Юрий АРАБОВ
Бог собирает вещи в рюкзак
* * *
Литературочка, литературка,
От тебя мне достались копыта и шкурка.
Я бы жизнь отдал за культур-мультур,
Но мне преградил дорогу огромный литератур.
А я не Улисс, который бьет лишь по яйцам.
Инвалид героев пересчитывает по пальцам
Отрезанной кисти на тайной вечере в Склифе.
Я могу лишь гребом чуть громче дельфийских пифий.
Я плачу за свое - иногда и всегда - за чужое.
Я не хочу жевать, хотя по призванью - обжора.
В моей душе нет добра, а просто исчезло злое.
Это и есть в миноре печальная жизнь мажора.
* * *
Ты зря ругаешь фармакологию,
Пеняя на лишний вес.
Ожирение, брат мой, лечится онкологией.
Это открыли и практикуют здесь.
С моего друга не слезает диван,
Он его возит за МКАД и в свободный «Ашан»,
Там причастие более калорийно
И вино понтовей, хотя не сильно.
Он не пойдет боевиком в лес,
Не отрастит бороды, не сделает обрезание.
Не сосчитает жен, не перекупит мерс,
И я его принимаю как свидетельское показание.
Мы с ним будем слушать пророчества Иезекииля,
Паркуясь там, где нельзя пролезть.
Но мне повезло больше, меня не распяли в ИКЕА,
Я знать не знаю про эту жесть.
Как собирать крест
И подбирать жен-мироносиц…
Инструкций на шведском нет,
А на русском -
лишь как собирать миноносец.
Уйдет январь со своей холодной войной,
Июль принесет атаку войны горячей.
Вот и жизнь прошла, как Азорские, стороной,
Ты родился слепым, а умираешь незрячим.
С башкой, переполненной, как новогодний салат,
Майонезом мудрости из Бытия и Каббалы.
Так ножом соскребают засохший свет со стола -
Он напомнит о свечке, и это уже немало.
* * *
Бог собирает вещи в рюкзак,
Крест и несколько пар гвоздей.
Уходит в ночь, как большой светляк,
Как прогоняют лихих гостей.
С иконы сходит гламурный лак.
А остальное сотрут ножом.
Без Бога в церкви просторней -
факт.
Но все же жалко, что он ушел.
* * *
В средней школе учащихся меньше, чем парт.
Там зубрят освоение симферопольских карт.
В гальку стучится не море, а новая топография.
И ветер на цифры роняет хореографию
черных волн. Византия - в предкризисном падеже.
В бинокле - опять Россия, лежащая в неглиже,
вылезшая из «фордов» и вышедшая на дело.
Если раздеть любого, то получится дева.
Россия - в купальных трусах из кованого железа.
Никитский ботсад ожидает зеленого этногенеза.
Календула - пассионарна, пустырник почти что спит
и кипарис на причале косит под ракетный щит.
Неочевидность моря в том, что нельзя уплыть.
Можно лишь выпить и спать, как Медведь-гора.
Заспанный миноносец ходит туда-сюда,
в Ласточкино гнездо и от Ласточкина гнезда.
Битва за символ кончается, начинаются будни
те же, что в метрополии. И старики, как трутни,
валятся стаей на пенсионный мед…
Тот, кто не умер, уже никогда не умрет.
Тот же, кто умер, окажется в Киеве-Вие,
где на Андреевском спуске звонят в позвонки стихии.
Выдержит ли Хрещатик, когда унесло корму?
В Киеве, умирая, оказываешься в Крыму.
В домике Чехова, пыльного, как пальто,
где по-прежнему спорят, что будет лет через сто.
А лет через сто здесь будет автобусная стоянка
и одна военная база в ожиданье турецкого танка.
Поступь истории всегда бредет не туда.
Ее не направят ни слезы, ни совместный деготь труда.
В битве при Ватерлоо выигрывают креветки,
и маки на бранном поле напяливают беретки.
Мне странно, что здесь я вырос у Горького на плече.
Он шляпу держал из камня, смотря на парад пижам.
Беспочвенность Ялты-Рая искупается часом Че,
и Одиссей из Ялты драпает, убежав.
Здесь ж д у т К арла М аркса . Для м еня э т о - а к сиома .
Но если даже гадать по внутренностям струфиона,
то вместо звезды Сиона выходит арийский крест.
И этой первоосновой заканчивается текст.
http://magazines.russ.ru/october/2014/9/4a-pr.html
* * *
Литературочка, литературка,
От тебя мне достались копыта и шкурка.
Я бы жизнь отдал за культур-мультур,
Но мне преградил дорогу огромный литератур.
А я не Улисс, который бьет лишь по яйцам.
Инвалид героев пересчитывает по пальцам
Отрезанной кисти на тайной вечере в Склифе.
Я могу лишь гребом чуть громче дельфийских пифий.
Я плачу за свое - иногда и всегда - за чужое.
Я не хочу жевать, хотя по призванью - обжора.
В моей душе нет добра, а просто исчезло злое.
Это и есть в миноре печальная жизнь мажора.
* * *
Ты зря ругаешь фармакологию,
Пеняя на лишний вес.
Ожирение, брат мой, лечится онкологией.
Это открыли и практикуют здесь.
С моего друга не слезает диван,
Он его возит за МКАД и в свободный «Ашан»,
Там причастие более калорийно
И вино понтовей, хотя не сильно.
Он не пойдет боевиком в лес,
Не отрастит бороды, не сделает обрезание.
Не сосчитает жен, не перекупит мерс,
И я его принимаю как свидетельское показание.
Мы с ним будем слушать пророчества Иезекииля,
Паркуясь там, где нельзя пролезть.
Но мне повезло больше, меня не распяли в ИКЕА,
Я знать не знаю про эту жесть.
Как собирать крест
И подбирать жен-мироносиц…
Инструкций на шведском нет,
А на русском -
лишь как собирать миноносец.
Уйдет январь со своей холодной войной,
Июль принесет атаку войны горячей.
Вот и жизнь прошла, как Азорские, стороной,
Ты родился слепым, а умираешь незрячим.
С башкой, переполненной, как новогодний салат,
Майонезом мудрости из Бытия и Каббалы.
Так ножом соскребают засохший свет со стола -
Он напомнит о свечке, и это уже немало.
* * *
Бог собирает вещи в рюкзак,
Крест и несколько пар гвоздей.
Уходит в ночь, как большой светляк,
Как прогоняют лихих гостей.
С иконы сходит гламурный лак.
А остальное сотрут ножом.
Без Бога в церкви просторней -
факт.
Но все же жалко, что он ушел.
* * *
В средней школе учащихся меньше, чем парт.
Там зубрят освоение симферопольских карт.
В гальку стучится не море, а новая топография.
И ветер на цифры роняет хореографию
черных волн. Византия - в предкризисном падеже.
В бинокле - опять Россия, лежащая в неглиже,
вылезшая из «фордов» и вышедшая на дело.
Если раздеть любого, то получится дева.
Россия - в купальных трусах из кованого железа.
Никитский ботсад ожидает зеленого этногенеза.
Календула - пассионарна, пустырник почти что спит
и кипарис на причале косит под ракетный щит.
Неочевидность моря в том, что нельзя уплыть.
Можно лишь выпить и спать, как Медведь-гора.
Заспанный миноносец ходит туда-сюда,
в Ласточкино гнездо и от Ласточкина гнезда.
Битва за символ кончается, начинаются будни
те же, что в метрополии. И старики, как трутни,
валятся стаей на пенсионный мед…
Тот, кто не умер, уже никогда не умрет.
Тот же, кто умер, окажется в Киеве-Вие,
где на Андреевском спуске звонят в позвонки стихии.
Выдержит ли Хрещатик, когда унесло корму?
В Киеве, умирая, оказываешься в Крыму.
В домике Чехова, пыльного, как пальто,
где по-прежнему спорят, что будет лет через сто.
А лет через сто здесь будет автобусная стоянка
и одна военная база в ожиданье турецкого танка.
Поступь истории всегда бредет не туда.
Ее не направят ни слезы, ни совместный деготь труда.
В битве при Ватерлоо выигрывают креветки,
и маки на бранном поле напяливают беретки.
Мне странно, что здесь я вырос у Горького на плече.
Он шляпу держал из камня, смотря на парад пижам.
Беспочвенность Ялты-Рая искупается часом Че,
и Одиссей из Ялты драпает, убежав.
Здесь ж д у т К арла М аркса . Для м еня э т о - а к сиома .
Но если даже гадать по внутренностям струфиона,
то вместо звезды Сиона выходит арийский крест.
И этой первоосновой заканчивается текст.
http://magazines.russ.ru/october/2014/9/4a-pr.html