Химия влияний, или Кому кормить нарциссы
Кто бывал увлечён химией, тот знает миллионы способов взаимодействия всего и вся. Будь ты букашкой или молекулой, тебе суждено влиять. И дело десятое, чего ты хотел. И ни за что не предугадать, к чему придёшь.
Вопрос не стоит, имеем ли мы право кого-то вести за собой. Будь ты назначен обществом как «педагог» или природой - как «родитель», или случайностью - как «прохожий», или совпадением - как «друг», ты неизбежно поведёшь.
А много ли прав у «назначенного» влиятеля? До каких пределов ты осознанно доверишься Данко, при всём к нему почтении? Если личность, её идеи тебе по душе, готов ли ты убедить себя до смерти? И надо ли это учителю, чтобы ты погиб за его идею, да хоть бы даже и за него самого?
Знаете, обожаю этот приём поэтов: ввести в сюжет смерть как признак крайности. Крайней любви, крайней убежденности, крайней преданности. Если умерла, значит, любовь. Если умер, значит, идея того стоила. Смерть как приём и мера глубины. Хотя для меня всё наоборот - жизнь на этом самом почётном месте. А если ты умер, ты «упустил возможности».
Ну так вот. Живёшь, никого не трогаешь, но с опытом начинаешь понимать, что трогаешь всех, с кем соприкоснулся. Каламбур, скажете! И с чего столько слов, спросите?
Согласна, много слов, и все - про «Общество мёртвых поэтов». Здесь очередной учитель держит в своих уверенных ироничных руках сердца «кошмарной фаланги недорослей», чей интеллект пока «соответствует их весу». На фоне вопиющего родительского тоталитаризма он даёт рецепты, шепчет на ухо и улыбается добрым гномом.
Но коль скоро влияний бывает тысячи, и обучений - не меньше. Кто-то бегает с пацанами по футбольному полю, спускаясь до их уровня (Мистер Ди в фильме «Учитель года»). А кто-то держит дистанцию, и пацаны сами вроде бы по себе идут в пещеру читать стихи (Джон Китинг в фильме «Общество мёртвых поэтов»). Дети результатируют, и он продолжает их направлять, делая вид, что их не замечает.
Вызывает удивление категоричность учителя. Его монохромность. Принципиальность в выборе движения, а не созерцания, романтизма, а не реализма, Уитмена, а не Причарда. Здесь не учат находить хорошее в имеющемся, здесь считают «думать» - значит, обязательно уходить в другое, где бы ты ни был сейчас.
Вот и ушли. Кто куда. Ладно бы понимали цель. Но целью сделан процесс, причём, крайне революционный. Сердца вскрыты, моторы на пределе, пелена перед глазами. И в этом запале кто-то остаётся стоять на парте, ещё не вполне вдумчиво, но с восторгом. А кто-то гибнет.
Окей, любой вправе распоряжаться своей жизнью. Но распоряжаться - это не кидать в печь, это быть её распорядителем, ведущим, водителем. Это не кидаться из крайности «нет ничего невозможного» в крайность «ничего изменить нельзя». Это искать дорогу, даже когда ты «в ловушке». Это менять походку, в конце концов, когда мир преподнёс безумные сюрпризы.
И когда ты меняешься, ты остаёшься самим собой. Ты всегда - ты. Правда, трудно бывает себя признать за себя сквозь годы. И не поиском себя занимаешься ты, идущий по жизни. Ты живёшь сам в себе.
Что же стоит за приливами поисков себя, омывающими человека не только в детстве и юности, некоторых и до старости? А у кого-то они становятся и вовсе политической программой. Замечаю, как легко обознаться. То ли открываю себя, своё сердце. То ли радостно подхватываю возможность не слушаться, идти против. А может, это стремление к свободе самой по себе. И ты идёшь в театр, забросив медицину. И ты ищешь запрещённые радиоволны. И в какой-то момент забываешь, где ты ещё отстаивал себя, а где увлёкся противостоянием.
Самой ценной мыслью фильма мне видится «относительность Шекспира», как всего вообще. «Смотреть на вещи с разных точек зрения» и «пусть вас не волнует, что думает автор».
Вопрос не стоит, имеем ли мы право кого-то вести за собой. Будь ты назначен обществом как «педагог» или природой - как «родитель», или случайностью - как «прохожий», или совпадением - как «друг», ты неизбежно поведёшь.
А много ли прав у «назначенного» влиятеля? До каких пределов ты осознанно доверишься Данко, при всём к нему почтении? Если личность, её идеи тебе по душе, готов ли ты убедить себя до смерти? И надо ли это учителю, чтобы ты погиб за его идею, да хоть бы даже и за него самого?
Знаете, обожаю этот приём поэтов: ввести в сюжет смерть как признак крайности. Крайней любви, крайней убежденности, крайней преданности. Если умерла, значит, любовь. Если умер, значит, идея того стоила. Смерть как приём и мера глубины. Хотя для меня всё наоборот - жизнь на этом самом почётном месте. А если ты умер, ты «упустил возможности».
Ну так вот. Живёшь, никого не трогаешь, но с опытом начинаешь понимать, что трогаешь всех, с кем соприкоснулся. Каламбур, скажете! И с чего столько слов, спросите?
Согласна, много слов, и все - про «Общество мёртвых поэтов». Здесь очередной учитель держит в своих уверенных ироничных руках сердца «кошмарной фаланги недорослей», чей интеллект пока «соответствует их весу». На фоне вопиющего родительского тоталитаризма он даёт рецепты, шепчет на ухо и улыбается добрым гномом.
Но коль скоро влияний бывает тысячи, и обучений - не меньше. Кто-то бегает с пацанами по футбольному полю, спускаясь до их уровня (Мистер Ди в фильме «Учитель года»). А кто-то держит дистанцию, и пацаны сами вроде бы по себе идут в пещеру читать стихи (Джон Китинг в фильме «Общество мёртвых поэтов»). Дети результатируют, и он продолжает их направлять, делая вид, что их не замечает.
Вызывает удивление категоричность учителя. Его монохромность. Принципиальность в выборе движения, а не созерцания, романтизма, а не реализма, Уитмена, а не Причарда. Здесь не учат находить хорошее в имеющемся, здесь считают «думать» - значит, обязательно уходить в другое, где бы ты ни был сейчас.
Вот и ушли. Кто куда. Ладно бы понимали цель. Но целью сделан процесс, причём, крайне революционный. Сердца вскрыты, моторы на пределе, пелена перед глазами. И в этом запале кто-то остаётся стоять на парте, ещё не вполне вдумчиво, но с восторгом. А кто-то гибнет.
Окей, любой вправе распоряжаться своей жизнью. Но распоряжаться - это не кидать в печь, это быть её распорядителем, ведущим, водителем. Это не кидаться из крайности «нет ничего невозможного» в крайность «ничего изменить нельзя». Это искать дорогу, даже когда ты «в ловушке». Это менять походку, в конце концов, когда мир преподнёс безумные сюрпризы.
И когда ты меняешься, ты остаёшься самим собой. Ты всегда - ты. Правда, трудно бывает себя признать за себя сквозь годы. И не поиском себя занимаешься ты, идущий по жизни. Ты живёшь сам в себе.
Что же стоит за приливами поисков себя, омывающими человека не только в детстве и юности, некоторых и до старости? А у кого-то они становятся и вовсе политической программой. Замечаю, как легко обознаться. То ли открываю себя, своё сердце. То ли радостно подхватываю возможность не слушаться, идти против. А может, это стремление к свободе самой по себе. И ты идёшь в театр, забросив медицину. И ты ищешь запрещённые радиоволны. И в какой-то момент забываешь, где ты ещё отстаивал себя, а где увлёкся противостоянием.
Самой ценной мыслью фильма мне видится «относительность Шекспира», как всего вообще. «Смотреть на вещи с разных точек зрения» и «пусть вас не волнует, что думает автор».