СТУЛ ПРЕЗИДЕНТА
Матвея Пинхасовича разбудили среди ночи. Ничего не поделаешь - такая уж работа. Ненормированная. К исследованию следовало приступать не позже, чем через час после самого События. Он еще со времен Брежнева говорил именно "исследование" и кривился, если сотрудники его отдела употребляли при нем иные термины. Даже такие нейтральные и «невинные», как священнодействие. «Да поймите вы, в том, чем мы занимаемся, нет никакой мистики! - возмущался Матвей Пинхасович, тряся своей знаменитой хоттабычевской бороденкой. - Это наука, причем, наиточнейшая» .
Действительно, обе комнаты его отдела были набиты самыми точными спектроскопами и прочей новейшей и дорогостоящей импортной аппаратурой. Сам же Верховный Авгур, как его с легкой руки какого-то остряка тайком величали сотрудники, предпочитал всем этим новомодным штучкам обычный микроскоп, какие можно увидеть в любом школьном кабинете биологии.
Матвей Пинхасович даже не стал переодеваться, а просто накинул поверх исподнего свой старый халат и, как был в домашних тапочках, так и зашаркал в них по толстому ковру в другой конец длинного коридора, где располагалась его лаборатория. На его неуставной «прикид», как и на прочие чудачества, все привычно закрывали глаза. С тех самых пор, как лет пятнадцать назад начальник охраной службы - генерал ФСБ - посмел что-то недовольное пробурчать по поводу его неподобающего внешнего вида. Ну и где сейчас тот генерал? Вот то-то же. Матвея Пинхасовича ценили.
Он толкнул тяжелую дверь, на которой висела простая табличка «Отдел № 7» (прежнюю табличку с надписью «Лаборатория копромагии» он лично потребовал убрать), и сразу на него дохнуло тем особым запахом, к которому он привык за полвека служения и теперь почти не замечал. Все уже были на местах. Работа кипела. Стеклышки со свежими срезами уже подготовили и услужливо разложили рядом с его микроскопом.
Он внимательно рассмотрел каждый из срезов. Все как всегда. Ничего необычного. Матвей Пинхасович даже сладко зажмурился, предвкушая, как вернется к себе, в свою еще неостывшую постельку, и продолжит прерванный сон. Оставался только один, последний (и важнейший) этап исследования. «А где трехмерная модель?» - спросил Матвей Пинхасович. «Уже везут», - ответил кто-то.
Тут как раз дверь распахнулась и в лабораторию бесшумно въехала специальная тележка, на которой располагалась восковая копия (шутники еще называли ее «посмертной маской») каловых масс, которые менее часа назад исторг из себя Владимир Владимирович.
Чтобы изготовить такую копию, требовалось незаурядное искусство, почти волшебство. Скопировать сам «материал» мог бы любой художник. Но хитрость и главная трудность заключалась в том, чтобы копия была сориентирована в пространстве в точности, как исходный образец. Малейшее смещение, отклонение хотя бы на один градус делала дальнейшую интерпретацию невозможной.
Два седовласых полковника со всеми возможными предосторожностями подвезли тележку к креслу, в котором сидел Матвей Пинхасович. Он бегло взглянул на нее и вдруг побледнел и схватился за сердце. «Что случилось?» - раздались встревоженные голоса. Все столпились вокруг тележки и смотрели на три восковые колбаски, которые исходили из одной точки, а потом расходились наподобие распахнутого веера. Они, эти неопытные, "зеленые" копромаги, разумеется, не заметили ничего необычного. Но Матвею Пинхасовичу достаточно было одного взгляда, чтобы сразу все понять. Маэстро хорошо знал эту конфигурацию, которую про себя называл «три стрелы». Именно их, три стрелы исторг в свой последний стул Леонид Ильич, а следом за ним Черненко и чуть позже Андропов.
На маэстро было страшно смотреть. Он лишь вращал глазами, судорожно тыкал пальцем в трехмерную модель и издавал нечленораздельные звуки. Прошло больше минуты, прежде чем он немного пришел в себя и смог выговорить страшную фразу: «Это конец…» И одинокая слеза вытекла из его правого глаза и скатилась по щеке, пока не пропала из виду в зарослях седой бороды.
Тут же стали звонить по внутренней связи. Уже через несколько минут в лабораторию ввалились заспанные Шойгу, Патрушев и Нарышкин. Один из них, еще не понимая всего ужаса происшедшего, попробовал пошутить. «Что всполошились, говнокопатели?» - начал было он, но осекся. Сотрудники сбивчиво доложили «высоким гостям» о предсказании, в то время как сам предсказатель словно пребывал в прострации. Лишь туловище его раскачивалось вверх- вниз, будто он молился по-еврейски. Установилась тягостная тишина. Наконец, Шойгу склонился над маэстро и спросил: «Неужели нет никакой надежды?» «Ни малейшей»», - прервав на мгновение свои раскачивания, ответил Верховный Авгур. Тут все замерли, как соляные столбы. Все, кроме Патрушева. Тот обернулся к своему денщику и шоферу, коротко бросил: «Янтарев, машину!» и стремительными шагами вышел вон.