(no subject)
Мы идем по Якиманке, солнце заливает пространство и людей вокруг. Он расстегнул куртку, а я пальто.
У реки жарко и прохладно одновременно, кровь уже давно превратилось в топленое сливочное масло и хочется искупаться, чтобы остыть; зайти в помещение, чтобы в голове успокоился ветер, унесший все плохие мысли. Он пахнет мускусом и сицилийским мандарином,а я - персиковым деревом, и мы представляем идеальную композицию для гурманов парфюмерии.
Нам нет оправдания, я - помолвлена, он - женат, и мы живем в сотнях километров друг от друга. Нас соединяют лишь волны паутины, окутавшей этот мир, наши сообщения, полные радостной печали друг по другу и невозможности скорой встречи, с трудом пролетают мимо порывистых ссор, ночных излияний души и криков сердца, а также горестных прощаний. Единственное возможное место встречи - это набережные этого бесконечного города, который стал теперь столь любим, потому что каждая улочка связана с чем-то важным: встречей, шуткой, его улыбкой; или она важна даже тем, что однажды наши ноги были здесь и мы были счастливы. И каждый миг, проведенный здесь и с ним, замирает в этих улицах, я уверена - навсегда, ведь иначе никак не объяснить, почему некоторые улицы обладают прямо-таки волшебной аурой.
Сложно поверить, как одна случайная встреча затянулась на такое долгое время. Мы, должно быть, глухие, слепые и немые, не можем уже полгода сказать друг другу три самых простых слова, от которых расцветает земля и воздух становится тяжелым и приятным. Каждый раз с трудом договариваясь о встрече, едем, с замирающей под солнечным сплетением душой, - "А приедет ли он?". Нам немного надо - всего лишь пара солнечных деньков, бок о бок, и в первый раз мы сидели под уже опадающими кленами, а теперь кормим воробушков картошкой фри, разглядывая первые проплешины от зимнего покрывала. Мы так постыдно близки душой, что по большей части молчим и робко держимся за руки; еще стыднее только наша страсть, которую мы тщательно скрываем, даже когда поднимаемся в один и тот же номер маленького отеля, смущенные вопросами портье, из раза в раз.
Завтра будет утро, белое и невинное, и мы будем прятать глаза, смывая вчерашний день с лиц. Я расправлю уже знакомые шторы из толстого старого атласа, увижу оживленную улицу и почувствую его взгляд. Повернусь, в надежде услышать какие-то объяснения, но только это напрасно. Каждый раз мы стоим на вокзале, уезжая с разницей в двадцать минут, смотрим в глаза и понимаем, что никто из нас никогда не получит объяснений этому непонятному чувству, мы оба слишком стеснены обстоятельствами, чтобы сделать шаг к счастью и покою в разодранных каждым прощанием душах. Каждый раз мы уходим с мыслью о том, что это последняя наша встреча и так испуганы этим, что не в силах даже поцеловать друг друга напоследок. А потом идем в разные концы вокзала, не оглядывась.
Но я еще не знаю, что сегодня все пойдет иначе.
У реки жарко и прохладно одновременно, кровь уже давно превратилось в топленое сливочное масло и хочется искупаться, чтобы остыть; зайти в помещение, чтобы в голове успокоился ветер, унесший все плохие мысли. Он пахнет мускусом и сицилийским мандарином,а я - персиковым деревом, и мы представляем идеальную композицию для гурманов парфюмерии.
Нам нет оправдания, я - помолвлена, он - женат, и мы живем в сотнях километров друг от друга. Нас соединяют лишь волны паутины, окутавшей этот мир, наши сообщения, полные радостной печали друг по другу и невозможности скорой встречи, с трудом пролетают мимо порывистых ссор, ночных излияний души и криков сердца, а также горестных прощаний. Единственное возможное место встречи - это набережные этого бесконечного города, который стал теперь столь любим, потому что каждая улочка связана с чем-то важным: встречей, шуткой, его улыбкой; или она важна даже тем, что однажды наши ноги были здесь и мы были счастливы. И каждый миг, проведенный здесь и с ним, замирает в этих улицах, я уверена - навсегда, ведь иначе никак не объяснить, почему некоторые улицы обладают прямо-таки волшебной аурой.
Сложно поверить, как одна случайная встреча затянулась на такое долгое время. Мы, должно быть, глухие, слепые и немые, не можем уже полгода сказать друг другу три самых простых слова, от которых расцветает земля и воздух становится тяжелым и приятным. Каждый раз с трудом договариваясь о встрече, едем, с замирающей под солнечным сплетением душой, - "А приедет ли он?". Нам немного надо - всего лишь пара солнечных деньков, бок о бок, и в первый раз мы сидели под уже опадающими кленами, а теперь кормим воробушков картошкой фри, разглядывая первые проплешины от зимнего покрывала. Мы так постыдно близки душой, что по большей части молчим и робко держимся за руки; еще стыднее только наша страсть, которую мы тщательно скрываем, даже когда поднимаемся в один и тот же номер маленького отеля, смущенные вопросами портье, из раза в раз.
Завтра будет утро, белое и невинное, и мы будем прятать глаза, смывая вчерашний день с лиц. Я расправлю уже знакомые шторы из толстого старого атласа, увижу оживленную улицу и почувствую его взгляд. Повернусь, в надежде услышать какие-то объяснения, но только это напрасно. Каждый раз мы стоим на вокзале, уезжая с разницей в двадцать минут, смотрим в глаза и понимаем, что никто из нас никогда не получит объяснений этому непонятному чувству, мы оба слишком стеснены обстоятельствами, чтобы сделать шаг к счастью и покою в разодранных каждым прощанием душах. Каждый раз мы уходим с мыслью о том, что это последняя наша встреча и так испуганы этим, что не в силах даже поцеловать друг друга напоследок. А потом идем в разные концы вокзала, не оглядывась.
Но я еще не знаю, что сегодня все пойдет иначе.