Таинственные питерские адреса Александра Грина
Оригинал взят у vita_colorata в Таинственные питерские адреса Александра Грина
Один мой знакомый, живший недалеко от нас в этом доме на Зверинской улице, уверял, что когда-то здесь жил Александр Грин. Грин якобы забирался на крышу к башне, смотрел вдаль на Неву и раскинувшийся под ним город и сочинял. И вроде бы сочинил там "Блистающий мир", про человека, который мог летать. Потому что, забравшись на крышу, очень хочется полететь , а писателю легко сделать так, что его герою это удастся.
Я не могла проверить правда это или нет. Нигде я не читала о том, что Грин тут жил, но вдруг старожилы знают. Откуда-то взялась такая легенда. Может быть он просто приходил к кому-то в гости и потом вылезал на крышу.
С адресами, связанными с Грином что-то не так, есть какая-то мистика в том, что вдруг появляются такие легенды или даже вполне конкретная памятная доска на проспекте Декабристов, сообщающая, что Грин жил в этом доме, хотя он там никогда не жил. Чья-то увековеченная ошибка. Почему-то с другими писателями всё конкретнее и отчетливее.
Грин вел жизнь сумбурную и время было тогда сумбурное, война, революция, невнятность первых послереволюционных лет с их неустройством и человеческой потерянностью в пространстве и времени. К тому же он был фантазер и жил в реальности и вымысле одновременно, что, возможно, спасало в те времена, когда жить в реальности было очень неуютно, а в Зурбагане плескалось теплое море и случалось самое невероятное.
Этим можно объяснить тот факт, что Грин написал свою самую известную вещь "Алые паруса" в доме-коммуне, который Ольга Форш окрестила "сумасшедшим кораблем" и описала в одноименном романе жизнь обитателей "корабля". "Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать" - вспоминал Всеволод Рождественский.
Грин попал в Диск, "Дом искусств" на Невском , 15 по ходатайству Горького, благодаря ему он получил и писательский паек. Здесь он жил рядом с Николаем Гумилевым, Рождественским, Ходасевичем, Мариэттой Шагинян, Мандельштамом, Слонимским, Кавериным и многими другими.
Дом литераторов и художников было местом своеобразным. Бывший дом Елисеевых ,знаменитых хозяев знаменитого гастронома, успевших уехать из России, был национализирован и превращен на время в общежитие, книжный магазин, концертный зал и лекторий. Здесь не только обретали писатели, здесь собирались литературные студии. Жили нелегко, проблемы были и с едой и с отоплением. Нужно было где-то добывать дрова и топить печурки. Походы по пустующим домам в поисках бумаги на растопку вдохновили Грина на один из самых сильных его рассказов - "Крысолов", в котором страшная реальность тех лет переплелась с бредом воспаленного сознания героя, а , может быть и автора". Грин , перенесший незадолго до вселения в дом искусств сыпной тиф, еще хорошо помнил состояние больного ума. А жизнь в Петрограде временами походила на бред.
Рассказ во многом автобиографичен. Грин так же встретил на рынке свою вторую жену, Нину, как герой рассказа встречает девушку.
"Крысолов" начинается с эпиграфа, хотя три строки не подписаны, они узнаются,- это строки поэмы "Шильонский узник" Байрона в переводе Жуковского. Эпиграф настраивает нас на ожидание заточения героя и его одиночества, что и происходит. Но автор и его альтер эго - герой рассказа заточены в самом Петрограде, из которого никуда не деться. И сколько продлится заточение - неизвестно. В поэме Байрона есть иные строки, которые лучше подходят к неопределенности тех лет:" То страшный мир какой-то был, Без неба, света и светил, Без времени, без дней и лет, без промысла, без благ и бед.. "
Рассказ начинается с описания реальных событий, автор словно уговаривает читателя поверить в то, что случившееся происходило на самом деле,он даже дважды указывает точную дату:
"Весной 1920 годa, именно в мaрте, именно 22 числa, - дaдим эти жертвы точности, чтобы зaплaтить зa вход в лоно присяжных документaлистов, без чего пытливый читaтель нaшего времени нaверное будет рaсспрaшивaть в редaкциях - я вышел нa рынок. Я вышел нa рынок 22 мaртa и, повторяю, 1920 годa. Это был Сенной рынок. Но я не могу укaзaть, нa кaком углу я стоял, a тaкже не помню, что в тот день писaли в гaзетaх. Я не стоял нa углу потому, что ходил взaд-вперед по мостовой возле рaзрушенного корпусa рынкa. Я продaвaл несколько книг - последнее, что у меня было."
Однако с определенного момента начинается фантасмагория, которая была бы неплохим сценарием для фильма ужасов. Отчего "Крысолов" еще не снят ? Был давно югославский фильм, не знаю хороший ли.
Заброшенность пустого здания банка, по которому бродит герой, крысы ,голоса - полный набор фильма с мистической подоплекой. И ужас, когда выясняется из старинной книги, что крысы могут превращаться в людей:"
"Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений,действуя как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают..."
Сильная аллегория, к сожалению, актуальная до нынешнего времени.
Любопытно, но есть много воспоминаний о том заброшенном банке, который вдохновил Грина.
В биографии Грина, написанной литературоведом Варламовым написано:
"Стояло рядом с Домом искусств на Фонтанке огромное здание банка. Один фасад его выходил на улицу Герцена, другой на Невский проспект, третий на Мойку. ..."
Вот она, гриновская фантасмагория: любой, знающий город ,сойдет с ума, пытаясь представить дом, стоящий рядом с домом на Фонтанке и выходящий фасадами одновременно на улицу Герцена, то бишь Морскую, и Мойку. Товарищ Варламов либо очень торопился писать биографию либо страдает географическим идиотизмом в обостренной форме.
Далее: " Как пишет Вера Павловна Калицкая, которую однажды Грин повел на экскурсию в этот дом, " банк занимал несколько этажей и состоял из просторных светлых и высоких комнат, но ничего особенного, красивого или таинственного, что отличало бы его от других банков средней руки, не было. Когда позднее Александр Степанович читал нам "Крысолова", я была поражена, как чудесно превратился этот большой, но банальный дом в настолько зловещее и фантастическое помещение".
Между тем, в рассказе есть описание того, что видит герой из окон:" ...я видел то деревья кaнaлa, то крыши дворa или фaсaдa Невского. Это знaчило, что помещение огибaет кругом весь квaртaл,..."
Скорее это соответствует видам из окон самого дома искусств, который действительно занимал собою целый квартал между Мойкой и Большой Морской.
Всеволод Рождественский в своих "Воспоминаниях об А.С. Грине"пишет:"
"В то время (1920-1921 гг.) было плоховато не только с едой, но и с пищей для "буржуйки" - приходилось довольствоваться щепкамми и бревнышками, приносимыми с улицы, с окраин города, где еще существовали недоломанные заборы. Выдавались, правда, дрова, но не столь уж часто и не в достаточном количестве. Большим подспорьем служили нам толстенные облаченные в толстые переплеты конторские книги, которые в изобилии валялись в обширных сводчатых комнатах и переходых пустого банка, находившегося в нижнем этаже нашего огромного дома. Путешествия в этот лабиринт всеми покинутых, заколоченных снаружи помещений были всегда окружены таинственностью и совершались обычно в глубоких сумерках. Грин любил быть предводителем подобных вылазок. Мы долго бродили при свете захваченного нами огарка, поскальзываясь на грудах наваленного всюду бумажного хлама,подбирая все годное и для топки и для писания. Помещение казалось огромным, и внем легко было заблудиться.Не без труда мы потом выбирались наружу. Когда я читаю один из лучших рассказов А.С. Грина, "Крысолов", мне всегда вспоминается этот опустевший лабиринт коридоров и переходов в тусклом мерцающем свете огарка, среди груд наваленной кучами бумаги, опрокинутых шкафов, сдвинутых в сторону прилавков. И я поражаюсь при этом точности гриновского, на этот раз вполне реалистического описания".
Действительно, банк внизу был, но гриновское описание не вполне реалистичное.
Перед революцией в доме Елисеевых работали банковская контора "Георг Верблюнер и К", с 1914 года - Центральный банк Общества взаимного кредита. В рассказе написано, что герою предложили поселиться в пустующем Центральном банке, в котором двести шестьдесят комнат. Вряд ли столько было в реальном банке Общества взаимного кредита. Описание бесконечных и пафосных интерьеров с двумя рядами черных колонн и алебастровыми хорами, фонтанами с масками скорее выдумано или составлено из нескольких впечатлений от разных помещений, которые Грин видел в реальности, соединил и создал некую фантастическую по размерам и виду выдуманную конструкцию в стиле "Тюрем" Пиранези. Кто сказал, что тюрьма - это маленькое помещение, она может быть лабиринтом, из которого не убежать потому, что не найти выхода.
А художник В.Милашевский пишет, что это было здание "Лионского кредита" и там имелся огромный зал для финансовых операций, но ходили туда под предводительством не Грина, а Шкловского, у которого были ключи.
"Меня поразил чистый, снежный, какой-то пустой свет, льющийся из этих окон. Это свет ровный и жесткий, белый свет математических абстракций, может быть, финансовых крахов и катастроф".
У "Лионского кредита" до революции был только филиал в Пассаже, а в 1992 году банк "Лионский кредит" расположился на Невском, 12 прямо напротив дома искусств. До революции здесь был банк И.В.Юнкера и Ко. Из таких больших окон мог быть "чистый свет". И банк большой, целый дом, в котором можно заблудиться.
Как бы там ни было в жизни, наверно, в то время было много заброшенных банков, их на Невском и рядом было немало. Да и не только банков. Те, кто вспоминали отдельные случаи походов за растопкой для буржуйки, не знали всех впечатлений Александра Грина, которые сложились таким причудливым образом. Сюрреалистичность рассказа позволяет домысливать.
Фантазия писателя - мир непостижимый, поэтому мне нравится давний роман Леонида Борисова "Волшебник из Гель-Гью", в нем нет попытки отразить точные факты биографии, которые ускользают, когда имеешь дело со сказочником. А есть та самая сказка жизни Александра Грина и попытка понять как жил тот, кто мог увидеть алые паруса в разрушенном революцией Петрограде.
Один мой знакомый, живший недалеко от нас в этом доме на Зверинской улице, уверял, что когда-то здесь жил Александр Грин. Грин якобы забирался на крышу к башне, смотрел вдаль на Неву и раскинувшийся под ним город и сочинял. И вроде бы сочинил там "Блистающий мир", про человека, который мог летать. Потому что, забравшись на крышу, очень хочется полететь , а писателю легко сделать так, что его герою это удастся.
Я не могла проверить правда это или нет. Нигде я не читала о том, что Грин тут жил, но вдруг старожилы знают. Откуда-то взялась такая легенда. Может быть он просто приходил к кому-то в гости и потом вылезал на крышу.
С адресами, связанными с Грином что-то не так, есть какая-то мистика в том, что вдруг появляются такие легенды или даже вполне конкретная памятная доска на проспекте Декабристов, сообщающая, что Грин жил в этом доме, хотя он там никогда не жил. Чья-то увековеченная ошибка. Почему-то с другими писателями всё конкретнее и отчетливее.
Грин вел жизнь сумбурную и время было тогда сумбурное, война, революция, невнятность первых послереволюционных лет с их неустройством и человеческой потерянностью в пространстве и времени. К тому же он был фантазер и жил в реальности и вымысле одновременно, что, возможно, спасало в те времена, когда жить в реальности было очень неуютно, а в Зурбагане плескалось теплое море и случалось самое невероятное.
Этим можно объяснить тот факт, что Грин написал свою самую известную вещь "Алые паруса" в доме-коммуне, который Ольга Форш окрестила "сумасшедшим кораблем" и описала в одноименном романе жизнь обитателей "корабля". "Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать" - вспоминал Всеволод Рождественский.
Грин попал в Диск, "Дом искусств" на Невском , 15 по ходатайству Горького, благодаря ему он получил и писательский паек. Здесь он жил рядом с Николаем Гумилевым, Рождественским, Ходасевичем, Мариэттой Шагинян, Мандельштамом, Слонимским, Кавериным и многими другими.
Дом литераторов и художников было местом своеобразным. Бывший дом Елисеевых ,знаменитых хозяев знаменитого гастронома, успевших уехать из России, был национализирован и превращен на время в общежитие, книжный магазин, концертный зал и лекторий. Здесь не только обретали писатели, здесь собирались литературные студии. Жили нелегко, проблемы были и с едой и с отоплением. Нужно было где-то добывать дрова и топить печурки. Походы по пустующим домам в поисках бумаги на растопку вдохновили Грина на один из самых сильных его рассказов - "Крысолов", в котором страшная реальность тех лет переплелась с бредом воспаленного сознания героя, а , может быть и автора". Грин , перенесший незадолго до вселения в дом искусств сыпной тиф, еще хорошо помнил состояние больного ума. А жизнь в Петрограде временами походила на бред.
Рассказ во многом автобиографичен. Грин так же встретил на рынке свою вторую жену, Нину, как герой рассказа встречает девушку.
"Крысолов" начинается с эпиграфа, хотя три строки не подписаны, они узнаются,- это строки поэмы "Шильонский узник" Байрона в переводе Жуковского. Эпиграф настраивает нас на ожидание заточения героя и его одиночества, что и происходит. Но автор и его альтер эго - герой рассказа заточены в самом Петрограде, из которого никуда не деться. И сколько продлится заточение - неизвестно. В поэме Байрона есть иные строки, которые лучше подходят к неопределенности тех лет:" То страшный мир какой-то был, Без неба, света и светил, Без времени, без дней и лет, без промысла, без благ и бед.. "
Рассказ начинается с описания реальных событий, автор словно уговаривает читателя поверить в то, что случившееся происходило на самом деле,он даже дважды указывает точную дату:
"Весной 1920 годa, именно в мaрте, именно 22 числa, - дaдим эти жертвы точности, чтобы зaплaтить зa вход в лоно присяжных документaлистов, без чего пытливый читaтель нaшего времени нaверное будет рaсспрaшивaть в редaкциях - я вышел нa рынок. Я вышел нa рынок 22 мaртa и, повторяю, 1920 годa. Это был Сенной рынок. Но я не могу укaзaть, нa кaком углу я стоял, a тaкже не помню, что в тот день писaли в гaзетaх. Я не стоял нa углу потому, что ходил взaд-вперед по мостовой возле рaзрушенного корпусa рынкa. Я продaвaл несколько книг - последнее, что у меня было."
Однако с определенного момента начинается фантасмагория, которая была бы неплохим сценарием для фильма ужасов. Отчего "Крысолов" еще не снят ? Был давно югославский фильм, не знаю хороший ли.
Заброшенность пустого здания банка, по которому бродит герой, крысы ,голоса - полный набор фильма с мистической подоплекой. И ужас, когда выясняется из старинной книги, что крысы могут превращаться в людей:"
"Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений,действуя как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают..."
Сильная аллегория, к сожалению, актуальная до нынешнего времени.
Любопытно, но есть много воспоминаний о том заброшенном банке, который вдохновил Грина.
В биографии Грина, написанной литературоведом Варламовым написано:
"Стояло рядом с Домом искусств на Фонтанке огромное здание банка. Один фасад его выходил на улицу Герцена, другой на Невский проспект, третий на Мойку. ..."
Вот она, гриновская фантасмагория: любой, знающий город ,сойдет с ума, пытаясь представить дом, стоящий рядом с домом на Фонтанке и выходящий фасадами одновременно на улицу Герцена, то бишь Морскую, и Мойку. Товарищ Варламов либо очень торопился писать биографию либо страдает географическим идиотизмом в обостренной форме.
Далее: " Как пишет Вера Павловна Калицкая, которую однажды Грин повел на экскурсию в этот дом, " банк занимал несколько этажей и состоял из просторных светлых и высоких комнат, но ничего особенного, красивого или таинственного, что отличало бы его от других банков средней руки, не было. Когда позднее Александр Степанович читал нам "Крысолова", я была поражена, как чудесно превратился этот большой, но банальный дом в настолько зловещее и фантастическое помещение".
Между тем, в рассказе есть описание того, что видит герой из окон:" ...я видел то деревья кaнaлa, то крыши дворa или фaсaдa Невского. Это знaчило, что помещение огибaет кругом весь квaртaл,..."
Скорее это соответствует видам из окон самого дома искусств, который действительно занимал собою целый квартал между Мойкой и Большой Морской.
Всеволод Рождественский в своих "Воспоминаниях об А.С. Грине"пишет:"
"В то время (1920-1921 гг.) было плоховато не только с едой, но и с пищей для "буржуйки" - приходилось довольствоваться щепкамми и бревнышками, приносимыми с улицы, с окраин города, где еще существовали недоломанные заборы. Выдавались, правда, дрова, но не столь уж часто и не в достаточном количестве. Большим подспорьем служили нам толстенные облаченные в толстые переплеты конторские книги, которые в изобилии валялись в обширных сводчатых комнатах и переходых пустого банка, находившегося в нижнем этаже нашего огромного дома. Путешествия в этот лабиринт всеми покинутых, заколоченных снаружи помещений были всегда окружены таинственностью и совершались обычно в глубоких сумерках. Грин любил быть предводителем подобных вылазок. Мы долго бродили при свете захваченного нами огарка, поскальзываясь на грудах наваленного всюду бумажного хлама,подбирая все годное и для топки и для писания. Помещение казалось огромным, и внем легко было заблудиться.Не без труда мы потом выбирались наружу. Когда я читаю один из лучших рассказов А.С. Грина, "Крысолов", мне всегда вспоминается этот опустевший лабиринт коридоров и переходов в тусклом мерцающем свете огарка, среди груд наваленной кучами бумаги, опрокинутых шкафов, сдвинутых в сторону прилавков. И я поражаюсь при этом точности гриновского, на этот раз вполне реалистического описания".
Действительно, банк внизу был, но гриновское описание не вполне реалистичное.
Перед революцией в доме Елисеевых работали банковская контора "Георг Верблюнер и К", с 1914 года - Центральный банк Общества взаимного кредита. В рассказе написано, что герою предложили поселиться в пустующем Центральном банке, в котором двести шестьдесят комнат. Вряд ли столько было в реальном банке Общества взаимного кредита. Описание бесконечных и пафосных интерьеров с двумя рядами черных колонн и алебастровыми хорами, фонтанами с масками скорее выдумано или составлено из нескольких впечатлений от разных помещений, которые Грин видел в реальности, соединил и создал некую фантастическую по размерам и виду выдуманную конструкцию в стиле "Тюрем" Пиранези. Кто сказал, что тюрьма - это маленькое помещение, она может быть лабиринтом, из которого не убежать потому, что не найти выхода.
А художник В.Милашевский пишет, что это было здание "Лионского кредита" и там имелся огромный зал для финансовых операций, но ходили туда под предводительством не Грина, а Шкловского, у которого были ключи.
"Меня поразил чистый, снежный, какой-то пустой свет, льющийся из этих окон. Это свет ровный и жесткий, белый свет математических абстракций, может быть, финансовых крахов и катастроф".
У "Лионского кредита" до революции был только филиал в Пассаже, а в 1992 году банк "Лионский кредит" расположился на Невском, 12 прямо напротив дома искусств. До революции здесь был банк И.В.Юнкера и Ко. Из таких больших окон мог быть "чистый свет". И банк большой, целый дом, в котором можно заблудиться.
Как бы там ни было в жизни, наверно, в то время было много заброшенных банков, их на Невском и рядом было немало. Да и не только банков. Те, кто вспоминали отдельные случаи походов за растопкой для буржуйки, не знали всех впечатлений Александра Грина, которые сложились таким причудливым образом. Сюрреалистичность рассказа позволяет домысливать.
Фантазия писателя - мир непостижимый, поэтому мне нравится давний роман Леонида Борисова "Волшебник из Гель-Гью", в нем нет попытки отразить точные факты биографии, которые ускользают, когда имеешь дело со сказочником. А есть та самая сказка жизни Александра Грина и попытка понять как жил тот, кто мог увидеть алые паруса в разрушенном революцией Петрограде.