Утром птицы, нахохлившись, греются на верхушках каминных труб. Трубы похожи на горлышки рыжих глиняных кринок. Из одной трубы вяло тянется к зыбкому серому небу струйка дыма. Вечером зажигаются окна, за которыми где-то уже горят ёлки. Светят жёлтые фонари в ещё не опавшей листве. Зима в Париже. В первый день декабря мы получили послабления: можно, но непременно с электронным аусвайсом выходить из дома аж на три часа и путешествовать в радиусе целых двадцати километров. Открыли церкви, обязав соблюдать для каждого из прихожан площадь во время службы в шесть квадратных метров. Открылись магазины, правительство разрешило покупать подарки к Рождеству, но не рекомендует привычные для французов семейные и дружеские застолья. В горах выпал снег, открылись горнолыжные станции. Но запрещена работа подъемников на этих станциях, то есть не покатаешься. А катаются во Франции ежегодно около 10 миллионов человек. Народ упредили, что действующие в соседних Швейцарии и Австрии горнолыжные станции французам будут недоступны: правительство обещает выставить на границах заградительные кордоны. Народ ропщет. Но как-то вяло, очевидно, замученный страхом. Заговорили о вакцинации, но многие опасаются вакцин, свалившихся неизвестно откуда на голову. Все послушно блюдут маски, незамаскированного лица на улице не встретишь, разве что лицо курильщика. И вот ему, этому открытому лицу радуешься, ибо перед тобой человек. И улыбаешься человеку.