Алешки
Исупов проснулся рано. Он всегда просыпался рано, если вечером пил. А пил он, практически постоянно. И немецкий шнапс, и польский бимбер и родной, отечественный первач. Чаще первач, конечно. Водку-то хрен достанешь в этой глуши.
Хозяйка уже растопила печку и гремела чугунками. Но гремела как-то осторожно, стесняясь разбудить постояльца. Она вообще была тихой и скромной: некрасивая женщина с плоским лицом. И четверо ее детей тоже вели себя как мыши. Может быть порода такая, а может быть потому, что в их доме жил полицейский.
Хильфсполицай.
Исупов протер помятое сном лицо и сел. Кровать натужно заскрипела. Он потрогал металлический шар на изголовье. Шар холодил ладонь. Спал Исупов не раздеваясь. Поэтому надо было только замотать портянки, надеть сапоги и накинуть шинель на красноармейскую форму без петлиц. На левом рукаве шинели белела повязка с двумя буквами: "Н.Р." Подняв воротник он шагнул в общую, где хозяйка уже вытаскивала чугунок с вареной картошкой.
- Яишню сготовь, - буркнул Исупов. - Я ж яйца приволок тебе вчера. И сало. А то картоха да картоха. Смотреть уже не могу.
Хозяйка мелко закивала и вытащила большую сковородку.
- Все жарить-то?
- Все давай, нашто их жалеть? - вяло махнул рукой Исупов. - И на сале жарь, масло так покушаю. И молока давай.
- Так нет молока, - испуганно сказала бабенка. - Откудова молоко-то?
- Откудова, откудова... - проворчал Исупов. - Иди и купи. На вот тебе...
Он достал из кармана шинели толстый портмонэ из свиной кожи и вынул оттуда бумажку охряного цвета - пять марок.
Продолжение, как обычно, здесь.