Четыре добродетели в образе четырех дев (Повесть об Исминии и Исмине)
На следующий день мы опять в саду, насыщаем взоры его прелестями,
вбираем усладу в наши души. Ведь сад этот - блаженное место, край
богов, весь он прелесть и услада, отрада для глаз, для сердца - утешение,
успокоение для души, стопам отдохновение, покой всему телу. Таков сад.
А его ограда - она-то какова! - тоже чудо - вся расписанная умелой
рукой живописца, ровно настолько она поднималась ввысь, чтобы охра-
нять сад от взоров и вторжений. Четыре девы изображены на ограде. Го-
лова первой блистательно венцом украшена. Камни на венце сверкают,
пламенем искрятся, сияние источают, влаги полны. Взглянув, ты ска-
зал бы, что камень соединил в себе несоединимое - воду и пламя; то и
другое сладостно, то и другое прекрасно. Пламя полыхает багрянцем, вода
сверкает молниями - столь правдиво передал мастер природу драгоценных
камней. Жемчужины их окружают; они белы, как снег, совершенно круг-
лые, необычайной величины.
Пораженный, не спуская с них глаз, я в восхищении воскликнул:
«Град и угли огненные». А Кратисфен (ведь и он стоял со мной рядом)
засмеялся в ответ на мое неудачное сравнение. Волосы волной рассыпаются
по плечам девы, как подобает, вьются локонами, и золотом отливают
локоны. Ожерелье вокруг шеи серебряное с золотыми точками. Сапфир -
застежка ожерелья. Руки у девы белые и поистине девические. Правая,
приподнятая и слегка изогнутая, касается головы и сверкающего на лбу
карбункула, левая держит чудной красоты шар. Правая нога у девы без
сандалия, левая скрыта хитоном. Хитон совсем простой, скорее деревен-
ский: все украшения мастер расточил на голову девы, остальное же нари-
совал, как пришлось.
Следующая за нею дева, вторая по порядку,- воительница; лишь лицо
у нее не воительницы, разве только глаза суровее, чем бывают у дев.
Шлем осеняет светом и украшает ее голову, щит - грудь, панцирь -
спину, шерстяной пояс - бедра; ноги, руки и все тело защищены, как
у воина. Рука мощная, как ствол дуба, пальцы же нарисованы девические;
всюду, где она не была прикрыта доспехом, воительница выглядела девой,
всюду, где была защищена, дева представала воительницей. Щит в левой
руке у девы, если хочешь, назови ее воительницей, в другой - длинное
копье, оружие Арея.
Следующая за ней - истинная дева: скромна всем обликом - лицом,
одеждой, обувью. Не цветными каменьями, как у первой девы, не жемчу-
жинами, как у той, что нарисована прежде всех, а листьями и цветами
увенчана ее голова. Только розы не доставало в венке, потому ли, что
живописец о ней забыл, потому ли, что не пожелал нарисовать, потому ли,
что краски не способны передать цвет розовых лепестков. Волосы девы
лишь немного ниспадали вниз: их сдерживал венок. Белая накидка покры-
вала голову и лоб. Тонок, как паутина, хитон девы, бел цветом, пят до-
стает, просторен. Правая рука так покоится на ее теле, что скрывает пра-
вую грудь; пальцы лежат на левой, целиком ее прикрывают, охраняя.
Безгрудой, ты сказал бы, взглянув, она изображена. Вторая рука при-
держивает хитон у бедер: в лицо девы, видно, дует порывистый ветер и
развевает складки хитона. Столь скромна дева, дерзок ветер, легок хитон;
но нежнокожей девы не касается проясняющий небо борей. Правую ногу
дева обвивает вокруг левой, прижимает к ней, сплетает с нею, бедро при-
ближает к бедру, голень к голени, чтобы сквозь тонкий хитон не просвечи-
вало тело. Черные сандалии на ногах, сандалии сделаны прочно, точно не
для девичьей ноги.
Четвертая и последняя дева, кажется, появилась из внезапно рас-
сеявшегося облака и словно глядит с небес. Вся она соткана из воздуха,
строга на вид, но прекрасна лицом. Красен ее хитон, но есть в нем и бе-
лизна. Белизна ли это тела, проступающая сквозь хитон, живописец не
позволяет решить. Волосы девы прекрасно собраны на затылке, глаза
обращены к небу, весы и факел в руках; весы - в правой, факел - в ле-
вой. Ноги до колен сковывает хитона плен.
Так выглядели девы; а чем они знамениты и кто такие, нам страстно
хотелось узнать. Мы замечаем надпись над головами дев - ямбический
стих, разделенный так, что каждая дева получала свое имя. Стих таков:
Разумность, Доблесть, Скромность с Справедливостью.
* * *
Тут мы начали рассуждать об облике этих дев, говоря теперь о том,
чего прежде не затронули, о блистательном венце первой девы, драгоцен-
ных каменьях этого венца, жемчужинах, золоте, обвивающем шею, серебре,
сапфире, обо всем облике девы, о деснице, словно говорящей «здесь,
в голове - мое богатство», о шаре в левой руке, знаке власти над всем,
о простоте хитона, знаке того, что Разумности, разве что в уборе головы,
чужды украшения; о воинственном облике следующей за ней девы, в вои-
тельницах деве и, наоборот, в девах воительнице; ведь и Доблесть по при-
роде воительница, а по имени - дева, поэтому там, где она не одета до-
спехом, дева она и именем, и видом, а там, где дает заметить свою силу,
воительницей выглядит дева. Подобно тому как живописец сохранил имя
в природе воительницы, так и природу воительницы отобразил в имени
девы.
Мы говорили о сплетенном из цветов, свитом из вечнозеленых растений
венке следующей, третьей девы, о ее гладких волосах, о покрывале на ее
голове, о том, как она спереди хитон держала, о том, как груди свои охра-
няла, о бедре, прижатом к бедру, о стыдливости ее даже перед ветром и
обо всем остальном, что живописец так удачно усвоил любезной мне деве.
Я беру твою руку, живописец, целую твою кисть, благодарю тебя сверх
всего прочего за то, что в венок истинной девы ты не вплел розы. Нет
ведь ничего общего между целомудрием и цветком розы, нагло окрашен-
ным, багряным от стыда.
Беседовали мы о лике четвертой девы, глядящем с небесных круч, со-
тканном из воздуха, чистом, сияющем, о весах справедливости и обо всем,
чем живописец подобающе наделил богиню Фемиду. Справедливость ведь
смотрит с небес, взвешивает свои приговоры, устремляет взоры в горнюю
высь и чужда человеческого.
вбираем усладу в наши души. Ведь сад этот - блаженное место, край
богов, весь он прелесть и услада, отрада для глаз, для сердца - утешение,
успокоение для души, стопам отдохновение, покой всему телу. Таков сад.
А его ограда - она-то какова! - тоже чудо - вся расписанная умелой
рукой живописца, ровно настолько она поднималась ввысь, чтобы охра-
нять сад от взоров и вторжений. Четыре девы изображены на ограде. Го-
лова первой блистательно венцом украшена. Камни на венце сверкают,
пламенем искрятся, сияние источают, влаги полны. Взглянув, ты ска-
зал бы, что камень соединил в себе несоединимое - воду и пламя; то и
другое сладостно, то и другое прекрасно. Пламя полыхает багрянцем, вода
сверкает молниями - столь правдиво передал мастер природу драгоценных
камней. Жемчужины их окружают; они белы, как снег, совершенно круг-
лые, необычайной величины.
Пораженный, не спуская с них глаз, я в восхищении воскликнул:
«Град и угли огненные». А Кратисфен (ведь и он стоял со мной рядом)
засмеялся в ответ на мое неудачное сравнение. Волосы волной рассыпаются
по плечам девы, как подобает, вьются локонами, и золотом отливают
локоны. Ожерелье вокруг шеи серебряное с золотыми точками. Сапфир -
застежка ожерелья. Руки у девы белые и поистине девические. Правая,
приподнятая и слегка изогнутая, касается головы и сверкающего на лбу
карбункула, левая держит чудной красоты шар. Правая нога у девы без
сандалия, левая скрыта хитоном. Хитон совсем простой, скорее деревен-
ский: все украшения мастер расточил на голову девы, остальное же нари-
совал, как пришлось.
Следующая за нею дева, вторая по порядку,- воительница; лишь лицо
у нее не воительницы, разве только глаза суровее, чем бывают у дев.
Шлем осеняет светом и украшает ее голову, щит - грудь, панцирь -
спину, шерстяной пояс - бедра; ноги, руки и все тело защищены, как
у воина. Рука мощная, как ствол дуба, пальцы же нарисованы девические;
всюду, где она не была прикрыта доспехом, воительница выглядела девой,
всюду, где была защищена, дева представала воительницей. Щит в левой
руке у девы, если хочешь, назови ее воительницей, в другой - длинное
копье, оружие Арея.
Следующая за ней - истинная дева: скромна всем обликом - лицом,
одеждой, обувью. Не цветными каменьями, как у первой девы, не жемчу-
жинами, как у той, что нарисована прежде всех, а листьями и цветами
увенчана ее голова. Только розы не доставало в венке, потому ли, что
живописец о ней забыл, потому ли, что не пожелал нарисовать, потому ли,
что краски не способны передать цвет розовых лепестков. Волосы девы
лишь немного ниспадали вниз: их сдерживал венок. Белая накидка покры-
вала голову и лоб. Тонок, как паутина, хитон девы, бел цветом, пят до-
стает, просторен. Правая рука так покоится на ее теле, что скрывает пра-
вую грудь; пальцы лежат на левой, целиком ее прикрывают, охраняя.
Безгрудой, ты сказал бы, взглянув, она изображена. Вторая рука при-
держивает хитон у бедер: в лицо девы, видно, дует порывистый ветер и
развевает складки хитона. Столь скромна дева, дерзок ветер, легок хитон;
но нежнокожей девы не касается проясняющий небо борей. Правую ногу
дева обвивает вокруг левой, прижимает к ней, сплетает с нею, бедро при-
ближает к бедру, голень к голени, чтобы сквозь тонкий хитон не просвечи-
вало тело. Черные сандалии на ногах, сандалии сделаны прочно, точно не
для девичьей ноги.
Четвертая и последняя дева, кажется, появилась из внезапно рас-
сеявшегося облака и словно глядит с небес. Вся она соткана из воздуха,
строга на вид, но прекрасна лицом. Красен ее хитон, но есть в нем и бе-
лизна. Белизна ли это тела, проступающая сквозь хитон, живописец не
позволяет решить. Волосы девы прекрасно собраны на затылке, глаза
обращены к небу, весы и факел в руках; весы - в правой, факел - в ле-
вой. Ноги до колен сковывает хитона плен.
Так выглядели девы; а чем они знамениты и кто такие, нам страстно
хотелось узнать. Мы замечаем надпись над головами дев - ямбический
стих, разделенный так, что каждая дева получала свое имя. Стих таков:
Разумность, Доблесть, Скромность с Справедливостью.
* * *
Тут мы начали рассуждать об облике этих дев, говоря теперь о том,
чего прежде не затронули, о блистательном венце первой девы, драгоцен-
ных каменьях этого венца, жемчужинах, золоте, обвивающем шею, серебре,
сапфире, обо всем облике девы, о деснице, словно говорящей «здесь,
в голове - мое богатство», о шаре в левой руке, знаке власти над всем,
о простоте хитона, знаке того, что Разумности, разве что в уборе головы,
чужды украшения; о воинственном облике следующей за ней девы, в вои-
тельницах деве и, наоборот, в девах воительнице; ведь и Доблесть по при-
роде воительница, а по имени - дева, поэтому там, где она не одета до-
спехом, дева она и именем, и видом, а там, где дает заметить свою силу,
воительницей выглядит дева. Подобно тому как живописец сохранил имя
в природе воительницы, так и природу воительницы отобразил в имени
девы.
Мы говорили о сплетенном из цветов, свитом из вечнозеленых растений
венке следующей, третьей девы, о ее гладких волосах, о покрывале на ее
голове, о том, как она спереди хитон держала, о том, как груди свои охра-
няла, о бедре, прижатом к бедру, о стыдливости ее даже перед ветром и
обо всем остальном, что живописец так удачно усвоил любезной мне деве.
Я беру твою руку, живописец, целую твою кисть, благодарю тебя сверх
всего прочего за то, что в венок истинной девы ты не вплел розы. Нет
ведь ничего общего между целомудрием и цветком розы, нагло окрашен-
ным, багряным от стыда.
Беседовали мы о лике четвертой девы, глядящем с небесных круч, со-
тканном из воздуха, чистом, сияющем, о весах справедливости и обо всем,
чем живописец подобающе наделил богиню Фемиду. Справедливость ведь
смотрит с небес, взвешивает свои приговоры, устремляет взоры в горнюю
высь и чужда человеческого.