Апокалипсис Российской империи.

[is_pavel]

По книге В. Владимирова «Карательная экспедиция отряда лейб-гвардии Семёновского полка в декабрьские дни на Московско-Казанской железной дороге».

16 декабря 1905 года из Москвы выехал отряд лейб-гвардии Семёновского полка. Он следовал по Московско-Казанской железной дороге и на протяжении ста с лишком вёрст ознаменовал свой путь кровавыми деяниями, которые будут отнесены к ярким моментам революционного движения в России и нанесены на страницы истории.
Весь этот путь от станции Москва и до станции Голутвино обильно полит человеческой кровью.

Карательная экспедиция Семёновского полка зада­лась целью отомстить народу за все его стремления к свободе, к свету, к улучшению своего экономического быта, отомстить за нераспорядительность, бессилие и преступность правительства и достойно наказать народ за все его попытки... для устрашения населения в настоящем и для примера ему в будущем. По указаниям полученным свыше, а полк был направлен Николаем II, следовало примерно наказать железнодорожников, которые практически парализовали движение эшелонов на восток.

Отомстить - сильно, жестоко; несущественно только- отомстить в лице ли истинных виновников революционного движения, или в лице случайно встретившихся, невинных людей.



И эта роль блестяще выполнена составом экспедиции из 18 офицеров под командой полков­ника Римана и отряда солдат. Было убито ими бо­лее 150 человек без суда и следствия, без права сказать свое последнее слово, без возможности знать за минуту смерти, что будут убиты, без молитвы, без покаяния, без последнего «прости» своим детям, жёнам, родным.

Перед отъездом карательной экспедиции из Москвы 15-го декабря был получен начальником экспедиции полковником Риманом приказ от командующего полком флигель-адъютанта Мина, в котором были преподаны те руководящие начала, которые легли в основу карательных действий экспедиции, и от которых военноначальники мало чем отступали в действительности.
«…Общие указания: арестованных не иметь и действовать беспощадно. Каждый дом, из которого будет произведён выстрел, уничтожать огнём или артиллерией…».
Ни одна статья наших военных законоположений не позволяла отдавать полковнику Мину таких «общих указаний». Никакое право, ни при каких обстоятельствах не могло вы­разиться в такой форме полного бесправия анархии со стороны военноначальников, действовавший по приказу правительства.

16 декабря, около 11 час. утра, двинулась в поход карательная экспедиция. Все депо станции Мо­сква уже девять дней бездействовало. Паровозы сто­яли замороженные, в паровых трубах за­мёрзла вода, в поршневых цилиндрах тоже скон­денсированный пар превратился в лёд, прежде их нужно было отогреть в тёплом помещении при постепенном и крайне осторожном увеличении наружного тепла; затем требовался значительный ремонт их, так как, после замерзания труб, большинство их потекли и не в состояли были держать пара.
Приготовлением паровозов и всего необходимого подвижного состава занялся, по поручению полков­ника Римана, поручик Костенко, заведовавший железнодорожным батальоном. На приготовление па­ровоза ушло не менее 8 часов. От поручика Костенко полковник требовал, чтобы паровозы были готовы через один час, Риман не принимал никаких доводов и назвал поручика Костенко бунтовщиком, действующим заодно с революционным комитетом, а это грозило расстрелом.
Наконец, два поезда были готовы. Первый состоял из одного паровоза, двух пассажирских вагонов и одного вагона с нефтью; в нём нахо­дился весь персонал железнодорожного батальона, под командой Костенко. Цель этого поезда - идти вперёд без согласования пути, пробираться своими силами, занимать станции, все сигнальные приборы и аппараты на них, занимать телеграф, телефон, и таким образом подготовлять путь для приезда Семёновского отряда, который следовал вслед за первым составом в расстоянии 15 минут пути. Второй состав состоял из двадцати пяти вагонов и двух паровозов; в этом поезде ехали пулемёты, пушки и весь отряд солдат. Поездами управ­ляли солдаты, они были механиками, кочегарами, помощниками.
Обыкновенно первый состав поезда тихо подкатывал к станции, мирно высаживался, спрашивал у дежурного, который находился при станции, где находятся аппараты, приставлял к ним своих солдат и ждал приезда второго поезда.

Предисловие. Как только 7 декабря была объявлена все­общая политическая забастовка, движение поездов по Московско-Казанской железной дороге прекрати­лось. На обеих станциях «Сортировочная» и «Перово»  в это время находилось большое количество товарных гружёных вагонов, около 1000 штук.
Ещё до забастовки в Перове сформировалась боевая дружина, вооружившаяся револьверами. В неё входили отчасти местные жители, отчасти рабочие железнодорожных мастерских. Созданный совет решил охранять вагоны от грабежа товара собственными силами. Но здесь, против желания и воли дружинников, произошло нечто совсем неожиданное... пришло окрестное население, которое прослышало про гружё­ные вагоны, и, устранив дружинников, которые не решились для защиты имущества пустить в ход оружие и убивать людей, начало грабить вагоны.

Но вот 16 декабря, уже на девятый день, около часу дня приехал на станцию «Перово» поезд с солдатами Семёновского полка. К этому времени расхищение товаров заканчивалось, и только приезжие крестьяне из очень дальних деревень и сёл, менее требовательные во вкусе, подбирали остатки.
Ещё накануне этого дня с вечера распростра­нился слух в Перове, что из Москвы приедут солдаты для наказания населения за самовольство и расхищение товаров.
Все ждали с трепетом казаков; но ожидание наказания даже под влиянием всё возрастающего страха не могло нарисовать расстроенному воображению того, что пришлось затем увидеть и пережить каждому в действительности.

Никакая пропаганда, никакая агитация среди голодных и обездоленных людей не достигла тех поразительных успехов, которые приходилось наблю­дать мне в районе действий отряда Семёновского полка. Я поражался, видя, например, старуху 50 лет, всю свою жизнь глубоко веровавшую в Бога и Царя, готовую отдать свою жизнь за горячо любимого монарха-миропомазанника, сразу переродившуюся после кровавого действия в её квартире полковника Римана.
Её сын, 19-ти-летний парень, во время разговора старухи со мной, хитро посмеивался и подтрунивал над ней: «Хороша старуха стала! Бывало, с ухватом бро­салась, когда под пьяную руку сболтнёшь зрящее слово, а теперь поди же ты!!?».
Но старуха не унималась и велико должно быть её внутреннее потрясение, если пришлось ей в один миг, в одну страшную минуту видеть расстрел её невинного сына, на её же глазах, в её комнате, уставленной образами и украшенной царским портретом со всей царской фамилией.
-«Посторонись, старуха!»-крикнул ей Риман и левой рукой отстранил её, а правой выстрелил в лоб её любимца, ни в чём не повинного, не понимающего, за что приставляется к его лицу дуло револьвера. Он не шевельнулся, не сделал даже попытки защититься; только через миг грохнулся на пол кровавый труп всей своей тяжестью, без звука, без вскрика.
В этот миг поняла старуха грозную действи­тельность и в её душе открылась бездна...
Невольные свидетели ужасов обращались ко мне с таким вопросом: - «Скажите, барин, ведь не может быть, чтобы это были наши солдаты? Ведь они не могли бы быть с нами так жестоки, так безумно жестоки со своими родными по крови братьями. Не правда ли, говорят, что это иностранцы, финляндцы там какие-то, или католики, что ли? Да и притом они непохожи на наших солдатиков!»(В Семёновский полк набирались голубоглазые блондины (высокие шатены без бород)).
Девочка 10-ти лет, Настя, при виде, как револьверным выстрелом офицер убил её род­ного брата на её глазах, бросилась в испуге к матери и закричала:
- «Какие они злые, какие злые глаза, мама, они нас убьют сейчас»!... Потом выпрямилась блед­ная... на стройных тонких ножках, приблизилась к офицеру и крикнула в лицо: «Зачем убили моего Ваню, убейте и меня?!»
Сколько трагизма, сколько ужаса в этом детском крике! Сейчас она только что возвратилась из школы, и когда я с ней заговорил о брате, она горько расплакалась. Такие минуты в жизни ребёнка никогда не изглаживаются из памяти. (Слеза ребенка?).
В то время, когда пришёл поезд с одним паровозом и двумя вагонами под управлением поручика железнодорожного батальона Костенко, на станции «Сортировочная» дежурным находился служащий Ладнов.
Минут через пятнадцать появился без согласования пути поезд с солдатами Семёновского полка, которые, не доезжая станции, повыскакивали из вагонов - и без всякого предупреждения открыли жестокий огонь направо и налево по запасным путям, где находилось много народа.
В это время офицер вышел на платформу, встретил дежурного по станции Ладнова и узнал от него, что в здании никого нет.
Осмотрев и убедившись в этом, приказал произвести обыск в нескольких домах, нахо­дящихся поблизости от платформы. Когда пошли в квартиру таксировщика Воронина, то дверь его квартиры нашли запертой.
Стали стучать, потом прикладами сшибли дверь с петель. Войдя в квартиру, застали старика 60 лет, крайне встревоженного и не понимающего, что за события происходят кругом. Он был глуховат на оба уха и потому не слышал стука в дверь; когда же её начали ломать, подумал, что это хулиганы пришли грабить его имущество. Он отыскал револьвер и ждал, что за грабители такие ломают дверь и зачем они врываются в чужую квартиру.
Наконец дверь была сломана и на пороге появи­лись солдаты и офицер; старик, увидев их, был очень изумлён, растерян, потом от радости пере­крестился, что тревога его напрасна, положил револьвер на стол и направился навстречу желанным гостям. Не успел он сделать и нескольких шагов, как офицер скомандовал: - «в штыки его!».
И тут же в квартире началась кровавая, жестокая расправа. С четырёх сторон воткнули штыки в тело несчастного старика, а офицер собственноручно, жестоким ударом, раскроил ему череп; только раздался сухой треск расколотого черепа и безумный вопль сумасшедшей женщины, которая в один миг, в этот ужасный миг, снова потеряла рассудок.
Пробыв на ст. «Сортировочная» всего минут 40, главный отряд двинулся дальше, оставив здесь под командой офицера полуроту солдат, которые продолжали весь день стрелять по запасным путям.
На следующее утро около «Сортировочной» было подобрано служащими железной дороги при участии солдат 8 трупов, девятый труп Воронина.
Кроме того родственниками ночью было подобрано и увезено 25 трупов.
Итого убито здесь 34 человека.
Солдаты простояли на этой станции дней 10, дер­жали себя со служащими станции очень грубо и резко.
Два характерных рассказа пришлось услышать дежурившим там, а именно: один солдат со смехом рассказывал другому, как шли две бабы по полю, влево от запасных путей; он им крикнул:
- «Стрелять буду!»
Бабы, сломя голову, бросились бежать, спотыка­лись, скользили по неровной дороге, смешно взмахи­вали руками. Солдат взял на прицел одну, выстрелил, - она так и «сковырнулась», а другая - убежала.
Говорил мне это один из слушателей этого рассказа. Сообщаю его для показания той общей атмосферы, в которой солдаты карательного отряда держали население.
Первый день пребывания отряда на ст. «Сортировочная» так ужасно подействовал на дежурного по станции г. Ладнова, что он захворал и его стала бить лихорадка. Наутро он не мог подняться с постели и послал сообщение о болезни на станцию, прося заменить его другим. В ответ на это пришло распоряжение офицера, чтоб он немедленно явился и дежурил по станции, в противном случае его сейчас же арестуют и поступят с ним так же, как он видел, поступали с другими.
Пришлось ему отправиться и больному дежурить.

Не доезжая полутора вёрст до станции Перово, поезд с солдатами повстречал на запасных путях много крестьян с подводами, разбиравших остатки товаров. Крестьяне, не торопясь, с большой деловитостью выбирали предметы наиболее необходимые им. Но их благодушие было скоро рассеяно залпами из окон медленно подходившего поезда, от которых попадали их клячонки и с криком и стоном грохнулись на снег раненые люди.
Солдаты попрыгали с вагонов, рассыпались по запасным путям и стреляли по бежавшим вдоль путей! Много людей полегло в этом месте и только немногие добрались до леса и избежали смерти.
По показанию сторожа М. трупы всех убитых солдаты собрали и сложили в 2 вагона, а потом вечером отправили поездом по направлению к Мо­скве. По его мнению было 52-57 убитых.

Всех раненых поднимал и уносил к себе санитарный отряд поездов Дальнего Востока, приходивших сюда в железнодорожную мастерскую для ремонта. Кроме того некоторых раненых от­носили в местную больницу. И вот из этой боль­ницы 16 декабря вечером солдаты унесли 3 тяжело раненых, ещё с признаками жизни; зачем, куда и для чего их взяли - неизвестно; что стало с ними потом, тоже неизвестно! Во всяком случае свидетель К., которому я имею все основания доверять, слышал из прямых, официальных источников, что 3 раненых были взяты солдатами по приказанию полковника, так как этим людям «не место быть в больницах».
В санитарный поезд явился Риман и потребовал выдачи ему дружинников для расстрела, которые остались ещё в живых. Комендант, в чине полковника, заведующей санитарным поездом, ответил, что этого он не сделает, что санитарный поезд не для того существует, чтобы в нём расстреливать раненых; что это есть убежище для раненых…
Заняв запасные пути, разогнав, убив и ранив тех, кто находился там, другая часть отряда под командой Римана направилась к станции.
Когда солдаты стали очищать вокзал, жандармский унтер - офицер Подгорный пошёл к себе домой и рассказал жене, что приехал полковник Риман. Через некоторое время к нему на квартиру пришёл для обыска тот самый Риман, которого он видел на станции.
Осмотрев квартиру, полковник увидел на стене шашку и револьвер:
- Кому принадлежать это оружие, выходи на се­редину комнаты! - крикнул Риман.
Весь бледный, в испуге вышел хозяин квар­тиры, станционный жандарм Подгорный, и сталь уве­рять Римана, что он ни в чём не виновен, а оружие это находится у него потому, что он жандарм. Офицер нацеливает на него револьвер и говорит:
- Все вы, мерзавцы, чтобы спастись от смерти, готовы назваться жандармами! - Чем докажете, не выходя из комнаты, что вы жандарм?
Он вытащил свою одежду и думал, что таким неоспоримым вещественным доказательством рассеет всякие сомнения. Но для полковника Римана это бы­ло неубедительно, и несчастному жандарму пред­стояла смерть. К счастью, жена его отыскала про­ездной билет, с фотографической карточкой.
Таким образом он быль спасён!



Но и спасение было пока кажущееся, потому что Риман злобно крикнул ему: «Ну, одевайся, мерзавец, в жандармскую форму и беги на станцию». - Это приказание «беги домой», «беги на станцию» - в понятиях населения равносильно: «готовься к смер­ти»!.
Много раз приходилось убеждаться перовцам, что приказание «Беги домой, да поживей!» - это... раздаётся залп, без команды, без слов, и несча­стный падаете на снег.
Рассказывают про одного смекалистого солдатика Коновалова, которого задержали вместе с двумя рабочими на улице, их обыскали и, ничего не най­дя, приказали им: «бегите домой! да живо... без оглядки...»! Они и бросились бежать...
Солдатик-то, хорошо зная, что теперь нельзя пло­шать, что его жизнь зависит от него самого, ударился в бег, как зверь... Он бежал зигзагами, делая громадные скачки в стороны; когда уставал -бросался в канаву, в снег, потом вновь бежал...
По нему стреляли, как в садке по дикому вол­ку стреляют опытные охотники; пули свистали вокруг него, не причиняя вреда. И зверь ушёл от них... Коновалова ранили в руку, и он остался жив, а оба его товарища сразу полегли от первого залпа, обливаясь кровью. Они были убиты!..
Старший помощник начальника станции Орловской был на платформе в то время, когда приехал Семёновский отряд. Ещё накануне он слышал от своего прямого начальника Фролова, что приедет начальство, устанавливать на линии порядок. Ждали казаков.
Когда Орловский увидал, что всё дежурство станции перешло в руки солдат железнодорожного батальона, он пошёл домой, как ненужный на своём посту, чтоб успокоить жену относительно своей судьбы. Придя домой, он рассказал своей жене, как грубо и жестоко обращаются с публикой прибывшие солдаты, не казаки, которых все ожидали, а совсем другие, петербургские солдаты, посидел четверть часа дома и отправился на станцию. Больше домой он не возвращался. Несчастная вдова получила на следующий толь­ко день изуродованный, обезображенный труп своего мужа.
Всё лицо было истыкано штыками. Глазные впадины были пробиты до мозга. Подбородок, щёки, нос представляли из себя сплошную кровавую маску:
С дрожью в голосе она спросила меня, когда я с ней разговаривал: «Ска­жите, зачем это «они» так изуродовали его? Ну убили бы, если это нужно! Лишили бы жизни чело­века, и достаточно; но зачем такое издевательство? Зачем так истерзали его тело? Что это - злоба ли, месть ли проявлена на нём? Как это ужасно! Не нахожу слов, чтобы передать вам, что я пережила за это время!»
Рассказывают, что когда Орловский подходил к станции и уже поднялся на верхние ступеньки, полковник приказал расстрелять его. Несколько пуль сразили его, он упал ещё живой, остальное было сделано штыками. Потом отнесли его в вагон, и только утром удалось служащим вместе с ремонт­ными рабочими доставить труп к вдове Орловской.
Покончив с Орловским, полковник Риман встретился на платформе с другим помощником начальника станции, Ларионовым, который был дежурным на станции. Ларионов возвращался с запасных путей, куда он отводил приехавший с семёновцами поезд. Риман, увидав его в форме, спросил:
- Вы помощник начальника станции Ларионов? Следуйте за мной!
Не доходя нескольких шагов до того места, где стояли 4 солдата, около лесенки, раздалась грозная команда:
- В штыки его!
Первый удар штыка пришелся в позвоночник: Ларионов упал в страшных муках, начал кри­чать, просить пощады, милосердия. На него посыпа­лись удары штыками. Раздался отчаянный вопль, ко­торый разнёсся далеко по окрестности. Свидетельница О. рассказывала, что находясь далеко от станции, она слышала душу раздирающий крик Ларионова, когда, по её выражению, «его пороли штыками». Наконец его запороли до смерти, и офицер для успокоения своей совести, чтобы не оставить его в живых, выстрелил в висок.
Затем полковник Риман отправился с солда­тами в одну сторону по Перову, капитан Зыков - в другую.
Солдаты с полковником Риманом вошли с обыском в один из домов; вся семья в это время была в сборе, тут же находились два сына; одному было 20 лет, другому 22. Они работали в железнодорожных мастерских в качестве токарей. Полковник, ничего не найдя, расспросив - кто они, где работают, удовлетворился их ответами и с миром ушёл.
Ребята, посидев еще несколько времени дома, пошли прогуляться по улице, где встретили приятелей и вчетвером они продолжали путь в бильярдную. Когда они подошли к переезду через полотно железной дороги, их остановили солдаты и обыскали. Ничего не найдя, хотели отпустить, но один из солдат заметил железнодорожную форму:
- «Ребята, да ведь это забастовщики! в штыки их!».
В одно мгновение солдаты набросились на них и начали пороть их штыками; двое приятелей бросились бежать, тогда их уложили пулями, а оба брата полегли тут же по краям до­роги. Один был исколот штыками, а другой ранен в живот и пулей, и штыками.
Старик, ничего не зная о случившемся, пошёл посмотреть, что вообще делается, и, подойдя к переезду, увидал лежащих по краям дороги своих сыновей.
Один из них ещё был жив, раненый пулей в живот; другой же мёртв, его трудно было отцу признать за своего сына. Ни одного зуба не было во рту, глаза, нос, переносица, - всё было испорото штыками. Раненого сына подняли санитары маньчжурских поездов, и к 12 часам ночи он умер в страшных мучениях в санитарном вагоне.
- «Я сам солдат! - Старик выпрямился и суровым взглядом обвёл кругом, - но на это у меня нет понимания; нет указания в воинском уставе. Я пойду к самому царю, я пойду и спрошу его, за что убили моих сыновей? И если от него узнаю, что это убили их по его распоряжение, его солдаты, я не дам ему двух других сыновей, которых я ращу. Лучше я их убью своими руками, но не дам Царю на службу, чтоб не сделать их палачами».
В третьем часу дня путевой сторож Дрожжин, сидя у себя дома, обратился к своей старухе с просьбой, чтобы вместо него она пошла на Симоновский путь для исполнения служебных обязанностей.
- Мне как-то жутко, ступай сам, - ответила старуха.
- Ну ладно, попью чайку, схожу, успею ещё, - согласился сторож и, напившись чаю, отправился.
Не успел он дойти до своего участка, как меткая пуля попала ему в живот, и когда он упал, солдаты набросились на него и начали пороть штыками. Особенно пострадал живот, так что кишки выпали наружу и примёрзли к одежде. Солдаты, думая, что с ним покончили совсем, пошли далее. Несчастный Дрожжин был жив и пролежал на морозе 4 часа с распоротым животом; в седьмом часу вечера его подняли санитары и отнесли к себе в вагон: только в 1-м часу ночи он умер на их руках, после того, как они зашили ему кишки и живот. На другой день старуха получила его труп и сама похоронила.
Рассказывая мне историю убийства мужа, она, как бы в противовес милостивому отношению солдат к своему покойнику, привела случай, виденный ею из окна своей квартиры, расположенной вблизи дорожного пути.
- Это ещё, слава Богу, с моим мужем-то милостиво обошлись! Попороли штыками, да и бро­сили; а вот тут, недалеко от моих окон, шли двое; в них выстрелили, они упали; солдаты бро­сились и ну их штыками!! Пороли, пороли... потом бросили, видят ещё идут двое, и тех так же. В это время я не знала, что с моим-то так же покончили. Не отхожу от окна и всё смотрю. Сол­даты недалеко от пути встали во фрунт, с ними офицер. Вдруг вижу: один-то из четы­рёх, лежавших на снегу, - зашевелился; должно быть, застонал ещё, так как солдат очнулся, подошёл к нему: подержал за одежду - видит шевелится; и ну его штыком начал пороть; порол, порол - надо думать запорол совсем и опять отошёл в сторону. Не прошло и 20-ти минут, как этот-то опять зашевелился, - головой замотал - страсть живуч был, - солдат в сердцах опять подошёл и штыком доколол его; а потом и офицер подошёл и выстрелил ему в голову. На Дальнем Востоке и то, должно, так не было...- закончила Дрожжина свой безыскусственный, страш­ный рассказ.

За подавление Декабрьского восстания в Москве командир Лейб-гвардии Семёновского полка Георгий Александрович Мин заслужил особую похвалу императора Николая II, был произведён в генерал-майоры и зачислен в Свиту. Но уже 13 августа 1906 года командир Семёновского полка Мин был убит эсерами. Полковник Риман выехал в Германию.