Рустам Рахматуллин: Третьеримская задача от нас сегодня предельно далека
Петр Мирошник: Рустам, вы представляете позицию против переноса столицы и относитесь к той группе людей, для которых формула «Москва - третий Рим» не пустые слова. В свое время Филофей, которому принадлежит авторство, и не предполагал, что его слова будут так важны для самоопределения города и государства через сотни лет, совсем другого государства сегодня. Что означает это определение сегодня?
Рустам Рахматуллин: Третий Рим это Рим после Константинополя, новый центр восточно-христианской империи. (Почему не только православной? Потому что есть Армения и Армянская церковь.) Восточная Европа - поствизантийская, а не постсоветская общность, она не включает западно-христианские страны бывшего Варшавского договора и страны Балтии.
Слова Филофея - просто констатация того, что центр силы восточной Европы переходит из Константинополя на Русь. Третий Рим остается в Москве, или Москва остается Третьим Римом, поскольку она и доныне является силовым, имперским центром этого пространства. Если совсем упрощать, то Москва является единственной столицей, обладающей ядерным чемоданчиком на пространстве тринадцати восточно-христианских стран. Притом мы видим, что часть этих стран изменила… не нам, нет, а самим себе, перейдя в оборонительный контур НАТО. Где ни Болгария, ни Румыния не будут чувствовать себя органично, как не чувствует себя органично Греция. Мы понимаем, что военно-политическая организация восточно-христианской Европы сейчас невозможна, или она будет фрагментарной. Она может опираться на Белоруссию, Армению, Сербию, и всюду с оговорками, но сама идея Третьего Рима никуда не девается. Я совершенно уверен, что невозможно интегрироваться в больший мир, не интегрировав Восточную Европу как особую культурно-цивилизационную идентичность. В больший мир интегрироваться можно только вместе, с общей программой и общей системой безопасности.
Притом сама Москва, что хуже всего, либо не понимает этой своей миссии, либо сознательно отказывается от нее. Третьеримская задача от нас предельно далека. Но никакого четвертого Рима не предвидится, поскольку не предвидится новый столь же значительный силовой центр на пространстве Восточной Европы.
И одно уточнение. Филофей не говорил о Москве, он говорил о «царстве нашего государя». В этом смысле Третий Рим это держава, страна, а не только город. Имя «Москва» появляется у анонимного продолжателя Филофея и затверживается в грамоте об учреждении пятого патриаршества в конце XVI века. Это формула, с которой согласился вселенский патриарх. Так что Третий Рим - это и Москва, и Московия, Великороссия, нынешняя Российская Федерация. Но имя Третьего Рима легко переходит на всю Русь, когда вся Русь, Великая, Малая и Белая, соединяется.
П.М.: А роль Москвы как города, насколько она сегодня существенна в этой расстановке сил? Или можно уже говорить о том, что не важно, Москва это или любой другой город, новая столица?
Р.Р.: Принципиально важно, что это Москва. Киев, например, не находит себя Римом. Если формулировать предельно лаконично, Киев находит себя Иерусалимом, но не находит Римом; Петербург находит себя Римом, но не находит Иерусалимом. Только Москва оказалась способна сочетать формулы Нового Рима и Нового Иерусалима. И значит, стать в полной мере вторым Константинополем, поскольку Константинополь тоже был Новым Римом и Новым Иерусалимом, центром силы и центром святости. Это две грани одной эсхатологической формулы. Рим по силе своей «удерживает» (сдерживает, не подпускает) антихриста. Иерусалим по святости своей встречает Христа, грядущего во славе.
Рождение понятия о Третьем Риме на рубеже XV и XVI столетий - это дополнение к более древнему и традиционному самоописанию русского города как Иерусалима. Киев, Владимир на Клязьме видели себя Иерусалимом, и это было частью константинопольской преемственности. Есть знаки такой преемственности - Золотые ворота, например.
Москва усложнила эту формулу римской компонентой через пятьсот лет после Крещения Руси. Достройка иерусалимской формулы русского города с помощью римской компоненты становится возможной только после падения Константинополя. Середина писаной русской истории, от Рюрика до сегодняшнего дня, пролегает через XV век, время падения Константинополя. В первую половину своей истории Русь была провинцией империи, во вторую половину превратилась в империю вместо предыдущей - и стала Россией. Итак, Россия есть Третий Рим.
П.М.: Получается, что будущее Москвы возможно только в консервации этого набора символов и смыслов?
Р.Р.: Либо возвращение к идентичности, либо дальнейший от нее уход. Россия уходит от третье-римской идентичности со времен Петра. Самым верным признаком этого был отказ империи от константинопольского вектора движения и ее, империи, десакрализация. С князем-папой и Всешутейшим собором невозможно двигаться на Царьград. В Прутском окружении еще легко отделались. Драма в том, что сила, военные возможности возрастали, особенно во времена Екатерины, но нарастало и внутреннее недостоинство, неприспособленность к задаче освобождения Константинополя. Это особенно видно в Балканскую войну, когда мы стояли уже под стенами Царьграда - и отступились из опасения мировой войны. Мы рассуждали о том, что нет союзников, что необходима коалиция; но вступление в Константинополь могло означать такую мистическую перемену, когда обычные военно-политические соображения теряют силу.
Следующая ступень ухода это, конечно, советская эпоха. Тут и говорить нечего. Было сделано несколько шагов прочь от идентичности. Это касается страны в целом, это касается и ее возвращенной столицы.
П.М.: А какие шаги для возвращения во второй Константинополь сегодня возможны?
Р.Р.: Если понимать возвращение во второй Константинополь буквально, то эта задача сегодня дальше, чем когда-либо. Это мистическая задача, а не военная, не дипломатическая, не административная. Это задача мистического исполнения судеб. Географически мы отброшены на несколько шагов назад - приблизительно во времена Ивана III. Очень приблизительно, со многими оговорками.
Первые шаги сейчас связаны с интеграцией русского пространства, Великой, Малой и Белой Руси. Эту задачу сознают сейчас, по-видимому, только Патриарх и в целом Церковь. Думаю, что политическая власть во всех трех странах ее не сознает.
Между тем, только в этом случае может по-новому встать вопрос о расположении столицы. Ни для чего иного, кроме интеграции Руси, эксперименты с перемещением столицы не нужны. Если мы удовлетворяемся границами Великороссии, то Москва - столица навсегда, все остальное - только петербургский невроз. Если же мы не удовлетворяемся современными границами (не на уровне территориальных притязаний, а на уровне интеграционного проекта), если мы рассчитываем на интеграцию при сохранении ограниченного суверенитета трех стран, то возможен консольный вынос столичной функции, компромиссный между Москвой и Киевом.
П.М.: Витебск?
Р.Р.: Севастополь. Он уже сейчас в залоге за единство русского пространства. А ведь это потенциально столичная, сакральная точка с целым комплексом римских, иерусалимских и константинопольских знаков. Я имею в виду сакральность его составляющих - Херсонеса и Инкермана. Апостол Андрей, проходящий здесь; святой Климент Римский, ученик апостола Петра, погибающий здесь; Мартын Римский, повторяющий судьбу Климента несколькими столетиями позже; святой Кирилл, брат Мефодия, обретающий здесь азбуку; святой Владимир, берущий здесь веру и жену… Анаграмма Севастополя - Всеапостол (наблюдение поэта Игоря Сида). Это абсолютно беспримерные вещи, которые указывают на Севастополь, если угодно, как на несостоявшийся, истинный Петербург и как на промежуточную ступень пути к Константинополю.
Дальше - больше. На консоли Крыма Севастополь вынесен в Черное море, а это внутреннее море византийского пространства. К западу - Балканы, к востоку - Кавказ, к югу - греческий мир, к северу - Русь. Центральней Севастополя в восточно-христианском мире лишь Константинополь.
Повторю, только в перспективе русской и восточно-европейской интеграции имеют значение разговоры о трансляции столицы. Единственная по-настоящему актуальная проблема русской столичности - отношение Москва / Киев.
П.М.: Получается, что Сочи - профанированная версия Севастополя?
Р.Р.: Нет, Сочи - новая версия большой Ялты, Ливадии, летней столицы. Летом царь был в Ялте, это не делало ее столицей. Но Ялта придана к Севастополю, это рекреационное пространство рядом с несостоявшейся столицей.
П.М.: А что может стать с Москвой в случае выноса каких-то столичных функций, например в Севастополь?
Р.Р.: Смотря какие функции выносить. Или какие надгосударственные структуры создавать.
П.М.: Можно сделать аналог Брюсселя.
Р.Р.: Да, общерусский центр, куда помещаются представительные и исполнительные надгосударственные органы.
П.М.: Это европейский вариант интеграции. Но есть Дальний Восток. Сейчас многие говорят об его отделении от страны и присоединении к Китаю. Такой сценарий еще точнее установил бы границы государства при Иване III.
Р.Р.: Не верю в такую перспективу. В старину, до сложения русско-китайской границы, у Китая было много возможностей заступить на север. Существуют какие-то географические, климатические, может быть, причины, по которым Китай как держава этого не делает. И хотя китайцев уже довольно много за этой чертой, я не верю в отложение Сибири или Дальнего Востока. Это страшилка.
Другое дело метафизика Сибири, с которой надо работать в поиске региональной столицы. Именно региональной, правильно подчиненной центру. Главное в метафизике Сибири, на мой взгляд, то, что вместо Днестра, Днепра, Дона и Волги - рек, ориентированных на Константинополь, Иерусалим и Рим, выстраивавших европейскую Россию по меридианам, формировавших северо-южное сознание, ориентированное на старший «римский» мир, - вместо этого в Сибири есть Обь, Енисей и Лена, которые текут в противоположную сторону. В никуда, к ледяному полюсу. Это довольно страшно…
П.М.: Есть Транссиб.
Р.Р.: …Да, и в этом смысле единственное спасение для Сибири - широтность, попытка спастись от меридиональных указаний больших рек с помощью широтных дорог. Исходом для Сибири остается Москва, главная улица сибирских городов всегда московская. И только на Дальнем Востоке, то есть в тихоокеанском бассейне, отыскивается широтное течение Амура и устанавливается репер Владивостока. Города с константинопольской топонимикой, с собственными Босфором и Золотым Рогом, с великой крепостью. Но надо понимать, что это региональный масштаб. О том же говорит и имя города. Город владеет Востоком, остается очертить этот Восток. Тихоокеанский бассейн или вся Сибирь? Думаю, первое.
В любом случае, Восток - дополнительное, прибавленное пространство, и оно должно быть организовано именно как дополнительное. А столица должна находиться в пределах метрополии, государствообразующей территории. То есть в Руси, земле князей.
П.М.: Получается, что Москве не избежать сверхконцентрации власти, финансов, экономических, людских и культурных ресурсов. Все, что происходит в стране, за исключением умирающей деревни и нефтяных вышек, фактически происходит в Москве. Проблема Москвы в сверхконцентрации всего, при которой остальной страны почти не существует.
Р.Р.: Cтолица действительно принимает на себя все, включая теракты. От терактов нужно защищаться специальными средствами, но отказываться от себя не стоит.
Я не уверен, что была необходима столь большая трудовая миграция. Для сравнения, лицо киевского метро абсолютно славянское, а это значит, что киевляне соглашаются на любую работу. Подозреваю, что и москвичи соглашались бы на большее, если бы не возникла дешевая привозная рабочая сила. Трудно судить, потому что поздно судить.
П.М.: Это азиатский принцип роста города. Так происходит в Каире и Гонконге.
Р.Р.: Скорее европейский постколониальный синдром. Эффект, с которым знакомы Лондон, Париж и другие западноевропейские центры. В нашем случае рабочую силу поставляют не только те страны, которые органично входили бы в византийский, третьеримский контур (Украина, Молдавия…), но и те, по отношению к которым Россия была колонизатором. Движение в Среднюю Азию не было византийским движением. Оно было геополитически необходимо, заполнялась пустота, которую могла заполнить Англия, но это другой, ступенью ниже, уровень имперского мышления. То же самое касалось и Прибалтики.
П.М.: Если все события в стране происходят в одном столичном городе, как вы видите городскую жизнь в России? У нас перед глазами есть московская городская жизнь, за последние 20 лет превратившаяся во что-то не понятное и пугающее и есть другие города, которые обладают городским статусом, но из Москвы видятся уж точно глубокой провинцией, если не деревней.
Р.Р.: Не скажу ничего оригинального. Большая часть городов сидят без работы. Погибли градообразующие предприятия. Это касается в основном городов уездных, нынешних районных центров. Городская жизнь там выглядит разнообразно: от «никак», когда вечером на улице нет ни одного человека, как в Ростове Великом, до «весьма бурно». Бурная ночная жизнь наблюдается в городах бывших засечных черт, привыкших служить заставами. Там до сих пор играет мышца и гуляет кровь. Ильи Муромцы ходят вечерами и ночами по городу, не зная, куда себя применить. К северу поспокойней. Более крупные города легче выживают. Некоторые, на мой взгляд, чувствуют себя хорошо. Например, Ярославль. Там городская жизнь почти столичная. Во всяком случае, это именно городская жизнь, достойная губернского города. Там есть центр, который живет очень насыщенно, по-московски. Может быть, это исключение из правил, но, по-моему, во многих крупных городах - Смоленске, Твери, Калуге - вы увидите что-то подобное.
П.М.: Ярославль - удачный пример, тем не менее, он, при всей своей экономической независимости, сильно связан с Москвой. По пессимистическим прогнозам, к 2025-у году население страны сократится на 10 миллионов и на те же 10 миллионов увеличится население большой Москвы. Есть ли у страны шанс при таком прогнозе сохранить городскую сеть и наполнить ее жизнью, городской жизнью. Какая судьба ждет такие города как Ростов Великий, утративший городской статус и продолжающий медленно умирать?
Р.Р.: Поскольку я занимаюсь краеведением, есть соблазн сказать, что эти города поднимет туризм. В любом случае, спасение наследия - первостепенная задача, а туристическая привлекательность - решаемый вопрос. Мы знаем, что не кремлевский, не княжеский город Мышкин, образованный в Новое время из села, сумел себя поднять, воспользовавшись положением на Волге и придумав несколько брендов. Тем более это возможно в городах с неподдельно древним и богатым наследием. Пример Суздаля показывает, что этим может жить весь город. Десятки городов могли бы сориентировать себя на это. Но, конечно, не вместо градообразующих предприятий.
П.М.: Про предприятия понятно, а что вы думаете о том, как изменился современный городской человек, который бежит в Москву, не знает, что ему делать в своем городе, каков человек будущего? Можно согласиться с тем, что человек будущего очень много времени тратит на путешествия по ближайшему и дальнему миру - есть такая тенденция. В этом смысле можно ожидать рост туристической составляющей в жизни любого города. Но что кроме этого?
Р.Р.: Боюсь впасть в банальность, но компьютер, интернет могут и привязывать к месту. Это такое окно или дверь, в которые необязательно уходить. Где бы человек ни жил, он может приобщиться почти к любому делу, пространству, культурному процессу и просто общению. Это удерживает. А что срывает с места? Средневековый человек, например, не знал или только догадывался, что есть другой климат, что не везде снег. Эти информационные окна были закрыты, альтернатив было не много. Не было мысли о бегстве. А если возникала, то была связана с поиском справедливости или с поиском покоя, монашеского уединения. Соблазнов потребительских, климатических, соблазнов чужой красоты, чужой культурной типологии почти не было. Сегодня они преобладают. Бороться с ними очень сложно. Нужно обращать человека внутрь его города и его страны. Потенциал любого исторического города, села с храмом или усадьбой нужно использовать по максимуму. Усадебный музей создает рабочие места в самом глухом месте. Даже печальные руины могли бы стать «точками сборки» нового пространства. Человеку должно быть интересно дома потому, что это особенный дом. Чем больше местных особенностей уничтожается, тем ближе общая катастрофа. Итак, консервация всего, что осталось, практический региональный консерватизм - вместо деклараций патриотизма.
П.М.: Этого я от вас, Рустам, и ожидал - предложения тотальной консервации. Правильно ли я понимаю, что будущего человека и будущий город вы видите как своего рода музей и музейного работника?
Р.Р.: В любом городе есть место для современности и место, чтобы разойтись. Сталкиваться не надо. Есть надежда на рост современных архитектурных школ в регионах. Помните, в 1990-е годы все увлекались нижегородской архитектурной школой. Мы находимся в чаянии нового большого стиля и ждем окончания модернизма, который остается большим стилем со времен Хрущева. Не могу сказать, что процесс затянулся: 70 лет - это не больше, чем у барокко или классицизма. Но мы ждем следующую эпоху. Стиль может прийти из провинции, может - из Церкви.
П.М.: Большой стиль действительно так нужен?
Р.Р.: Если стиль - это согласие художника на повтор, то большой стиль - это согласие общества на повтор за художником. Во всем - в церемониале, в быту… Большой стиль тотален. И неизбежен.
П.М.: Я задаю такой вопрос потому, что, возможно, ситуация «пустоты в голове», и говорить так, мне кажется, можно не только о наших соотечественниках, так вот спасение от нее в этом самом большом стиле, в красоте?
Р.Р.: В сохранении существующей красоты и творении новой, при том, чтобы не сталкивать их, а разводить по условным белым и черным клеткам.
П.М.: Это разделение на белые и черные клетки можно обнаружить в разделении современного городского населения на два типа: одни консервируют формы городской жизни, свойственные для ХХ века, оставаясь в городе и сохраняя его, другие горожане покидают город.
Р.Р.: Дачники - часть города, те же горожане. Да, есть люди, живущие в теплых домах круглый год, но и тогда это часть городской агломерации; город «выходит из себя» вместе с ними. Людей, которые возвращаются к крестьянству, не очень много. Морковка в огороде - это еще не крестьянство, огороды в русском городе обыкновенны. Словом, в дачном человеке очень мало крестьянского.
Современная дача - явление мещанской культуры, когда горожанин, мещанин хочет иметь клочок земли за городом. Но этимологически дача есть то, что дано, исторически - то, что дано за службу. Государева дача, поместье. И в этом смысле дача - часть таинственного процесса «одворянивания» масс. Ранний, домарксистский Маркс писал, что коммунизм не отменит, а обобществит каждый принцип. Думаю, обобществление дворянского принципа произошло. Во-первых, у всех сложились фамилии. Во-вторых, сложились отчества и принцип обращения по имени-отчеству. В-третьих, сложилось обращение «на вы» к незнакомому человеку, даже кажущемуся простолюдином. В-четвертых, сложилась всеобщая воинская обязанность. В-пятых, торжествует трамвайное хамство, то есть обобществление и профанация дворянской чести, гонор. Всеобщее хамство возможно в отсутствии сословных различий и при условии, что торжествует одворянивание. А не окрестьянивание, например. Наконец, в-шестых, - эта самая дача. Поместье для каждого, крошечные сотки для огромного количества людей с фамилиями и отчествами.
П.М.: Часть людей все же переселяется из города совсем. Так во всем мире, и мы не исключение. Другая часть остается и не мыслит себя вне города, таких людей достаточно много в Москве. Что нужно делать с Москвой, чтобы в ней было хорошо ее жителям?
Р.Р.: Заселять центральный округ. Двадцатилетняя политика омертвления центрального округа, изгнание всеми кривдами людей из бывших доходных домов ради размещения ничего не производящих офисов - этот процесс нужно попробовать развернуть назад. Если цена вопроса высока в буквальном смысле, если вернуться можно только в дорогое, реконструированное жилье, - значит, центр окажется более статусным в имущественном отношении. Но это и логично. А оставлять его без людей немыслимо.
В Китай-городе сегодня не осталось ни одного жителя. Последний частный житель Кремля выехал при Екатерине Великой, это был князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой. С тех пор еще двести лет был обитаем Китай-город. Теперь это вторая городская часть, в которой не осталось жителей.
Оригинал
Рустам Рахматуллин: Третий Рим это Рим после Константинополя, новый центр восточно-христианской империи. (Почему не только православной? Потому что есть Армения и Армянская церковь.) Восточная Европа - поствизантийская, а не постсоветская общность, она не включает западно-христианские страны бывшего Варшавского договора и страны Балтии.
Слова Филофея - просто констатация того, что центр силы восточной Европы переходит из Константинополя на Русь. Третий Рим остается в Москве, или Москва остается Третьим Римом, поскольку она и доныне является силовым, имперским центром этого пространства. Если совсем упрощать, то Москва является единственной столицей, обладающей ядерным чемоданчиком на пространстве тринадцати восточно-христианских стран. Притом мы видим, что часть этих стран изменила… не нам, нет, а самим себе, перейдя в оборонительный контур НАТО. Где ни Болгария, ни Румыния не будут чувствовать себя органично, как не чувствует себя органично Греция. Мы понимаем, что военно-политическая организация восточно-христианской Европы сейчас невозможна, или она будет фрагментарной. Она может опираться на Белоруссию, Армению, Сербию, и всюду с оговорками, но сама идея Третьего Рима никуда не девается. Я совершенно уверен, что невозможно интегрироваться в больший мир, не интегрировав Восточную Европу как особую культурно-цивилизационную идентичность. В больший мир интегрироваться можно только вместе, с общей программой и общей системой безопасности.
Притом сама Москва, что хуже всего, либо не понимает этой своей миссии, либо сознательно отказывается от нее. Третьеримская задача от нас предельно далека. Но никакого четвертого Рима не предвидится, поскольку не предвидится новый столь же значительный силовой центр на пространстве Восточной Европы.
И одно уточнение. Филофей не говорил о Москве, он говорил о «царстве нашего государя». В этом смысле Третий Рим это держава, страна, а не только город. Имя «Москва» появляется у анонимного продолжателя Филофея и затверживается в грамоте об учреждении пятого патриаршества в конце XVI века. Это формула, с которой согласился вселенский патриарх. Так что Третий Рим - это и Москва, и Московия, Великороссия, нынешняя Российская Федерация. Но имя Третьего Рима легко переходит на всю Русь, когда вся Русь, Великая, Малая и Белая, соединяется.
П.М.: А роль Москвы как города, насколько она сегодня существенна в этой расстановке сил? Или можно уже говорить о том, что не важно, Москва это или любой другой город, новая столица?
Р.Р.: Принципиально важно, что это Москва. Киев, например, не находит себя Римом. Если формулировать предельно лаконично, Киев находит себя Иерусалимом, но не находит Римом; Петербург находит себя Римом, но не находит Иерусалимом. Только Москва оказалась способна сочетать формулы Нового Рима и Нового Иерусалима. И значит, стать в полной мере вторым Константинополем, поскольку Константинополь тоже был Новым Римом и Новым Иерусалимом, центром силы и центром святости. Это две грани одной эсхатологической формулы. Рим по силе своей «удерживает» (сдерживает, не подпускает) антихриста. Иерусалим по святости своей встречает Христа, грядущего во славе.
Рождение понятия о Третьем Риме на рубеже XV и XVI столетий - это дополнение к более древнему и традиционному самоописанию русского города как Иерусалима. Киев, Владимир на Клязьме видели себя Иерусалимом, и это было частью константинопольской преемственности. Есть знаки такой преемственности - Золотые ворота, например.
Москва усложнила эту формулу римской компонентой через пятьсот лет после Крещения Руси. Достройка иерусалимской формулы русского города с помощью римской компоненты становится возможной только после падения Константинополя. Середина писаной русской истории, от Рюрика до сегодняшнего дня, пролегает через XV век, время падения Константинополя. В первую половину своей истории Русь была провинцией империи, во вторую половину превратилась в империю вместо предыдущей - и стала Россией. Итак, Россия есть Третий Рим.
П.М.: Получается, что будущее Москвы возможно только в консервации этого набора символов и смыслов?
Р.Р.: Либо возвращение к идентичности, либо дальнейший от нее уход. Россия уходит от третье-римской идентичности со времен Петра. Самым верным признаком этого был отказ империи от константинопольского вектора движения и ее, империи, десакрализация. С князем-папой и Всешутейшим собором невозможно двигаться на Царьград. В Прутском окружении еще легко отделались. Драма в том, что сила, военные возможности возрастали, особенно во времена Екатерины, но нарастало и внутреннее недостоинство, неприспособленность к задаче освобождения Константинополя. Это особенно видно в Балканскую войну, когда мы стояли уже под стенами Царьграда - и отступились из опасения мировой войны. Мы рассуждали о том, что нет союзников, что необходима коалиция; но вступление в Константинополь могло означать такую мистическую перемену, когда обычные военно-политические соображения теряют силу.
Следующая ступень ухода это, конечно, советская эпоха. Тут и говорить нечего. Было сделано несколько шагов прочь от идентичности. Это касается страны в целом, это касается и ее возвращенной столицы.
П.М.: А какие шаги для возвращения во второй Константинополь сегодня возможны?
Р.Р.: Если понимать возвращение во второй Константинополь буквально, то эта задача сегодня дальше, чем когда-либо. Это мистическая задача, а не военная, не дипломатическая, не административная. Это задача мистического исполнения судеб. Географически мы отброшены на несколько шагов назад - приблизительно во времена Ивана III. Очень приблизительно, со многими оговорками.
Первые шаги сейчас связаны с интеграцией русского пространства, Великой, Малой и Белой Руси. Эту задачу сознают сейчас, по-видимому, только Патриарх и в целом Церковь. Думаю, что политическая власть во всех трех странах ее не сознает.
Между тем, только в этом случае может по-новому встать вопрос о расположении столицы. Ни для чего иного, кроме интеграции Руси, эксперименты с перемещением столицы не нужны. Если мы удовлетворяемся границами Великороссии, то Москва - столица навсегда, все остальное - только петербургский невроз. Если же мы не удовлетворяемся современными границами (не на уровне территориальных притязаний, а на уровне интеграционного проекта), если мы рассчитываем на интеграцию при сохранении ограниченного суверенитета трех стран, то возможен консольный вынос столичной функции, компромиссный между Москвой и Киевом.
П.М.: Витебск?
Р.Р.: Севастополь. Он уже сейчас в залоге за единство русского пространства. А ведь это потенциально столичная, сакральная точка с целым комплексом римских, иерусалимских и константинопольских знаков. Я имею в виду сакральность его составляющих - Херсонеса и Инкермана. Апостол Андрей, проходящий здесь; святой Климент Римский, ученик апостола Петра, погибающий здесь; Мартын Римский, повторяющий судьбу Климента несколькими столетиями позже; святой Кирилл, брат Мефодия, обретающий здесь азбуку; святой Владимир, берущий здесь веру и жену… Анаграмма Севастополя - Всеапостол (наблюдение поэта Игоря Сида). Это абсолютно беспримерные вещи, которые указывают на Севастополь, если угодно, как на несостоявшийся, истинный Петербург и как на промежуточную ступень пути к Константинополю.
Дальше - больше. На консоли Крыма Севастополь вынесен в Черное море, а это внутреннее море византийского пространства. К западу - Балканы, к востоку - Кавказ, к югу - греческий мир, к северу - Русь. Центральней Севастополя в восточно-христианском мире лишь Константинополь.
Повторю, только в перспективе русской и восточно-европейской интеграции имеют значение разговоры о трансляции столицы. Единственная по-настоящему актуальная проблема русской столичности - отношение Москва / Киев.
П.М.: Получается, что Сочи - профанированная версия Севастополя?
Р.Р.: Нет, Сочи - новая версия большой Ялты, Ливадии, летней столицы. Летом царь был в Ялте, это не делало ее столицей. Но Ялта придана к Севастополю, это рекреационное пространство рядом с несостоявшейся столицей.
П.М.: А что может стать с Москвой в случае выноса каких-то столичных функций, например в Севастополь?
Р.Р.: Смотря какие функции выносить. Или какие надгосударственные структуры создавать.
П.М.: Можно сделать аналог Брюсселя.
Р.Р.: Да, общерусский центр, куда помещаются представительные и исполнительные надгосударственные органы.
П.М.: Это европейский вариант интеграции. Но есть Дальний Восток. Сейчас многие говорят об его отделении от страны и присоединении к Китаю. Такой сценарий еще точнее установил бы границы государства при Иване III.
Р.Р.: Не верю в такую перспективу. В старину, до сложения русско-китайской границы, у Китая было много возможностей заступить на север. Существуют какие-то географические, климатические, может быть, причины, по которым Китай как держава этого не делает. И хотя китайцев уже довольно много за этой чертой, я не верю в отложение Сибири или Дальнего Востока. Это страшилка.
Другое дело метафизика Сибири, с которой надо работать в поиске региональной столицы. Именно региональной, правильно подчиненной центру. Главное в метафизике Сибири, на мой взгляд, то, что вместо Днестра, Днепра, Дона и Волги - рек, ориентированных на Константинополь, Иерусалим и Рим, выстраивавших европейскую Россию по меридианам, формировавших северо-южное сознание, ориентированное на старший «римский» мир, - вместо этого в Сибири есть Обь, Енисей и Лена, которые текут в противоположную сторону. В никуда, к ледяному полюсу. Это довольно страшно…
П.М.: Есть Транссиб.
Р.Р.: …Да, и в этом смысле единственное спасение для Сибири - широтность, попытка спастись от меридиональных указаний больших рек с помощью широтных дорог. Исходом для Сибири остается Москва, главная улица сибирских городов всегда московская. И только на Дальнем Востоке, то есть в тихоокеанском бассейне, отыскивается широтное течение Амура и устанавливается репер Владивостока. Города с константинопольской топонимикой, с собственными Босфором и Золотым Рогом, с великой крепостью. Но надо понимать, что это региональный масштаб. О том же говорит и имя города. Город владеет Востоком, остается очертить этот Восток. Тихоокеанский бассейн или вся Сибирь? Думаю, первое.
В любом случае, Восток - дополнительное, прибавленное пространство, и оно должно быть организовано именно как дополнительное. А столица должна находиться в пределах метрополии, государствообразующей территории. То есть в Руси, земле князей.
П.М.: Получается, что Москве не избежать сверхконцентрации власти, финансов, экономических, людских и культурных ресурсов. Все, что происходит в стране, за исключением умирающей деревни и нефтяных вышек, фактически происходит в Москве. Проблема Москвы в сверхконцентрации всего, при которой остальной страны почти не существует.
Р.Р.: Cтолица действительно принимает на себя все, включая теракты. От терактов нужно защищаться специальными средствами, но отказываться от себя не стоит.
Я не уверен, что была необходима столь большая трудовая миграция. Для сравнения, лицо киевского метро абсолютно славянское, а это значит, что киевляне соглашаются на любую работу. Подозреваю, что и москвичи соглашались бы на большее, если бы не возникла дешевая привозная рабочая сила. Трудно судить, потому что поздно судить.
П.М.: Это азиатский принцип роста города. Так происходит в Каире и Гонконге.
Р.Р.: Скорее европейский постколониальный синдром. Эффект, с которым знакомы Лондон, Париж и другие западноевропейские центры. В нашем случае рабочую силу поставляют не только те страны, которые органично входили бы в византийский, третьеримский контур (Украина, Молдавия…), но и те, по отношению к которым Россия была колонизатором. Движение в Среднюю Азию не было византийским движением. Оно было геополитически необходимо, заполнялась пустота, которую могла заполнить Англия, но это другой, ступенью ниже, уровень имперского мышления. То же самое касалось и Прибалтики.
П.М.: Если все события в стране происходят в одном столичном городе, как вы видите городскую жизнь в России? У нас перед глазами есть московская городская жизнь, за последние 20 лет превратившаяся во что-то не понятное и пугающее и есть другие города, которые обладают городским статусом, но из Москвы видятся уж точно глубокой провинцией, если не деревней.
Р.Р.: Не скажу ничего оригинального. Большая часть городов сидят без работы. Погибли градообразующие предприятия. Это касается в основном городов уездных, нынешних районных центров. Городская жизнь там выглядит разнообразно: от «никак», когда вечером на улице нет ни одного человека, как в Ростове Великом, до «весьма бурно». Бурная ночная жизнь наблюдается в городах бывших засечных черт, привыкших служить заставами. Там до сих пор играет мышца и гуляет кровь. Ильи Муромцы ходят вечерами и ночами по городу, не зная, куда себя применить. К северу поспокойней. Более крупные города легче выживают. Некоторые, на мой взгляд, чувствуют себя хорошо. Например, Ярославль. Там городская жизнь почти столичная. Во всяком случае, это именно городская жизнь, достойная губернского города. Там есть центр, который живет очень насыщенно, по-московски. Может быть, это исключение из правил, но, по-моему, во многих крупных городах - Смоленске, Твери, Калуге - вы увидите что-то подобное.
П.М.: Ярославль - удачный пример, тем не менее, он, при всей своей экономической независимости, сильно связан с Москвой. По пессимистическим прогнозам, к 2025-у году население страны сократится на 10 миллионов и на те же 10 миллионов увеличится население большой Москвы. Есть ли у страны шанс при таком прогнозе сохранить городскую сеть и наполнить ее жизнью, городской жизнью. Какая судьба ждет такие города как Ростов Великий, утративший городской статус и продолжающий медленно умирать?
Р.Р.: Поскольку я занимаюсь краеведением, есть соблазн сказать, что эти города поднимет туризм. В любом случае, спасение наследия - первостепенная задача, а туристическая привлекательность - решаемый вопрос. Мы знаем, что не кремлевский, не княжеский город Мышкин, образованный в Новое время из села, сумел себя поднять, воспользовавшись положением на Волге и придумав несколько брендов. Тем более это возможно в городах с неподдельно древним и богатым наследием. Пример Суздаля показывает, что этим может жить весь город. Десятки городов могли бы сориентировать себя на это. Но, конечно, не вместо градообразующих предприятий.
П.М.: Про предприятия понятно, а что вы думаете о том, как изменился современный городской человек, который бежит в Москву, не знает, что ему делать в своем городе, каков человек будущего? Можно согласиться с тем, что человек будущего очень много времени тратит на путешествия по ближайшему и дальнему миру - есть такая тенденция. В этом смысле можно ожидать рост туристической составляющей в жизни любого города. Но что кроме этого?
Р.Р.: Боюсь впасть в банальность, но компьютер, интернет могут и привязывать к месту. Это такое окно или дверь, в которые необязательно уходить. Где бы человек ни жил, он может приобщиться почти к любому делу, пространству, культурному процессу и просто общению. Это удерживает. А что срывает с места? Средневековый человек, например, не знал или только догадывался, что есть другой климат, что не везде снег. Эти информационные окна были закрыты, альтернатив было не много. Не было мысли о бегстве. А если возникала, то была связана с поиском справедливости или с поиском покоя, монашеского уединения. Соблазнов потребительских, климатических, соблазнов чужой красоты, чужой культурной типологии почти не было. Сегодня они преобладают. Бороться с ними очень сложно. Нужно обращать человека внутрь его города и его страны. Потенциал любого исторического города, села с храмом или усадьбой нужно использовать по максимуму. Усадебный музей создает рабочие места в самом глухом месте. Даже печальные руины могли бы стать «точками сборки» нового пространства. Человеку должно быть интересно дома потому, что это особенный дом. Чем больше местных особенностей уничтожается, тем ближе общая катастрофа. Итак, консервация всего, что осталось, практический региональный консерватизм - вместо деклараций патриотизма.
П.М.: Этого я от вас, Рустам, и ожидал - предложения тотальной консервации. Правильно ли я понимаю, что будущего человека и будущий город вы видите как своего рода музей и музейного работника?
Р.Р.: В любом городе есть место для современности и место, чтобы разойтись. Сталкиваться не надо. Есть надежда на рост современных архитектурных школ в регионах. Помните, в 1990-е годы все увлекались нижегородской архитектурной школой. Мы находимся в чаянии нового большого стиля и ждем окончания модернизма, который остается большим стилем со времен Хрущева. Не могу сказать, что процесс затянулся: 70 лет - это не больше, чем у барокко или классицизма. Но мы ждем следующую эпоху. Стиль может прийти из провинции, может - из Церкви.
П.М.: Большой стиль действительно так нужен?
Р.Р.: Если стиль - это согласие художника на повтор, то большой стиль - это согласие общества на повтор за художником. Во всем - в церемониале, в быту… Большой стиль тотален. И неизбежен.
П.М.: Я задаю такой вопрос потому, что, возможно, ситуация «пустоты в голове», и говорить так, мне кажется, можно не только о наших соотечественниках, так вот спасение от нее в этом самом большом стиле, в красоте?
Р.Р.: В сохранении существующей красоты и творении новой, при том, чтобы не сталкивать их, а разводить по условным белым и черным клеткам.
П.М.: Это разделение на белые и черные клетки можно обнаружить в разделении современного городского населения на два типа: одни консервируют формы городской жизни, свойственные для ХХ века, оставаясь в городе и сохраняя его, другие горожане покидают город.
Р.Р.: Дачники - часть города, те же горожане. Да, есть люди, живущие в теплых домах круглый год, но и тогда это часть городской агломерации; город «выходит из себя» вместе с ними. Людей, которые возвращаются к крестьянству, не очень много. Морковка в огороде - это еще не крестьянство, огороды в русском городе обыкновенны. Словом, в дачном человеке очень мало крестьянского.
Современная дача - явление мещанской культуры, когда горожанин, мещанин хочет иметь клочок земли за городом. Но этимологически дача есть то, что дано, исторически - то, что дано за службу. Государева дача, поместье. И в этом смысле дача - часть таинственного процесса «одворянивания» масс. Ранний, домарксистский Маркс писал, что коммунизм не отменит, а обобществит каждый принцип. Думаю, обобществление дворянского принципа произошло. Во-первых, у всех сложились фамилии. Во-вторых, сложились отчества и принцип обращения по имени-отчеству. В-третьих, сложилось обращение «на вы» к незнакомому человеку, даже кажущемуся простолюдином. В-четвертых, сложилась всеобщая воинская обязанность. В-пятых, торжествует трамвайное хамство, то есть обобществление и профанация дворянской чести, гонор. Всеобщее хамство возможно в отсутствии сословных различий и при условии, что торжествует одворянивание. А не окрестьянивание, например. Наконец, в-шестых, - эта самая дача. Поместье для каждого, крошечные сотки для огромного количества людей с фамилиями и отчествами.
П.М.: Часть людей все же переселяется из города совсем. Так во всем мире, и мы не исключение. Другая часть остается и не мыслит себя вне города, таких людей достаточно много в Москве. Что нужно делать с Москвой, чтобы в ней было хорошо ее жителям?
Р.Р.: Заселять центральный округ. Двадцатилетняя политика омертвления центрального округа, изгнание всеми кривдами людей из бывших доходных домов ради размещения ничего не производящих офисов - этот процесс нужно попробовать развернуть назад. Если цена вопроса высока в буквальном смысле, если вернуться можно только в дорогое, реконструированное жилье, - значит, центр окажется более статусным в имущественном отношении. Но это и логично. А оставлять его без людей немыслимо.
В Китай-городе сегодня не осталось ни одного жителя. Последний частный житель Кремля выехал при Екатерине Великой, это был князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой. С тех пор еще двести лет был обитаем Китай-город. Теперь это вторая городская часть, в которой не осталось жителей.
Оригинал