знакомо тебе название?
***
Александра взяли в метро "Новокосино". Два молодых пэпээса, заметно нервничая, проверили его паспорт, подивились фотографии и вежливо, но настойчиво пригласили проследовать в дежурку.
- Система распознавания лиц, - сказал в дежурке усталый лейтенант. - Сейчас всё выясним. Если ошибочно сработала, - через полчаса будете свободны.
Ошибки не было. Через полчаса лейтенант нацепил кобуру с пистолетом и жестом приказал Александру следовать за ним. Чувствовалось, что полицейский напуган.
У метро, нарушая всё, что можно, стояла черная тонированная иномарка.
Лейтенант распахнул перед Александром дверцу. Казалось, на несколько мгновений он завис перед выбором - взять ли напоследок автограф или надавить Александру на голову, как это делают полицейские в американских фильмах. Охранник на заднем сиденье - с характерным для охранников безучастным выражением лица, какое бывает только у крупных чиновников, дорогих блядей, сотрудников службы сопровождения и певицы Рианны - повернул к ним голову, и лейтенант заторопился:
- Ну! Садимся, не задерживаем...
Не договорив, он втолкнул Александра в салон и захлопнул дверь. Машина тронулась.
- Я чего-то не понял, - начал Александр, косясь на охранника. - А вы куда меня, собственно, везете...
Водитель молчал. Охранник сидел не двигаясь, положив руки на колени, и здорово напоминал сфинкса - не кота, а того, изначального. Отчего-то складывалось уверенное впечатление, что ему можно задать только три вопроса. Первую возможность Александр уже использовал.
- Позвонить дадите? - зачем-то спросил он, хотя звонить ему было некому и незачем.
Молчание.
- Мужики, хоть покурить разрешите! - взмолился он.
- В салоне не курят, - неожиданно отозвался водитель.
Александр сник.
Машина привезла его в центр Москвы. В середине хорошо знакомого Александру длинного здания, опоясывавшего целый квартал, обнаружилась огромная арка, которую он никогда не замечал. Они въехали в распахнувшиеся ворота.
До кабинета пришлось идти минут пять. Охранник следовал впереди, но было совершенно ясно, что он видит каждое движение Александра. Наконец они остановились перед дверью без опознавательных знаков. Охранник легонько стукнул и заглянул в кабинет:
- Валерий Андреевич, можно?
- Заходи, заходи.
Александр с робостью перешагнул порог.
За столом, спиной к окну сидел молодой человек в костюме.
- Здравствуйте, Александр Вячеславович, - бодро сказал он. - Меня зовут Валерий Андреевич, для вас - Валера. Долго же мы вас искали... Присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет.
Александр сел.
- Мы - это кто? - уточнил он.
- Администрация президента, - сказал Валера. - Апэшечка, как нас ласково в телеге называют. Впрочем, давайте о вас, Александр Вячеславович. Нам хорошо известен ваш жизненный путь, но будет лучше если о последних годах вы расскажете сами.
- С чего лучше начать?
- С распада, - подсказал Валера.
Александр задумался. О распаде его раньше спрашивали постоянно - в те времена, когда их с Викой еще осаждали журналисты. Он избегал отвечать на этот вопрос. Но сейчас чувствовалось, что нужна честность.
- Наверное, всё началось с Турции, - сказал он. - И с гордыни моей мужской. Как-то подспудно в вечность хотелось. Так-то у нас все было хорошо. Ротация на радио, Муз-ТВ... Два Золотых Граммофона! "Другая семья" и "Плачь и смотри" по "песне года" взяли! А мне будто не хватает чего-то. Может, вечности пресловутой, а может, просто имидж задолбал... Я тогда очень "Лайбахом" и "Айнштюрценде Нойбаутен" увлекался. А там лидеры все волосатые такие. Ну, в "Айнштюрценде" точно, насчет "Лайбаха" не уверен, там вокалист всегда в капоре. Вам нравится "Лайбах"?
- Брат мой, - прочувствованно сказал Валера. - Одпри очи, потуж з нами к нови лучи...
- Да-да, - подтвердил Александр. - Именно к новому свету я и тянулся. Тогда все приятели мои стали в Турцию летать, пересадку волос делать. Модно стало! Меня подкалывали, типа, что ты лысый, как нищеброд. Всё как-то одно на одно наслоилось и я тоже в турецкую клинику рванул. Всё хорошо, волосы отличные, поверх своих ещё нарастил, каре сделал. Возвращаюсь в Москву - и тут начина-аа-ается! У Вики истерика. Продюсер орёт: ты ёбнулся что ли?! какое каре?! у нас концепция - Вика трепетная и женственная, вся французская такая, а ты лысый и брутальный. Сбривай всё к хуям! Я отказался. Я одпер очи, тем более, каре мне шло. Через пару дней продюсер группу распустил.
- Никакой он не продюсер, номинал обычный, - брезгливо сказал Валера. - Ваш проект Ротшильды курировали, они и распустили.
Александр покивал. Что-то такое он и подозревал.
- У меня были небольшие накопления. И я начал поиск себя. Вернее, сначала я начал поиск собственного звука. От индастриала я перешёл к минималистам - Гласс, Адамс, Райх. Я вникал в получасовые ноты Ла Монте Янга. Как-то, слушая несколько месяцев на репите "четыре тридцать три" Кейджа, я понял главное: музыкальный поиск бессмысленен без поиска духовного. Я ринулся в науку, но быстро разочаровался в ней. Квантовая неопределенность оказалась слишком неопределенной...
- ...а теория относительности чересчур относительной? - с пониманием подхватил Валера.
- Именно! Тем временем во внешнем мире бушевала каббала, и мировые звезды одна за другой надевали красные ниточки на запястье...
- Да, - подтвердил Валера. - Сионисты тогда знатно всем головы задурили. Особенно москвичкам в инсте.
- Словно отважный бельчонок, я начал взбираться на дерево сефирот в надежде на богатства духа. Известно, что белки буквально через несколько минут забывают, где спрятали свои запасы, но это не страшно, - они находят и питаются чужими. Это оказался не мой случай. Во всех дуплах было насрано. На меня стали накатывать чёрные валы сожаления. А вдруг на своем Пути я свернул не туда? - думал я, бесцельно катаясь в метро по кольцу. Вдруг я чего-то не понял, чего-то не разглядел? Однажды на сиденье напротив я увидел Вику. Непонятно, как её занесло в метро, - может, машина сломалась. Она сидела трепетная и женственная, немного французская... Я вспомнил все наши репетиции, гастроли и молча сел рядом. Вика робко протянула мне свою ладошку. Слегка влажная, с розовым маникюром, ладонь отчего-то напомнила мне вымя, хотя и близко не была на него похожа. Возможно, вымя вспомнилось из-за Гумилева, но у Гумилева вымя в трамвае, а тут метрополитен... Вопросы, в общем. Небрежно поправив каре, я вышел на "Курской" с облегчением: встреча вернула мне уверенность, что я поступил правильно и свернул туда.
- А Вика? - спросил Валера.
- Что Вика? - с удивлением повторил Александр.
- Ну, не важно... Что было дальше?
- Дальше - Непал, Индия, сайентология, зороастризм. Мундог, Уитни Хьюстон, Юра Хой. Мне казалось, я вот-вот нагоню, поймаю искомое! "Яву, Яву взял я нахаляву", - пел Юра, и я чувствовал, что вот сейчас пойму...
- А чего тут понимать, это про Ост-Индскую компанию, - перебил Валера. - Они не только Яву - они половину Индийского океана нахаляву взяли. Гадят и гадят на эти деньги, никак не успокоятся. Галковского почитайте.
Александр кивнул и продолжил:
- Я встречал вереницу самозваных гуру, а в последние годы к ним прибавились ещё и коучи. Даже по выражению их глаз я научился отметать пустышек, не вступая в диалог. Я не впадал в отчаяние, но мне всё чаще казалось, что поиск мой ведет в никуда. Сегодня я вернулся в Москву - надо новому арендатору хату передать, а то старые слились, паскуды... Тут вы меня и взяли.
- Не взяли, а пригласили к сотрудничеству, - поправил Валера.
- Сотрудничеству какого рода?
Валера повертел в руках смартфон.
- На нашей эстраде, - сказал он, - в силу понятных причин образовался некоторый вакуум, который требуется заполнить вручную. Иначе его заполнит всякое говно. Многих уже не вернуть, наговорили всякого, дебилы, теперь жалеют, обратно просятся... Но народ не поймет. И поэтому приходится искать варианты.
Александр непонимающе смотрел на него.
- Вот возьмем, например, запад! - продолжил Валера. - Там сейчас вовсю с помощью нейросетей оживляют давно умерших звезд. Но это не наш метод. И дело не в том, что у нас своих нейросетей нет - есть, и отличные. Алиса, например, дико умная. Вы вообще знаете, кто её делает?
Александр покачал головой.
- Мощные люди ее делают. Писатели ее создают великие, мускулистые; художники непревзойденные, с ними никто в мире не сравнится. Но мертвецов мы оживлять нейросетями не будем. Мы за естественность. Мы за живых. Мы за живых - это наш девиз. И поэтому мы решили реанимировать "Непару".
Александр скривился.
- Да как вы не понимаете! Я ж вам только что про встречу на кольцевой рассказал. Невозможно это! С Викой я петь не буду. Да и вообще, меня эстрада более не интересует.
- Два замечания, - сказал Валера. - Во-первых, никто и не говорит, что вы с Викой петь будете. Во-вторых, как вы оцениваете результат ваших духовных исканий? Плачевно ведь, не правда ли?
Мужчины помолчали.
- У меня к вам предложение, - наконец сказал Валера. - В Элисте через несколько суток День Города. Калмыкия - важный для нас регион, и нам очень бы хотелось его поддержать концертом дуэта "Непара". Теперь уже можно, Ротшильды больше не указ. А награда превзойдет все ваши ожидания.
- Деньги меня не интересуют.
- Да ну, при чем здесь... Речь не про деньги! В калмыцких погранвойсках служит слепой пёс. Знаете, какая у него кличка?
- Какая?
- Зоркий! А знаете почему?
- Он видит суть вещей? - робко предположил Александр.
- Верно, - подтвердил Валера. - Если вы согласитесь, мы готовы устроить вам встречу.
- Но с кем же я буду петь?
Валера что-то написал в своем смартфоне, и спустя несколько минут в дверь постучали. Тот же охранник, который сопровождал Александра, ввел в кабинет огромную бабу. Та мелко шевелила губами, не глядя ни на кого из присутствующих.
- Лена? - изумленно спросил Александр, вглядываясь в нее. - Лена Степаненко?
Валера кивнул. Бабу подвели к стене и посадили на диван.
- Что с ней? - после тщетных попыток разобрать смысл ее бормотания, спросил Александр.
- Ну, вы же помните, наверное, что Петросян во время развода у неё гримуары оккультные отсудил? - сказал Валера, коротко взглянув на Лену. - Все СМИ об этом писали. Миша Елизаров даже песню сочинил. Хорошая, кстати... "Спустится тьма, расцветет экономика, надо всего лишь прочесть до конца Некрономикон", - неожиданно чисто напел он. - В общем, потеря эта крепко её поправила. Лена знак поменяла. Теперь Иисусову молитву творит безостановочно.
- Да, я тоже когда-то увлекался, - признался Александр. - Но не потянул.
- В общем, решение тогда такое... - Валера несильно раскатал ладонь об стол, будто давил пожилого и малоподвижного уже комара. - Будете выступать вдвоем. Выезжаете завтра в Элисту. Билеты вам куплены. До Астрахани на поезде, оттуда автобусом.
* * *
- Такие дела, Ленк, - задумчиво сказал Александр, положив голову на локоть. - А я ведь про Иисусову молитву впервые в Индии услышал, прикинь. Православный человек, а в Индии... Эти говнюки знаешь что говорят? Что она работает по принципу мантры. То есть по большому счету нет разницы, повторять ли "господи Иисусе помилуй мя грешного" или "Дхийо Йонах Прачодайят". Но ты твори её, Ленк, твори.
Кто-то протиснулся в туалет, за стенкой зажурчала вода.
- Будем выступать, значит. В Элисте. В тихом городе, - пропел он вполголоса, - в тихом омуте, где капканами раскинуты чужие похоти...
За окном промелькнули огни, донесся глухой собачий лай.
Бормотание Степаненко внезапно затихло. Тишина длилась около минуты, и вдруг она заговорила быстрым придушенным фальцетом:
- Светка уже половину подруг пристроила, а ещё половина у неё в очереди стоит, дожидается, да она даже тётку свою, учительницу, замуж выдала за гаишника. А че, не человек что ли, голова на плечах у него есть. Знаем мы эту клизму союз-коммунизму. Нет, с машинами он не бодался, он на переезде встал, хотел электричку тормознуть за превышение скорости, его шлагбаумом и пришибло.
* * *
Автобус тащился по степи. Лена спала. Александр смотрел в окно и пытался понять: степь - она какая? Ничего не приходило на ум, кроме "степь широкая". Я же творческий человек, мучительно думал Александр, я в Сухумском музучилище два года, я в Германии по контракту с "Полиграм" сколько отработал... Я заслуженный артист республики Осетия, в конце концов. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: "Степь да степь широкая".
- Лена, - позвал он, не выдержав, - Ленок! Степь - она какая?
- Господи Иисусе Христе, - сказала Лена не просыпаясь.
Автобус остановился. Водитель обернулся к пассажирам. Лицо у него было широкое.
- Ссат тут, - строго сказал он.
Поссав, Александр стал думать над вопросами для Зоркого. Очень хотелось спросить про степь, но он понимал, что делать этого не стоит.
* * *
Оригинальный минус "плачь и смотри" можно было скачать в интернете, но Александр пошёл другим путём. Произведение Терри Райли "In C" состоит из пятидесяти шести музыкальных фраз, которые музыканты могут играть в любой последовательности, любом темпе, любым способом, любое количество раз. Чем дальше заходил в своих поисках Александр, тем больше он убеждался, что Райли хватанул лишку. Пятьдесят шесть - это слишком много, жизнь любого человека состояла максимум из двух, пусть и игрались они на все лады. Но две фразы не бились с названием группы. Александр выбрал три, наиграл на миди-клавиатуре и засемплировал в качестве аранжировки.
Перед концертом ведущий представил Александру несколько человек в национальных калмыцких одеждах с домбрами.
- Это вам для массовки на сцене, - сказал ведущий, подумал и добавил: - Типа как ансамбль ваш.
Через полчаса он объявил выступление группы "Непара".
Александр вышел, привычно придерживая Степаненко за локоть, и поставил ее перед вторым микрофоном недалеко от себя. Сзади выстроились домбристы. Звукорежиссер включил минус Александра.
- Просто здравствуй, просто как дела, - запел Александр, вглядываясь в публику на городской площади.
Народ вяло пил пиво.
- Опять в твоей руке моя рука!
Пьяный мужик, сидевший на оградке, вдруг встал и начал невпопад плясать, словно вплетая четвертую хореографическую фразу в "In C".
- Плачь и смотри, - пел Александр и представлял, что обращается к слепому псу Зоркому. - Со стороны. Счастье босиком.
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную, - без остановки вторила ему Лена.
Александр вдруг услышал, что домбристы не просто делают вид, что играют, а отрабатывают по полной и действительно беспорядочно щипают струны. Райли был бы доволен, подумал он.
- Карусель закружится отраженьем в лужицах, - пел Александр.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий...
- Все желанья сбудутся, а ты!
- Помилуй нас, грешных...
Александру вдруг вспомнился рыжий из "Иванушек", который исполнял в своей группе ту же роль, что и Степаненко в "Непаре" - шептал в микрофон что-то невнятное, но трогательное и обещающее чудо.
Через час калмыцкий пограничник в киргизской шапке вёл Александра и Елену по бетонной кишке туннеля.
- Так, смотрите, - инструктировал он. - Пес старый, у него почки, цистит. Устает быстро. От службы на границе уже полностью отошел, лежит теперь на другом немного посту. Долго с ним разговаривать не дам, пара вопросов - и всё. Пришли.
Пограничник открыл неприметную боковую дверь. В небольшом помещении на куче покрывал лежал грязно-белый пёс с черным ухом. Перед ним стояла миска с водой. В углу на столике работал телевизор.
Степаненко перестала бормотать и приблизилась к псу. Рядом встал Александр. Тысяча вопросов вспыхивала в его голове.
- Зоркий хороший мальчик, - наконец сказал он. - Скажи мне: есть ли целостность, связность и смыслы? ведь не зря моё каре? в чём суть вещей?
- Гав! - прогавкал пёс, подумал несколько секунд и добавил: - Гав-гав-гав.
- Всё! - сказал пограничник, и за рукава вытянул Александра с Еленой за дверь.
Александр привалился к стене.
- Вот что за хрень, - сказал он. - Вот что за хрень, а?
Елена всплеснула руками:
- Саша, что ты как дурачок какой-то. Сам же мне про мантры в поезде затирал. А это стопудов коан был. Знаешь там хлопок одной ладонью?
Александр кивнул и просветлел лицом.
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную, - сказала Степаненко. - Пошли, горе луковое. Надо Валере отзвониться, он про концерт в Мордовии говорил.
ЭПИЛОГ
Я родился под Рязанью. Ни отца, ни матери я не помнил - совсем маленьким щенком меня забрали в деревенский дом. Зорким я стал уже во второй половине жизни, а первые хозяева без затей прозвали меня Бимкой, Бимом. Видимо, за черное ухо. Уверен, что фильм они никогда не смотрели, да и кто в своем уме будет смотреть этот ужас... Просто Бим с черным ухом плотно прописался в российской ноосфере.
С ранних лет я ощущал свою исключительность. Видимо, поэтому я так и не смог вместить в себя концепцию смерти. Мне казалось и кажется до сих пор, что к нужному моменту ученые найдут лекарство от умирания, или прилетят инопланетяне, или произойдет ещё что-то, что само собой решит эту проблему.
Зато концепцию дружбы моя собачья натура вместила полностью. Я остро ощущал потребность дружить. В деревне дружить было не с кем. Местные собаки были ограничены и тупы, о людях и говорить не приходится. Меня манил город, и я рванул в Рязань. Потом в Ярославль. После Ярославля - в Москву. Меня гнало внутреннее чувство острой неудовлетворенности. Собаке нужен соулмейт. Нужна пара, родственная душа.
В Москве я прибился к стройке, как и сотни бродяг до меня. Именно там я полюбил смотреть на сварку. Когда искры, треща, рассыпались под руками сварщика, мне казалось, я вижу звезды, занимающие свое место в универсуме.
В одну из смен на стройке работал сварщик пятого разряда Родион. Я никогда не видел его лица - он не снимал при мне маску, - но по запаху чувствовал, что именно он мой возможный соулмейт.
Однажды я весь день смотрел, как он варит швеллера. Весь день голубое пламя плясало вокруг рыжего металла.
В конце смены Родион повернулся ко мне.
- Никогда не верь Швеллерам, пёс, - сказал он. - Сефироты-хуефироты... Они тебя зрения лишили.
Я обернулся. Вместо недостроенного здания новостройки (я изучал тогда немецкий и про себя называл ее Нойбаутен) я видел все те же голубые огни.
- Ты потерял зрение, зато нашел дар речи, пёс, - сказал Родион. - Но с одним условием: за всю свою жизнь ты не можешь сказать более трёх фраз.
- Подожди, что происходит, не видно ж ни хрена, и какой в жопу дар речи, ты про что вообще? - скороговоркой спросил я.
- Это первая фраза, пёс, - сказал Родион. - Осталось две. И на твоем месте я бы расходовал их более бережно.
Он ушёл. Я остался.
На стройке меня жалели, нюх помогал обходиться без зрения, но я чувствовал, что долго так не протяну. Надо было выбираться.
Мне помог случай. Мимо почти достроенного дома проходил сержант со служебной овчаркой, и я пристроился за ней. Овчарка терпела мое присутствие, а может, была очень дисциплинированной и не могла отвлекаться на всякую шваль (я отлично понимал, кем выгляжу в ее глазах).
Шли мы долго. Пришлось ехать на трамвае и спуститься в метро, но я все выдержал. Сержант и овчарка вывели меня к академии пограничной службы ФСБ.
Ну, это выяснилось позже. Тогда я лишь уловил совершенно новые запахи и улегся в кустах под стеной. Внутреннее чувство подсказывало, что мне стоит дождаться утра.
Наутро во дворе академии четким каре были выстроены курсанты - у них принимали присягу. Я сел в отдалении, в тени, стараясь по запахам уловить расстановку сил. В целом расстановка была ясна: от тридцати человек на плацу пахло зверской молодостью, спермотоксикозом и волнением, а еще от пяти, стоявших поодаль, только начищенной обувью. Среди этих пятерых я выделил одного. Он распространял специфический запах легкого удовлетворения, замешанного на сильном раздражении, - это несколько парадоксальное сочетание всегда являлось безошибочной характеристикой начальства. "Полковник", - подумал я, и когда курсанты разошлись, потрусил к нему.
Он не испугался, даже пробормотал "чего тебе, барбосина". Я сел, поднял переднюю правую лапу и четко проговорил:
- Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество.
- Ёптыть, - сказал полковник.
Меня изрядно потаскали по ветеринарам. Полковник не был уверен, почудилось ему или нет, и прослыть психом тоже не желал, поэтому проблему описывал врачам обтекаемо. Доверился только старому знакомому, и тот пытался меня разговорить изо всех сил. Я держался стойко. Третья фраза оставалась при мне.
Я так ничего и не сказал. Полковник, тем не менее, проникся ко мне нешуточным уважением. Он прозвал меня "Нееман" - я до сих пор затрудняюсь сказать, что им руководило, - и передал пограничной службе. Таким образом, можно сказать, что нынешнее место я приобрел по блату.
Наверное, из-за этого служить мне больше не приходилось. Полковник отправил меня в Элисту, там комнатку выделили. Пограничники относились ко мне тепло и с большим уважением, хотя имя, данное полковником, было забыто в первый же день и со свойственным простым людям немудреным юмором меня прозвали Зорким. Мне нравилось находиться среди них. Я ни о чем не жалел. Вот только соулмейта мне так и не довелось встретить.
Все события моей жизни выстраивались так, что они просто не могли быть случайностью. Во всем этом должен был быть какой-то смысл, и лежа на подстилке, щедро простеленной полынью - считалось, что ее запах отгоняет блох, - я изо всех сил пытался понять этот смысл. Зачем-то ведь я потерял зрение? Зачем-то обрел речь? Что и кому я должен был сказать? Я пришел в этот мир, чтобы лишь передать солонку - или чтобы изречь Слово?
Я берег последнюю фразу на тот подобающий случай, который обязательно должен был наступить.
Я ждал его, ждал, ждал...
И дождался.
В один из обычных служебных дней я лежал в своей каморке и вполуха слушал телевизор. По региональному ТВ передавали концерт со дня города. "Плачь и смотри, - пел какой-то хмырь, - со стороны". На заднем плане слышался неразборчивый речитатив, что-то там про помилование, трогательный и обещающий чудо. Невпопад тренькали домбры. Я неожиданно пришел в сильное волнение. Сочетание всех этих звуков показалось мне необыкновенным.
Как и все чудесные мгновения, концерт быстро закончился. Но я лелеял и берег в себе ощущение прикосновения к чему-то удивительному.
А через полчаса дверь в мою каморку отворилась.
- Зоркий хороший мальчик, - заискивающе сказал тот же голос, который пел про плачь и смотри. - Скажи мне: есть ли связанность и смыслы? Ведь не зря моё каре? В чём суть вещей?
Рядом с ним все так же звучал нежный женский речитатив про Иисуса.
Меня охватило смятение. Казалось, я подошел вплотную к разгадке. Вот она, моя мечта, в шаге от осуществления: мы втроем, именно втроем - настоящие соулмейты. Не пара, а тройка!
С другой стороны, этот голос спрашивал какую-то херню. Какое еще каре, полудурок, подумал я, судорожно нащупывая внутри себя правильные ответы и не находя их. Мне хотелось сказать "идите нахуй". Хотелось сказать "поехали втроем на Бали". Хотелось сказать "Слава России". Хотелось согласиться с женщиной. Но в то же время в голове моей неудержимо колотилась тревога: ведь это последняя фраза. А вдруг это не соулмейт, а реальный идиот? Что вполне вероятно, судя по вопросу про каре. А может, он не полудурок и имеет в виду, что нам выпала не пара, а целое каре? Но почему, если я, он и женщина - тройка? Сейчас я потрачу на него последнюю фразу, а потом в самый ответственный момент она понадобится. И как тогда?
Но отвечать что-то надо было. Что-то обязательно надо было отвечать.
- Гав, - сказал я в смятении. - Гав-гав-гав.
Пограничник увел обоих.
Паника, охватившая меня, только усилилась. Я не мог понять: сказал ли я это "гав" по-человечески или все-таки пролаял?
Я положил голову на лапы и с невыносимой ясностью понял, что доподлинно узнать это нет никакой возможности до тех пор, пока не понадобится что-то сказать.
Первый был подтянутый загорелый мужчина лет пятидесяти, в спортивных штанах и свободной белой рубахе, со стрижкой "каре", вызывавшей в памяти то ли певицу Татьяну Никитину из знаменитого дуэта, то ли Олега Даля в роли принца Флоризеля. Мужчина вел под руку огромную, как кит, пожилую бабу в платке. Баба безостановочно что-то бормотала. Время от времени она размыто взглядывала на поезда, детей, проводников, замолкала, крестилась и снова начинала шевелить губами.
До отправления поезда "Москва-Астрахань" оставалось полчаса. Входя в вагон, баба споткнулась.
- Держись, Ленок, - сказал мужчина.
Они заняли боковушки возле туалета. Мужчина с каре ловко забрался на верхнюю полку, баба расползлась по нижней. Поезд тронулся. Вскоре выключили свет. Монотонное бормотание бабы вплеталось в неумолчный стук колес.
Свесив голову с полки, мужчина увидел, что она сидит и раскачивается, глядя в окно.
- Ленк, давно хотел тебя спросить... - негромко начал он. - А ты как попала в апэшечку? Я ведь, с тех пор как вы с Женькой развелись, ничего про тебя не слышал...
Баба не ответила.
- У меня-то путь оказался извилистым, - сказал мужчина. - Взяли меня в метро. Система распознавания лиц, знакомо тебе название?
***
Александра взяли в метро "Новокосино". Два молодых пэпээса, заметно нервничая, проверили его паспорт, подивились фотографии и вежливо, но настойчиво пригласили проследовать в дежурку.
- Система распознавания лиц, - сказал в дежурке усталый лейтенант. - Сейчас всё выясним. Если ошибочно сработала, - через полчаса будете свободны.
Ошибки не было. Через полчаса лейтенант нацепил кобуру с пистолетом и жестом приказал Александру следовать за ним. Чувствовалось, что полицейский напуган.
У метро, нарушая всё, что можно, стояла черная тонированная иномарка.
Лейтенант распахнул перед Александром дверцу. Казалось, на несколько мгновений он завис перед выбором - взять ли напоследок автограф или надавить Александру на голову, как это делают полицейские в американских фильмах. Охранник на заднем сиденье - с характерным для охранников безучастным выражением лица, какое бывает только у крупных чиновников, дорогих блядей, сотрудников службы сопровождения и певицы Рианны - повернул к ним голову, и лейтенант заторопился:
- Ну! Садимся, не задерживаем...
Не договорив, он втолкнул Александра в салон и захлопнул дверь. Машина тронулась.
- Я чего-то не понял, - начал Александр, косясь на охранника. - А вы куда меня, собственно, везете...
Водитель молчал. Охранник сидел не двигаясь, положив руки на колени, и здорово напоминал сфинкса - не кота, а того, изначального. Отчего-то складывалось уверенное впечатление, что ему можно задать только три вопроса. Первую возможность Александр уже использовал.
- Позвонить дадите? - зачем-то спросил он, хотя звонить ему было некому и незачем.
Молчание.
- Мужики, хоть покурить разрешите! - взмолился он.
- В салоне не курят, - неожиданно отозвался водитель.
Александр сник.
Машина привезла его в центр Москвы. В середине хорошо знакомого Александру длинного здания, опоясывавшего целый квартал, обнаружилась огромная арка, которую он никогда не замечал. Они въехали в распахнувшиеся ворота.
До кабинета пришлось идти минут пять. Охранник следовал впереди, но было совершенно ясно, что он видит каждое движение Александра. Наконец они остановились перед дверью без опознавательных знаков. Охранник легонько стукнул и заглянул в кабинет:
- Валерий Андреевич, можно?
- Заходи, заходи.
Александр с робостью перешагнул порог.
За столом, спиной к окну сидел молодой человек в костюме.
- Здравствуйте, Александр Вячеславович, - бодро сказал он. - Меня зовут Валерий Андреевич, для вас - Валера. Долго же мы вас искали... Присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет.
Александр сел.
- Мы - это кто? - уточнил он.
- Администрация президента, - сказал Валера. - Апэшечка, как нас ласково в телеге называют. Впрочем, давайте о вас, Александр Вячеславович. Нам хорошо известен ваш жизненный путь, но будет лучше если о последних годах вы расскажете сами.
- С чего лучше начать?
- С распада, - подсказал Валера.
Александр задумался. О распаде его раньше спрашивали постоянно - в те времена, когда их с Викой еще осаждали журналисты. Он избегал отвечать на этот вопрос. Но сейчас чувствовалось, что нужна честность.
- Наверное, всё началось с Турции, - сказал он. - И с гордыни моей мужской. Как-то подспудно в вечность хотелось. Так-то у нас все было хорошо. Ротация на радио, Муз-ТВ... Два Золотых Граммофона! "Другая семья" и "Плачь и смотри" по "песне года" взяли! А мне будто не хватает чего-то. Может, вечности пресловутой, а может, просто имидж задолбал... Я тогда очень "Лайбахом" и "Айнштюрценде Нойбаутен" увлекался. А там лидеры все волосатые такие. Ну, в "Айнштюрценде" точно, насчет "Лайбаха" не уверен, там вокалист всегда в капоре. Вам нравится "Лайбах"?
- Брат мой, - прочувствованно сказал Валера. - Одпри очи, потуж з нами к нови лучи...
- Да-да, - подтвердил Александр. - Именно к новому свету я и тянулся. Тогда все приятели мои стали в Турцию летать, пересадку волос делать. Модно стало! Меня подкалывали, типа, что ты лысый, как нищеброд. Всё как-то одно на одно наслоилось и я тоже в турецкую клинику рванул. Всё хорошо, волосы отличные, поверх своих ещё нарастил, каре сделал. Возвращаюсь в Москву - и тут начина-аа-ается! У Вики истерика. Продюсер орёт: ты ёбнулся что ли?! какое каре?! у нас концепция - Вика трепетная и женственная, вся французская такая, а ты лысый и брутальный. Сбривай всё к хуям! Я отказался. Я одпер очи, тем более, каре мне шло. Через пару дней продюсер группу распустил.
- Никакой он не продюсер, номинал обычный, - брезгливо сказал Валера. - Ваш проект Ротшильды курировали, они и распустили.
Александр покивал. Что-то такое он и подозревал.
- У меня были небольшие накопления. И я начал поиск себя. Вернее, сначала я начал поиск собственного звука. От индастриала я перешёл к минималистам - Гласс, Адамс, Райх. Я вникал в получасовые ноты Ла Монте Янга. Как-то, слушая несколько месяцев на репите "четыре тридцать три" Кейджа, я понял главное: музыкальный поиск бессмысленен без поиска духовного. Я ринулся в науку, но быстро разочаровался в ней. Квантовая неопределенность оказалась слишком неопределенной...
- ...а теория относительности чересчур относительной? - с пониманием подхватил Валера.
- Именно! Тем временем во внешнем мире бушевала каббала, и мировые звезды одна за другой надевали красные ниточки на запястье...
- Да, - подтвердил Валера. - Сионисты тогда знатно всем головы задурили. Особенно москвичкам в инсте.
- Словно отважный бельчонок, я начал взбираться на дерево сефирот в надежде на богатства духа. Известно, что белки буквально через несколько минут забывают, где спрятали свои запасы, но это не страшно, - они находят и питаются чужими. Это оказался не мой случай. Во всех дуплах было насрано. На меня стали накатывать чёрные валы сожаления. А вдруг на своем Пути я свернул не туда? - думал я, бесцельно катаясь в метро по кольцу. Вдруг я чего-то не понял, чего-то не разглядел? Однажды на сиденье напротив я увидел Вику. Непонятно, как её занесло в метро, - может, машина сломалась. Она сидела трепетная и женственная, немного французская... Я вспомнил все наши репетиции, гастроли и молча сел рядом. Вика робко протянула мне свою ладошку. Слегка влажная, с розовым маникюром, ладонь отчего-то напомнила мне вымя, хотя и близко не была на него похожа. Возможно, вымя вспомнилось из-за Гумилева, но у Гумилева вымя в трамвае, а тут метрополитен... Вопросы, в общем. Небрежно поправив каре, я вышел на "Курской" с облегчением: встреча вернула мне уверенность, что я поступил правильно и свернул туда.
- А Вика? - спросил Валера.
- Что Вика? - с удивлением повторил Александр.
- Ну, не важно... Что было дальше?
- Дальше - Непал, Индия, сайентология, зороастризм. Мундог, Уитни Хьюстон, Юра Хой. Мне казалось, я вот-вот нагоню, поймаю искомое! "Яву, Яву взял я нахаляву", - пел Юра, и я чувствовал, что вот сейчас пойму...
- А чего тут понимать, это про Ост-Индскую компанию, - перебил Валера. - Они не только Яву - они половину Индийского океана нахаляву взяли. Гадят и гадят на эти деньги, никак не успокоятся. Галковского почитайте.
Александр кивнул и продолжил:
- Я встречал вереницу самозваных гуру, а в последние годы к ним прибавились ещё и коучи. Даже по выражению их глаз я научился отметать пустышек, не вступая в диалог. Я не впадал в отчаяние, но мне всё чаще казалось, что поиск мой ведет в никуда. Сегодня я вернулся в Москву - надо новому арендатору хату передать, а то старые слились, паскуды... Тут вы меня и взяли.
- Не взяли, а пригласили к сотрудничеству, - поправил Валера.
- Сотрудничеству какого рода?
Валера повертел в руках смартфон.
- На нашей эстраде, - сказал он, - в силу понятных причин образовался некоторый вакуум, который требуется заполнить вручную. Иначе его заполнит всякое говно. Многих уже не вернуть, наговорили всякого, дебилы, теперь жалеют, обратно просятся... Но народ не поймет. И поэтому приходится искать варианты.
Александр непонимающе смотрел на него.
- Вот возьмем, например, запад! - продолжил Валера. - Там сейчас вовсю с помощью нейросетей оживляют давно умерших звезд. Но это не наш метод. И дело не в том, что у нас своих нейросетей нет - есть, и отличные. Алиса, например, дико умная. Вы вообще знаете, кто её делает?
Александр покачал головой.
- Мощные люди ее делают. Писатели ее создают великие, мускулистые; художники непревзойденные, с ними никто в мире не сравнится. Но мертвецов мы оживлять нейросетями не будем. Мы за естественность. Мы за живых. Мы за живых - это наш девиз. И поэтому мы решили реанимировать "Непару".
Александр скривился.
- Да как вы не понимаете! Я ж вам только что про встречу на кольцевой рассказал. Невозможно это! С Викой я петь не буду. Да и вообще, меня эстрада более не интересует.
- Два замечания, - сказал Валера. - Во-первых, никто и не говорит, что вы с Викой петь будете. Во-вторых, как вы оцениваете результат ваших духовных исканий? Плачевно ведь, не правда ли?
Мужчины помолчали.
- У меня к вам предложение, - наконец сказал Валера. - В Элисте через несколько суток День Города. Калмыкия - важный для нас регион, и нам очень бы хотелось его поддержать концертом дуэта "Непара". Теперь уже можно, Ротшильды больше не указ. А награда превзойдет все ваши ожидания.
- Деньги меня не интересуют.
- Да ну, при чем здесь... Речь не про деньги! В калмыцких погранвойсках служит слепой пёс. Знаете, какая у него кличка?
- Какая?
- Зоркий! А знаете почему?
- Он видит суть вещей? - робко предположил Александр.
- Верно, - подтвердил Валера. - Если вы согласитесь, мы готовы устроить вам встречу.
- Но с кем же я буду петь?
Валера что-то написал в своем смартфоне, и спустя несколько минут в дверь постучали. Тот же охранник, который сопровождал Александра, ввел в кабинет огромную бабу. Та мелко шевелила губами, не глядя ни на кого из присутствующих.
- Лена? - изумленно спросил Александр, вглядываясь в нее. - Лена Степаненко?
Валера кивнул. Бабу подвели к стене и посадили на диван.
- Что с ней? - после тщетных попыток разобрать смысл ее бормотания, спросил Александр.
- Ну, вы же помните, наверное, что Петросян во время развода у неё гримуары оккультные отсудил? - сказал Валера, коротко взглянув на Лену. - Все СМИ об этом писали. Миша Елизаров даже песню сочинил. Хорошая, кстати... "Спустится тьма, расцветет экономика, надо всего лишь прочесть до конца Некрономикон", - неожиданно чисто напел он. - В общем, потеря эта крепко её поправила. Лена знак поменяла. Теперь Иисусову молитву творит безостановочно.
- Да, я тоже когда-то увлекался, - признался Александр. - Но не потянул.
- В общем, решение тогда такое... - Валера несильно раскатал ладонь об стол, будто давил пожилого и малоподвижного уже комара. - Будете выступать вдвоем. Выезжаете завтра в Элисту. Билеты вам куплены. До Астрахани на поезде, оттуда автобусом.
* * *
- Такие дела, Ленк, - задумчиво сказал Александр, положив голову на локоть. - А я ведь про Иисусову молитву впервые в Индии услышал, прикинь. Православный человек, а в Индии... Эти говнюки знаешь что говорят? Что она работает по принципу мантры. То есть по большому счету нет разницы, повторять ли "господи Иисусе помилуй мя грешного" или "Дхийо Йонах Прачодайят". Но ты твори её, Ленк, твори.
Кто-то протиснулся в туалет, за стенкой зажурчала вода.
- Будем выступать, значит. В Элисте. В тихом городе, - пропел он вполголоса, - в тихом омуте, где капканами раскинуты чужие похоти...
За окном промелькнули огни, донесся глухой собачий лай.
Бормотание Степаненко внезапно затихло. Тишина длилась около минуты, и вдруг она заговорила быстрым придушенным фальцетом:
- Светка уже половину подруг пристроила, а ещё половина у неё в очереди стоит, дожидается, да она даже тётку свою, учительницу, замуж выдала за гаишника. А че, не человек что ли, голова на плечах у него есть. Знаем мы эту клизму союз-коммунизму. Нет, с машинами он не бодался, он на переезде встал, хотел электричку тормознуть за превышение скорости, его шлагбаумом и пришибло.
* * *
Автобус тащился по степи. Лена спала. Александр смотрел в окно и пытался понять: степь - она какая? Ничего не приходило на ум, кроме "степь широкая". Я же творческий человек, мучительно думал Александр, я в Сухумском музучилище два года, я в Германии по контракту с "Полиграм" сколько отработал... Я заслуженный артист республики Осетия, в конце концов. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: "Степь да степь широкая".
- Лена, - позвал он, не выдержав, - Ленок! Степь - она какая?
- Господи Иисусе Христе, - сказала Лена не просыпаясь.
Автобус остановился. Водитель обернулся к пассажирам. Лицо у него было широкое.
- Ссат тут, - строго сказал он.
Поссав, Александр стал думать над вопросами для Зоркого. Очень хотелось спросить про степь, но он понимал, что делать этого не стоит.
* * *
Оригинальный минус "плачь и смотри" можно было скачать в интернете, но Александр пошёл другим путём. Произведение Терри Райли "In C" состоит из пятидесяти шести музыкальных фраз, которые музыканты могут играть в любой последовательности, любом темпе, любым способом, любое количество раз. Чем дальше заходил в своих поисках Александр, тем больше он убеждался, что Райли хватанул лишку. Пятьдесят шесть - это слишком много, жизнь любого человека состояла максимум из двух, пусть и игрались они на все лады. Но две фразы не бились с названием группы. Александр выбрал три, наиграл на миди-клавиатуре и засемплировал в качестве аранжировки.
Перед концертом ведущий представил Александру несколько человек в национальных калмыцких одеждах с домбрами.
- Это вам для массовки на сцене, - сказал ведущий, подумал и добавил: - Типа как ансамбль ваш.
Через полчаса он объявил выступление группы "Непара".
Александр вышел, привычно придерживая Степаненко за локоть, и поставил ее перед вторым микрофоном недалеко от себя. Сзади выстроились домбристы. Звукорежиссер включил минус Александра.
- Просто здравствуй, просто как дела, - запел Александр, вглядываясь в публику на городской площади.
Народ вяло пил пиво.
- Опять в твоей руке моя рука!
Пьяный мужик, сидевший на оградке, вдруг встал и начал невпопад плясать, словно вплетая четвертую хореографическую фразу в "In C".
- Плачь и смотри, - пел Александр и представлял, что обращается к слепому псу Зоркому. - Со стороны. Счастье босиком.
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную, - без остановки вторила ему Лена.
Александр вдруг услышал, что домбристы не просто делают вид, что играют, а отрабатывают по полной и действительно беспорядочно щипают струны. Райли был бы доволен, подумал он.
- Карусель закружится отраженьем в лужицах, - пел Александр.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий...
- Все желанья сбудутся, а ты!
- Помилуй нас, грешных...
Александру вдруг вспомнился рыжий из "Иванушек", который исполнял в своей группе ту же роль, что и Степаненко в "Непаре" - шептал в микрофон что-то невнятное, но трогательное и обещающее чудо.
Через час калмыцкий пограничник в киргизской шапке вёл Александра и Елену по бетонной кишке туннеля.
- Так, смотрите, - инструктировал он. - Пес старый, у него почки, цистит. Устает быстро. От службы на границе уже полностью отошел, лежит теперь на другом немного посту. Долго с ним разговаривать не дам, пара вопросов - и всё. Пришли.
Пограничник открыл неприметную боковую дверь. В небольшом помещении на куче покрывал лежал грязно-белый пёс с черным ухом. Перед ним стояла миска с водой. В углу на столике работал телевизор.
Степаненко перестала бормотать и приблизилась к псу. Рядом встал Александр. Тысяча вопросов вспыхивала в его голове.
- Зоркий хороший мальчик, - наконец сказал он. - Скажи мне: есть ли целостность, связность и смыслы? ведь не зря моё каре? в чём суть вещей?
- Гав! - прогавкал пёс, подумал несколько секунд и добавил: - Гав-гав-гав.
- Всё! - сказал пограничник, и за рукава вытянул Александра с Еленой за дверь.
Александр привалился к стене.
- Вот что за хрень, - сказал он. - Вот что за хрень, а?
Елена всплеснула руками:
- Саша, что ты как дурачок какой-то. Сам же мне про мантры в поезде затирал. А это стопудов коан был. Знаешь там хлопок одной ладонью?
Александр кивнул и просветлел лицом.
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную, - сказала Степаненко. - Пошли, горе луковое. Надо Валере отзвониться, он про концерт в Мордовии говорил.
ЭПИЛОГ
Я родился под Рязанью. Ни отца, ни матери я не помнил - совсем маленьким щенком меня забрали в деревенский дом. Зорким я стал уже во второй половине жизни, а первые хозяева без затей прозвали меня Бимкой, Бимом. Видимо, за черное ухо. Уверен, что фильм они никогда не смотрели, да и кто в своем уме будет смотреть этот ужас... Просто Бим с черным ухом плотно прописался в российской ноосфере.
С ранних лет я ощущал свою исключительность. Видимо, поэтому я так и не смог вместить в себя концепцию смерти. Мне казалось и кажется до сих пор, что к нужному моменту ученые найдут лекарство от умирания, или прилетят инопланетяне, или произойдет ещё что-то, что само собой решит эту проблему.
Зато концепцию дружбы моя собачья натура вместила полностью. Я остро ощущал потребность дружить. В деревне дружить было не с кем. Местные собаки были ограничены и тупы, о людях и говорить не приходится. Меня манил город, и я рванул в Рязань. Потом в Ярославль. После Ярославля - в Москву. Меня гнало внутреннее чувство острой неудовлетворенности. Собаке нужен соулмейт. Нужна пара, родственная душа.
В Москве я прибился к стройке, как и сотни бродяг до меня. Именно там я полюбил смотреть на сварку. Когда искры, треща, рассыпались под руками сварщика, мне казалось, я вижу звезды, занимающие свое место в универсуме.
В одну из смен на стройке работал сварщик пятого разряда Родион. Я никогда не видел его лица - он не снимал при мне маску, - но по запаху чувствовал, что именно он мой возможный соулмейт.
Однажды я весь день смотрел, как он варит швеллера. Весь день голубое пламя плясало вокруг рыжего металла.
В конце смены Родион повернулся ко мне.
- Никогда не верь Швеллерам, пёс, - сказал он. - Сефироты-хуефироты... Они тебя зрения лишили.
Я обернулся. Вместо недостроенного здания новостройки (я изучал тогда немецкий и про себя называл ее Нойбаутен) я видел все те же голубые огни.
- Ты потерял зрение, зато нашел дар речи, пёс, - сказал Родион. - Но с одним условием: за всю свою жизнь ты не можешь сказать более трёх фраз.
- Подожди, что происходит, не видно ж ни хрена, и какой в жопу дар речи, ты про что вообще? - скороговоркой спросил я.
- Это первая фраза, пёс, - сказал Родион. - Осталось две. И на твоем месте я бы расходовал их более бережно.
Он ушёл. Я остался.
На стройке меня жалели, нюх помогал обходиться без зрения, но я чувствовал, что долго так не протяну. Надо было выбираться.
Мне помог случай. Мимо почти достроенного дома проходил сержант со служебной овчаркой, и я пристроился за ней. Овчарка терпела мое присутствие, а может, была очень дисциплинированной и не могла отвлекаться на всякую шваль (я отлично понимал, кем выгляжу в ее глазах).
Шли мы долго. Пришлось ехать на трамвае и спуститься в метро, но я все выдержал. Сержант и овчарка вывели меня к академии пограничной службы ФСБ.
Ну, это выяснилось позже. Тогда я лишь уловил совершенно новые запахи и улегся в кустах под стеной. Внутреннее чувство подсказывало, что мне стоит дождаться утра.
Наутро во дворе академии четким каре были выстроены курсанты - у них принимали присягу. Я сел в отдалении, в тени, стараясь по запахам уловить расстановку сил. В целом расстановка была ясна: от тридцати человек на плацу пахло зверской молодостью, спермотоксикозом и волнением, а еще от пяти, стоявших поодаль, только начищенной обувью. Среди этих пятерых я выделил одного. Он распространял специфический запах легкого удовлетворения, замешанного на сильном раздражении, - это несколько парадоксальное сочетание всегда являлось безошибочной характеристикой начальства. "Полковник", - подумал я, и когда курсанты разошлись, потрусил к нему.
Он не испугался, даже пробормотал "чего тебе, барбосина". Я сел, поднял переднюю правую лапу и четко проговорил:
- Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество.
- Ёптыть, - сказал полковник.
Меня изрядно потаскали по ветеринарам. Полковник не был уверен, почудилось ему или нет, и прослыть психом тоже не желал, поэтому проблему описывал врачам обтекаемо. Доверился только старому знакомому, и тот пытался меня разговорить изо всех сил. Я держался стойко. Третья фраза оставалась при мне.
Я так ничего и не сказал. Полковник, тем не менее, проникся ко мне нешуточным уважением. Он прозвал меня "Нееман" - я до сих пор затрудняюсь сказать, что им руководило, - и передал пограничной службе. Таким образом, можно сказать, что нынешнее место я приобрел по блату.
Наверное, из-за этого служить мне больше не приходилось. Полковник отправил меня в Элисту, там комнатку выделили. Пограничники относились ко мне тепло и с большим уважением, хотя имя, данное полковником, было забыто в первый же день и со свойственным простым людям немудреным юмором меня прозвали Зорким. Мне нравилось находиться среди них. Я ни о чем не жалел. Вот только соулмейта мне так и не довелось встретить.
Все события моей жизни выстраивались так, что они просто не могли быть случайностью. Во всем этом должен был быть какой-то смысл, и лежа на подстилке, щедро простеленной полынью - считалось, что ее запах отгоняет блох, - я изо всех сил пытался понять этот смысл. Зачем-то ведь я потерял зрение? Зачем-то обрел речь? Что и кому я должен был сказать? Я пришел в этот мир, чтобы лишь передать солонку - или чтобы изречь Слово?
Я берег последнюю фразу на тот подобающий случай, который обязательно должен был наступить.
Я ждал его, ждал, ждал...
И дождался.
В один из обычных служебных дней я лежал в своей каморке и вполуха слушал телевизор. По региональному ТВ передавали концерт со дня города. "Плачь и смотри, - пел какой-то хмырь, - со стороны". На заднем плане слышался неразборчивый речитатив, что-то там про помилование, трогательный и обещающий чудо. Невпопад тренькали домбры. Я неожиданно пришел в сильное волнение. Сочетание всех этих звуков показалось мне необыкновенным.
Как и все чудесные мгновения, концерт быстро закончился. Но я лелеял и берег в себе ощущение прикосновения к чему-то удивительному.
А через полчаса дверь в мою каморку отворилась.
- Зоркий хороший мальчик, - заискивающе сказал тот же голос, который пел про плачь и смотри. - Скажи мне: есть ли связанность и смыслы? Ведь не зря моё каре? В чём суть вещей?
Рядом с ним все так же звучал нежный женский речитатив про Иисуса.
Меня охватило смятение. Казалось, я подошел вплотную к разгадке. Вот она, моя мечта, в шаге от осуществления: мы втроем, именно втроем - настоящие соулмейты. Не пара, а тройка!
С другой стороны, этот голос спрашивал какую-то херню. Какое еще каре, полудурок, подумал я, судорожно нащупывая внутри себя правильные ответы и не находя их. Мне хотелось сказать "идите нахуй". Хотелось сказать "поехали втроем на Бали". Хотелось сказать "Слава России". Хотелось согласиться с женщиной. Но в то же время в голове моей неудержимо колотилась тревога: ведь это последняя фраза. А вдруг это не соулмейт, а реальный идиот? Что вполне вероятно, судя по вопросу про каре. А может, он не полудурок и имеет в виду, что нам выпала не пара, а целое каре? Но почему, если я, он и женщина - тройка? Сейчас я потрачу на него последнюю фразу, а потом в самый ответственный момент она понадобится. И как тогда?
Но отвечать что-то надо было. Что-то обязательно надо было отвечать.
- Гав, - сказал я в смятении. - Гав-гав-гав.
Пограничник увел обоих.
Паника, охватившая меня, только усилилась. Я не мог понять: сказал ли я это "гав" по-человечески или все-таки пролаял?
Я положил голову на лапы и с невыносимой ясностью понял, что доподлинно узнать это нет никакой возможности до тех пор, пока не понадобится что-то сказать.