(no subject)
Как-то все написанное за последнее время само собой объединилось в цикл. Все здесь было, просто собрал в одном посте и порядке.
1.
Слух возвращается. К памяти сиюминутной,
К каплям воды и плывущему небу вокруг,
К тускло блестевшему морю, к поверхности ртутной
Словно ленивой волны, обретению смутной
Веры - нет, страха за только родившийся звук.
Шорох и шепот, как пульс у причудливой смены
(Помнил все время, но к слову припомнить не мог)
Тем и предметов, скрепляющих темные вены
Писем у любящих. Кто разглядит кровоток,
Если и сами они замыкаются в стены
Долгих, как волны, но враз обрывавшихся строк,
Вечность свою укрывая в молчащих просторах -
(Нет, не запомню, но и забывать не вели!)
К ним и вернется она, как к камням, на которых
Волны опять разбивались и снова росли.
К ним же вернется, коснувшись песка и земли,
В любящих письмах, где ждали то шепот, то шорох,
Легкости жаждали, время и мир обрели.
2.
В пределах темноты, в курсивах и пробелах
Слетает белый пух с ладоней неумелых,
Несет сквозь пустоту слова и имена -
В хрустальных гранях сна, в тех сферах пустотелых,
Где память хрупкая от нас отделена,
Где двое в комнате остались у окна.
Не движутся. Стоят. Безмолвствуют на вдохе.
С ладони на ладонь соскальзывают крохи
Последнего, чему еще принадлежим,
Бросаясь в темный страх с молчанием чужим.
- Не бойся... - Не молчи... Пушинка-недотрога
С руки сорвется прочь - и боль, как от ожога,
И вдох наедине, и выдох на двоих.
Слова, обрывки слов, дрожанье губ сухих,
Дыхание и смех, и тишина с порога:
Любовь доскажет их.
3.
Облаков перья, дюны и сосны - рожки да ножки!
То, что я помню, можно доверить детской ладошке.
Пусть она лепит криво и косо, долго и полно,
И слепив, бросит в тихие воды, в мирные волны.
Не понять взрослым, что за фигурка пляшет, не тая -
Бегемот Мурка? Хрюшка-лягушка? - словно живая.
Не унять крика детского вслед ей, плача и смеха -
Посреди лета, долгих раскатов грома и эха.
Все, что я помню, может вместиться в кратких и редких
Иногда - лицах, изредка - рифмах, втиснутых в клетки.
На листы спрятав школьной тетради немощь и нехоть,
К водяной глади, к зареву неба ехать и ехать,
Среди них скрыться неразличимей вставленной точки
И спросить: чьи мы рваные фразы, письма и строчки?
Для чего краски мира иного на небосклоне?
И зачем снова наши фигурки в чьей-то ладони?
4.
В любви несознанной томятся взаперти
То дом отшельничий, то скованные реки,
То сад полузаброшенный. И некем
Пока заполнить их и запасать в горсти
Травинки, камешки для встреченных в пути,
Для света тусклого, попавшего под веки.
Куда она пройдет сквозь спящие тела?
В несказанной любви есть тайнопись тепла,
Слепцам ли знать ее, и боли, и увечьям.
Любая тайна - сад: тропинкою вела
В стеклянный омут сна, в пустые зеркала -
Но прятаться от них и незачем, и нечем.
5.
Мусор не убран. Пусты магазины. Длинны
Улицы, только что сбывшие праздник (хоть четверть цены!).
Тронут морозцем и сумрачен сном неглубоким
Воздух, дарованный любящим. Им ли даны
Эти часы, чтоб остаться в неспешном потоке,
В том, где они бессловесны, и чужды, и, да, одиноки?
Город, любой, что оставлен им, реки, текущие к ним -
Лед укрывает их медленный холод своим.
Руки касаются льда. Но как если и этого мало,
Мерзлую муку их голоса помним и длим,
Отзвуки ловим из небытия, из провала:
Слышишь? от воздуха дышащий неотделим,
Помнишь? и облачко пара дыхания не выдавало...
6.
В саду растимом - но по воле случая, чьей-то прихотью и волшебством -
Скамья скрипуча и трава примятая. Так что кажется, что мы живем.
И даже чудятся за краем зрения принадлежащие нам тела,
Но предназначенные для сотворения мира этого, его тепла.
Едва ли вместимся в свои же облики, в силуэты их среди ветвей
Размытым облаком ли, дымкой тающей, чтобы сделаться еще живей.
Тропа протянется к кустам смородины, ягод капельки зазвенят,
Промочит ливнем их полночь-странница от макушки и до самых пят,
О чем-то яблоки в листве зашепчутся, зашушукают свысока,
В своем игрушечном заснут кораблике в лунном отсвете облака...
С чего бы живы мы в незрячих контурах, в тайне сотканной их садов?
И чем доверимся дню служивому? Наших, помнится, несть следов.
Его печалями пока не трогая - пусть таит и от наших глаз
Все то немногое, что останется. Может статься, что и от нас.
1.
Слух возвращается. К памяти сиюминутной,
К каплям воды и плывущему небу вокруг,
К тускло блестевшему морю, к поверхности ртутной
Словно ленивой волны, обретению смутной
Веры - нет, страха за только родившийся звук.
Шорох и шепот, как пульс у причудливой смены
(Помнил все время, но к слову припомнить не мог)
Тем и предметов, скрепляющих темные вены
Писем у любящих. Кто разглядит кровоток,
Если и сами они замыкаются в стены
Долгих, как волны, но враз обрывавшихся строк,
Вечность свою укрывая в молчащих просторах -
(Нет, не запомню, но и забывать не вели!)
К ним и вернется она, как к камням, на которых
Волны опять разбивались и снова росли.
К ним же вернется, коснувшись песка и земли,
В любящих письмах, где ждали то шепот, то шорох,
Легкости жаждали, время и мир обрели.
2.
В пределах темноты, в курсивах и пробелах
Слетает белый пух с ладоней неумелых,
Несет сквозь пустоту слова и имена -
В хрустальных гранях сна, в тех сферах пустотелых,
Где память хрупкая от нас отделена,
Где двое в комнате остались у окна.
Не движутся. Стоят. Безмолвствуют на вдохе.
С ладони на ладонь соскальзывают крохи
Последнего, чему еще принадлежим,
Бросаясь в темный страх с молчанием чужим.
- Не бойся... - Не молчи... Пушинка-недотрога
С руки сорвется прочь - и боль, как от ожога,
И вдох наедине, и выдох на двоих.
Слова, обрывки слов, дрожанье губ сухих,
Дыхание и смех, и тишина с порога:
Любовь доскажет их.
3.
Облаков перья, дюны и сосны - рожки да ножки!
То, что я помню, можно доверить детской ладошке.
Пусть она лепит криво и косо, долго и полно,
И слепив, бросит в тихие воды, в мирные волны.
Не понять взрослым, что за фигурка пляшет, не тая -
Бегемот Мурка? Хрюшка-лягушка? - словно живая.
Не унять крика детского вслед ей, плача и смеха -
Посреди лета, долгих раскатов грома и эха.
Все, что я помню, может вместиться в кратких и редких
Иногда - лицах, изредка - рифмах, втиснутых в клетки.
На листы спрятав школьной тетради немощь и нехоть,
К водяной глади, к зареву неба ехать и ехать,
Среди них скрыться неразличимей вставленной точки
И спросить: чьи мы рваные фразы, письма и строчки?
Для чего краски мира иного на небосклоне?
И зачем снова наши фигурки в чьей-то ладони?
4.
В любви несознанной томятся взаперти
То дом отшельничий, то скованные реки,
То сад полузаброшенный. И некем
Пока заполнить их и запасать в горсти
Травинки, камешки для встреченных в пути,
Для света тусклого, попавшего под веки.
Куда она пройдет сквозь спящие тела?
В несказанной любви есть тайнопись тепла,
Слепцам ли знать ее, и боли, и увечьям.
Любая тайна - сад: тропинкою вела
В стеклянный омут сна, в пустые зеркала -
Но прятаться от них и незачем, и нечем.
5.
Мусор не убран. Пусты магазины. Длинны
Улицы, только что сбывшие праздник (хоть четверть цены!).
Тронут морозцем и сумрачен сном неглубоким
Воздух, дарованный любящим. Им ли даны
Эти часы, чтоб остаться в неспешном потоке,
В том, где они бессловесны, и чужды, и, да, одиноки?
Город, любой, что оставлен им, реки, текущие к ним -
Лед укрывает их медленный холод своим.
Руки касаются льда. Но как если и этого мало,
Мерзлую муку их голоса помним и длим,
Отзвуки ловим из небытия, из провала:
Слышишь? от воздуха дышащий неотделим,
Помнишь? и облачко пара дыхания не выдавало...
6.
В саду растимом - но по воле случая, чьей-то прихотью и волшебством -
Скамья скрипуча и трава примятая. Так что кажется, что мы живем.
И даже чудятся за краем зрения принадлежащие нам тела,
Но предназначенные для сотворения мира этого, его тепла.
Едва ли вместимся в свои же облики, в силуэты их среди ветвей
Размытым облаком ли, дымкой тающей, чтобы сделаться еще живей.
Тропа протянется к кустам смородины, ягод капельки зазвенят,
Промочит ливнем их полночь-странница от макушки и до самых пят,
О чем-то яблоки в листве зашепчутся, зашушукают свысока,
В своем игрушечном заснут кораблике в лунном отсвете облака...
С чего бы живы мы в незрячих контурах, в тайне сотканной их садов?
И чем доверимся дню служивому? Наших, помнится, несть следов.
Его печалями пока не трогая - пусть таит и от наших глаз
Все то немногое, что останется. Может статься, что и от нас.