Вернулась со "Свободной зоны". Это… это было безумно круто. Очень сильно. Очень страшно. Совершенно нежданный подарок (что странно, учитывая роль и закономерный конец моего персонажа, но это так).
Вообще изначально я собиралась играть этакого победителя жизни, успешного бизнесмена, любовно выстроившего собственное дело, уважаемого гражданина, богача, любимца женщин, и т.д. и т.п., и все у него в жизни хорошо. Ага.
Однако в процессе обсуждения роли все несколько видоизменилось, и мой персонаж оказался всем вышеперечисленным… ага, и чуть не единственным в городе, про которого все знают, что он еврей. И на начало действия всем вообще норм. А потом у нас Вторая Мировая по плану. Ага.
Всю ночь с пятницы на субботу я не могла заснуть, потому что - до дрожи и вполне по жизни - боялась того, во что мы собираемся играть в субботу. (Во что мы блять собираемся играть в субботу!?!).
И вот суббота прошла.
Игра вышла... Про разное.
Вот, скажем, про то, как Люсьен Вейль пол-игры пытался отмазаться, что он не еврей, да не еврей он, он только на четверть (на самом деле - наполовину, по матушке), поэтому под закон о евреях он не подпадает, там нужны три четверти, а у него только четверть доказана, он француз и честный католик, законопослушный гражданин, он ничего не сделал, он в своей типографии печатал все спущенные сверху гитлеровские указы и вообще его-то за що? (Что характерно, не помогло).
Про то, как странно и резко сжимается мир. Сначала (в пятницу вечером) в редакции бесконечный аврал, нет времени поесть, передохнуть, экстренный выпуск в печать, еще экстренный выпуск, еще один, новости устаревают, выкидываем старье, печатаем новое - война идет, немцы все ближе - и это твой мир и твоя стихия, твое дело жизни, твой выбор, твой азарт газетчика - вот этот безумный поток новостей.
…А потом новости заканчиваются. Нет, они продолжаются, но их приносит кто-то еще - мэрия, полиция, указы; твои (уже не твои) корреспонденты выходят в город и собирают информацию, а ты печатаешь то, что дают. Работа техника - наладить печатный станок. Остальное - уже не твоя ответственность. Как мир сжимается до помещения редакции и кафе на соседней площади, где все же спокойно; нет, Вейль может гулять где вздумается, но мимо городской площади, полиции и немцев ходить не хочется совершенно. Элен, истинная француженка и смелая душа, его за это ругает: нельзя же быть таким покорным судьбе, я хочу прогуляться с тобой и именно с тобой! (А потом гулять где хочется уже нельзя, и в кафе тоже не. Вейль стоит с молодой женой у окна, смотрит на мир за стеклом. И получает визит полиции: мол, увидели вас у окна, приняли за кого-то еще… что, к окну тоже уже лучше не подходить?)
Про то, как потом Вейль, сходя с ума от осознания собственного ничтожества, почти навязался своей сотруднице, подпольщице-коммунистке Консуэло, в печатники. Печатал нелегальные листовки, очень стремался, боялся каждого чиха, плакался дорогой редакции, что вот если что нелегальное найдут, то на него же все повесят, потому что он бедный несчастный безответный еврей - и все думал, что ж он будет говорить и что скажет, если (когда) его возьмут. (Что характерно, его - когда взяли - ни о чем уже не спрашивали. Вообще ни о чем - хотя и искали подпольную типографию. Посмотрели на документы с характерной отметкой и выслали из города. Ну и все).
Про дружбу-вражду-соперничество-зависть и то, что никто из нас не ВДВ. ...Вот, скажем, Вейль сначала очень снисходительно относился к своему заместителю Андре Лелю. Ну, прекрасный журналист, наш гений - ну пропойца же, пропащий человек. ...Потом Лелю получил его, Вейля, газету. Потому что Лелю француз. (И потому, что Вейль его сам предложил на свое место, но это не считается). Потом Вейль Лелю очень завидовал и одновременно был благодарен, что тот остается человеком. Очень хорошим человеком. Потом надеялся, что пусть хоть у кого-то все будет хорошо, вот у хоть Андре пусть все будет хорошо, ну пожалуйста. Потом - так уж вышло - подвел под расстрел. (Вейль не ВДВ. Совсем не ВДВ. В последний момент перед депортацией Вейль сунул своему оставшемуся на свободе коллеге случайно обретенный пистолет - ну, чтобы хоть кому-то пригодился. Полиция это заметила. Андре понял, что его сейчас арестуют - и выстрелил в начальника полиции. И получил за это сполна).
Про любовь. Про Эстель, Элен, Жаклин и Консуэло. Про то, как Вейль окончательно запутался в своих женщинах. Нет, с Консуэло у них ничего не было, но Вейль был очень плохой конспиратор и не смог придумать для встреч никакой другой легенды. Сидят, обнимаются - а это Консуэло его просвещает по поводу курса партии и следующей листовки, заодно агитируя вступить в коммунисты. (Не вступил).
По Жаклин Реналь Вейль нежно и трепетно вздыхал, но не сказал ни слова. Потому что когда он понял, что хотел бы серьезного, было уже нельзя. То есть можно, но не хотелось ухудшать ее положение; супруга еврея причисляется к той же расе). Вот и не сказал. Когда хотели бежать всей редакцией - не успел даже попрощаться. Она - одна из редакции - выжила.
С Элен вышло грустнее всего. Элен, неотразимая Элен Атена, праздник сердца без обязательств. Она не обижалась, когда он был занят; он не ревновал, когда была занята она. У них прекрасно получалось устроить друг другу праздник. Когда-то они были красивой парой. Но… он привык быть победителем, и - с ней - побежденным быть не смог. Когда ты приходишь к любовнице в отчаянии, потому что у тебя только что отняли твою газету; когда она предлагает тебе денег и нежно отчитывает тебя за недостаточную твердость духа; когда ты даже в кафе ее не можешь угостить… Он был ей благодарен - и скрипел зубами от ее жалости. Он был даже рад, когда они расстались. Ему нехорошо, ей от их связи лучше тоже не станет - пора уже прекратить. Она была свидетельницей на его свадьбе.
Эстель. Эстель. Это про смысл жизни в очень неожиданных местах.
Как однажды в историческом процессе войти себе в полицейский участок зажиточным французом, владельцем предприятия, уважаемым гражданином - и выйти оттуда примерно (и официально) никем, лишиться предприятия и дела жизни, возможности и желания куда-то выходить и что-то делать, самоуважения и смысла жизни - и как потом отвечать себе на вопрос "за что", "зачем" и "нафига".
В случае Вейля ответ явился в виде самой непутевой из сотрудниц его редакции. Красной девице хотелось спастись от депортации на работу в Германии - а для этого нужно выйти замуж, а так как межрасовые браки сейчас запрещены, а так как она еврейка и он еврей и мы, в общем, не ухудшим положения друг друга, потому что куда же еще - может, месье на ней женится?
…Месье женился. Они так и не сыграли свадьбу с бокалом, свечками и простыней (примерно это Вейль вынес из описания традиционной свадьбы). Они, кажется, даже не переспали (фиктивный брак и сложные обстоятельства). Они успели постфактум попросить благословения у родителей, познакомиться, поцапаться, помириться, прогуляться по городу, проиметь все шансы хоть куда-то сбежать, не расставаться и не отпускать руки все отпущенное им время - и отбыть по известному адресу. (И не доехать - спасибо полицейскому Суртену! - до места назначения. Зато хотя бы быстро.)
Upd.
Мои пять копеек про финал.
Подумала, выдохнула и поняла - спасибо громадное, что он был именно таков. Что была радость победы и чуть не новый виток раздора, что макисары настаивали на расстрелах коллаборационистов вот прямо здесь - и что город не стал никого расстреливать. Для моего персонажа это значило, что новый цикл насилия не начнется, что город Шуа понял хоть что-то, что душа города жива - хотя все *свои* Вейля погибли или ушли (все, кроме сестры, Констанции - которая как раз и остановила расстрел). В этом смысле предполагаемый финал о светлом празднике победы был бы не таким сильным - ну вот в начале игры тоже был праздник мирной жизни, и кому это помогло…
Я понимаю, что это неисторично, что суды над коллаборационистами были и были безобразны. Но - для этой игры и этого персонажа - это был как раз выход вверх; какое-то подтверждение того, что вот эти четыре года ада не прошли бесследно, что больше никогда, пожалуйста, с этого момента - больше никогда.
Понятно, что это скорее наш взгляд в прошлое; мы-игроки - третье-четвертое поколение с той войны - усвоили, надеюсь, что-то о причинах и следствиях того ада и того насилия, нам даже по игре сложно играть в антисемитизм, нас от этого корежит - и это хорошо.
Мы смотрим на них в прошлое, и само существование нас - доказательство того, что они, пережившие ту войну… в общем, что человечество с тех пор чему-то научилось.