О красоте
Валялась в ванне, мыла хайр и рассуждала о красоте.
К этому подвигло меня удивление: что же красивого люди находят в церковных предметах?
Я стала анализировать понятие красоты: как оно формируется, откуда оно берётся вообще? И вспомнила совсем раннее детство, когда я с удовольствием гуляла в лесу, рассматривая растения и насекомых, замечая природные пропорции и соотношения, цвета и звуки. И, видимо, именно это и сформировало у меня понятие "красоты", как закономерности, как естественности и натуральности. Домашние понятия об искусстве тоже формировали нормальное, здравое отношение: маленькие копии греческих статуй Венеры, бюсты мыслителей, статуя орла, расправившего крылья - это всё было вполне себе естественным. Мне нравилась большая коробка от дедушкиного тройного одеколона, на которой был изображён Апполон Бельведерский - прекрасный образец красивого телосложения и естественного изображения складок одежды. Мне нравились репродукции старых картин Шишкина на стенах, картинки из книг по истории Древней Греции.
Ещё учась в художке (а меня туда приняли раньше по возрасту, по результатам экзаменов, которые я сдала на отлично), я заметила, что мне нравятся только те стилизации, которые имеют естественные аналоги. Не всякая завитушка казалась интересной. Интересны были те, которые напоминают веточки, травинки, сухие листики. А неестественное, грубо абстрактное и аляпистое меня не привлекало. И когда мы дошли до изучения истории церковных канонов (никакой религии, чисто как часть истории искусств), меня поразило то убожество, с каким были нарисованы иконы. Та безвкусная аляпистость, бросающаяся в глаза своим кичем, дикое золочение повсюду и странное, нездоровое сочетание цветов вызывали какое-то подсознательное отторжение: неестественность отпугивала. Непропорциональные, плоские и какие-то бесплотные фигуры, неестественное освещение и невнятный фон меня удивляли: неужели нельзя было нарисовать лучше? Вывихнутые конечности, судя по их положению, тёмный, трупный цвет кожи... Всё моё сознание сопротивлялось этому страшному извращению действительности, этому издевательству над искусством изображения человека. Как-то я прочитала в медицинской энциклопедии про микроцефалию и у меня создалась неразрывная ассоциация изображённых на иконах младенцев с микроцефалами. У меня в голове всегда однозначно возникала мысль: маленькие уродцы - они вырастут и будут дебилами. Действительно, нормальный, здоровый младенец не имеет такого гигантского туловища и мизерной непропорциональной головы на длинной шее. Вид же младенцев с икон был ужасен и уже в детстве это вызывало у меня жёсткое и однозначное неприятие. И вот до сих пор у меня осталось понимание красоты, как натуральности, приближённости к живой природе и никогда я не пойму "красоты" чёрных физиономий с недоразвитой челюстью и базедовой болезнью в золотых рамах.
К этому подвигло меня удивление: что же красивого люди находят в церковных предметах?
Я стала анализировать понятие красоты: как оно формируется, откуда оно берётся вообще? И вспомнила совсем раннее детство, когда я с удовольствием гуляла в лесу, рассматривая растения и насекомых, замечая природные пропорции и соотношения, цвета и звуки. И, видимо, именно это и сформировало у меня понятие "красоты", как закономерности, как естественности и натуральности. Домашние понятия об искусстве тоже формировали нормальное, здравое отношение: маленькие копии греческих статуй Венеры, бюсты мыслителей, статуя орла, расправившего крылья - это всё было вполне себе естественным. Мне нравилась большая коробка от дедушкиного тройного одеколона, на которой был изображён Апполон Бельведерский - прекрасный образец красивого телосложения и естественного изображения складок одежды. Мне нравились репродукции старых картин Шишкина на стенах, картинки из книг по истории Древней Греции.
Ещё учась в художке (а меня туда приняли раньше по возрасту, по результатам экзаменов, которые я сдала на отлично), я заметила, что мне нравятся только те стилизации, которые имеют естественные аналоги. Не всякая завитушка казалась интересной. Интересны были те, которые напоминают веточки, травинки, сухие листики. А неестественное, грубо абстрактное и аляпистое меня не привлекало. И когда мы дошли до изучения истории церковных канонов (никакой религии, чисто как часть истории искусств), меня поразило то убожество, с каким были нарисованы иконы. Та безвкусная аляпистость, бросающаяся в глаза своим кичем, дикое золочение повсюду и странное, нездоровое сочетание цветов вызывали какое-то подсознательное отторжение: неестественность отпугивала. Непропорциональные, плоские и какие-то бесплотные фигуры, неестественное освещение и невнятный фон меня удивляли: неужели нельзя было нарисовать лучше? Вывихнутые конечности, судя по их положению, тёмный, трупный цвет кожи... Всё моё сознание сопротивлялось этому страшному извращению действительности, этому издевательству над искусством изображения человека. Как-то я прочитала в медицинской энциклопедии про микроцефалию и у меня создалась неразрывная ассоциация изображённых на иконах младенцев с микроцефалами. У меня в голове всегда однозначно возникала мысль: маленькие уродцы - они вырастут и будут дебилами. Действительно, нормальный, здоровый младенец не имеет такого гигантского туловища и мизерной непропорциональной головы на длинной шее. Вид же младенцев с икон был ужасен и уже в детстве это вызывало у меня жёсткое и однозначное неприятие. И вот до сих пор у меня осталось понимание красоты, как натуральности, приближённости к живой природе и никогда я не пойму "красоты" чёрных физиономий с недоразвитой челюстью и базедовой болезнью в золотых рамах.