накопившееся
в каталог:
Благово Н.В. Школа на Васильевском острове: Историческая хроника. Часть I. Гимназия и реальное училище Карла Мая в Санкт-Петербурге. 1856-1918. - СПб.: Наука, 2005.
Зуев Г.И. Петербургская Коломна. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2007.
Мемориальные доски Санкт-Петербурга. - СПб.: Арт-Бюро, 1999.
Книжка про Коломну - в кои-то веки приобрел книгу по истории города, потому что нужна (факультатив в школе, расположенной в Коломне), а не потому что захотелось. Зато невольно провел сравнительный анализ цен. В "Лавке писателей" - 506 рублей, в "Технической книге" - 490, на истфаке - 395. Привет наценкам.
А в первой книге, кроме прочего, собраны замечательные воспоминания - Д. П. Семенова, Философова, А. Н. Бенуа (не только фрагмент из воспоминаний, но и не публиковавшаяся после революции статья "Культура наших детей"). Вот, например, фрагмент из воспоминаний Л. Успенского (не вошедшего в его книгу о старом Петербурге и опубликованных впервые в этом издании): "Нашим учителем был и Федор Индриксон, автор несомненно лучшего по тем временам учебника физики. Человек, обладавший большим чувством юмора, которое нам, школьникам, порой представлялось чудачеством. Он вызывал кого-либо из самых слабых учеников, всю четверть тихо дремавших на задней, самой высокой скамье нашей амфитеатром построенной физической «аудитории», долго пытался вытянуть его хоть на тройку с минусом и потом возглашал нараспев, на всем нам знакомый и памятный мотив: «Эх, Телов! Возможно, благодарное потомство когда-либо водрузит Вам памятник, Тело-о-о-о-о-в, а я, уж простите, сейчас водружу Вам - одну!».
Помнится, я, прочтя в его же учебнике характеристику свойств тогда еще предполагавшегося существующим эфира, в которой указывалось, что эта субстанция одновременно обладает упругостью, превышающей упругость закаленной стали в 10 в какой-то огромной степени раз, и в то же время разреженностью примерно в такое же число раз большей, чем разреженность воздуха в электролампочке с наивысшим из мыслимых вакуумов, когда Федор Николаевич вызвал меня к доске, я заартачился, отказался отвечать урок и в объяснение заявил, что я «вообще не согласен». И на вопрос - «С чем же, к примеру?» - признался, что эта постулируемая противоречивость свойств эфира представляется мне ничуть не более умопостигаемой и рациональной, нежели известное утверждение катехизиса: «Бог един, НО троичен в лицах». Я ни того ни другого постичь не мог и склонен был полагать, что существование такого «эфира» есть чистый нонсенс.
Типичный скандинав по внешности Федор Николаевич долго рассматривал пеня и так и эдак голубыми глазами своими, потом хмыкнул раза два или три себе в белые усы...
- Судя по всему, что я слышу. Успенский из шестого класса - преуспевающий натур-философ. Ну что же? Предоставим Успенскому исповедовать его собственную теорию... Не будем возводить его как второго Джордано Бруно на костер, а разрешим ему сесть на место... Не глупо. Успенский, не глупо!
И он поставил мне какую-то вполне удовлетворительную отметку за этот странный ответ. Помню, и я, и все мои одноклассники очень удивились такой его кротости. И только много лет спустя я сообразил, что нечаянно попал пальцем в достаточно существенную «язву» тогдашней физики. Ведь опыт Майкельсона был выполнен уже три с половиной десятилетия назад. Ведь лет шесть назад, как говорится в литературе, «впервые получила официальное признание деятельность Эйнштейна». И, собственно говоря, только по школьной традиции теория эфира еще существовала в учебниках. Я-то не знал всего этого, а Федор Индрик-сон отлично знал. Я совершенно «от здравого смысла», а не от физических познаний, нащупал ахиллесову пяту тогдашних физиков: теперь в БСЭ говорится чуть ли не слово в слово то, что я заявил тогда Индриксону: «Так, поперечность световых колебаний требует, чтобы эфир обладал свойствами упругого твердого тела; в то же время требуется, чтобы эфир не оказывал сопротивления движущимся сквозь него телам...» «Модель эфира, таким образом, должна была обладать трудно согласуемыми свойствами»...
Однако в те времена мы с Ф. Н. Индриксоном еще не читали БСЭ, и честь ему и хвала за то, как мирно и с достоинством он утвердил свое свободомыслие, как спокойно отказался от своего учительского права настаивать и заставлять.
Благово Н.В. Школа на Васильевском острове: Историческая хроника. Часть I. Гимназия и реальное училище Карла Мая в Санкт-Петербурге. 1856-1918. - СПб.: Наука, 2005.
Зуев Г.И. Петербургская Коломна. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2007.
Мемориальные доски Санкт-Петербурга. - СПб.: Арт-Бюро, 1999.
Книжка про Коломну - в кои-то веки приобрел книгу по истории города, потому что нужна (факультатив в школе, расположенной в Коломне), а не потому что захотелось. Зато невольно провел сравнительный анализ цен. В "Лавке писателей" - 506 рублей, в "Технической книге" - 490, на истфаке - 395. Привет наценкам.
А в первой книге, кроме прочего, собраны замечательные воспоминания - Д. П. Семенова, Философова, А. Н. Бенуа (не только фрагмент из воспоминаний, но и не публиковавшаяся после революции статья "Культура наших детей"). Вот, например, фрагмент из воспоминаний Л. Успенского (не вошедшего в его книгу о старом Петербурге и опубликованных впервые в этом издании): "Нашим учителем был и Федор Индриксон, автор несомненно лучшего по тем временам учебника физики. Человек, обладавший большим чувством юмора, которое нам, школьникам, порой представлялось чудачеством. Он вызывал кого-либо из самых слабых учеников, всю четверть тихо дремавших на задней, самой высокой скамье нашей амфитеатром построенной физической «аудитории», долго пытался вытянуть его хоть на тройку с минусом и потом возглашал нараспев, на всем нам знакомый и памятный мотив: «Эх, Телов! Возможно, благодарное потомство когда-либо водрузит Вам памятник, Тело-о-о-о-о-в, а я, уж простите, сейчас водружу Вам - одну!».
Помнится, я, прочтя в его же учебнике характеристику свойств тогда еще предполагавшегося существующим эфира, в которой указывалось, что эта субстанция одновременно обладает упругостью, превышающей упругость закаленной стали в 10 в какой-то огромной степени раз, и в то же время разреженностью примерно в такое же число раз большей, чем разреженность воздуха в электролампочке с наивысшим из мыслимых вакуумов, когда Федор Николаевич вызвал меня к доске, я заартачился, отказался отвечать урок и в объяснение заявил, что я «вообще не согласен». И на вопрос - «С чем же, к примеру?» - признался, что эта постулируемая противоречивость свойств эфира представляется мне ничуть не более умопостигаемой и рациональной, нежели известное утверждение катехизиса: «Бог един, НО троичен в лицах». Я ни того ни другого постичь не мог и склонен был полагать, что существование такого «эфира» есть чистый нонсенс.
Типичный скандинав по внешности Федор Николаевич долго рассматривал пеня и так и эдак голубыми глазами своими, потом хмыкнул раза два или три себе в белые усы...
- Судя по всему, что я слышу. Успенский из шестого класса - преуспевающий натур-философ. Ну что же? Предоставим Успенскому исповедовать его собственную теорию... Не будем возводить его как второго Джордано Бруно на костер, а разрешим ему сесть на место... Не глупо. Успенский, не глупо!
И он поставил мне какую-то вполне удовлетворительную отметку за этот странный ответ. Помню, и я, и все мои одноклассники очень удивились такой его кротости. И только много лет спустя я сообразил, что нечаянно попал пальцем в достаточно существенную «язву» тогдашней физики. Ведь опыт Майкельсона был выполнен уже три с половиной десятилетия назад. Ведь лет шесть назад, как говорится в литературе, «впервые получила официальное признание деятельность Эйнштейна». И, собственно говоря, только по школьной традиции теория эфира еще существовала в учебниках. Я-то не знал всего этого, а Федор Индрик-сон отлично знал. Я совершенно «от здравого смысла», а не от физических познаний, нащупал ахиллесову пяту тогдашних физиков: теперь в БСЭ говорится чуть ли не слово в слово то, что я заявил тогда Индриксону: «Так, поперечность световых колебаний требует, чтобы эфир обладал свойствами упругого твердого тела; в то же время требуется, чтобы эфир не оказывал сопротивления движущимся сквозь него телам...» «Модель эфира, таким образом, должна была обладать трудно согласуемыми свойствами»...
Однако в те времена мы с Ф. Н. Индриксоном еще не читали БСЭ, и честь ему и хвала за то, как мирно и с достоинством он утвердил свое свободомыслие, как спокойно отказался от своего учительского права настаивать и заставлять.